История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Это было замечательно, здесь была хитрость, но очаровательная, и я не должен был злоупотребить ее доверием, потому что ее наивность следовало поощрить. Уселись на траве. Я исследовал ее карманы, складки пелерины, юбки, затем ее туфли и аккуратно и медленно приподнял юбку вплоть до подвязок, прикрепленных под коленями; я расстегнул их и ничего не нашел. Я снова застегнул их, оправил юбку, и, поскольку мне все было позволено, я ощупал ее всю вплоть до подмышек. От щекотки она издала смешок, но я почувствовал кольцо, и если она хотела, чтобы я его взял, она должна бы была позволить мне расшнуровать ее корсет, и чтобы моя рука коснулась красивой груди, на которой оно лежало; Но очень кстати она опустилась ниже, так что я должен был приподнять ее за пояс юбки, доставляя счастье моим изголодавшимся глазам, также как и моей дрожащей руке.

— Отчего вы дрожите?

— От удовольствия, что нашел кольцо; но вы должны мне реванш. Вы меня не победите на этот раз.

— Посмотрим.

Очаровательная бегунья вначале бежала не слишком быстро, и мне не составило труда ее обогнать. Я был уверен, что разгонюсь к концу и дотронусь до ворот раньше нее. Я не ожидал от нее какой-либо уловки, но она у нее была. Когда она была за тридцать шагов до цели, она предприняла рывок, и я, увидев, что проиграл, прибег к неодолимому коварству. Я упал, воскликнув:

— Ох! Мой боже!

Она оборачивается, решает, что мне плохо, и возвращается ко мне. С ее помощью я с жалобами поднимаюсь и делаю вид, что не могу держаться на ногах, и она встревожена. Но как только я оказываюсь на шаг впереди ее, я кидаю на нее взгляд, смеюсь и бегу к воротам, касаюсь их и торжествую победу.

Очаровательная девочка ошеломлена и не может понять происходящее.

— Так вы не ранены?

— Нет, я упал нарочно.

— Специально, чтобы меня обмануть, рассчитывая на мою доброту. Я не считала вас способным на такое. Нельзя побеждать с помощью обмана, и вы не победили.

— Я победил, потому что коснулся двери раньше вас, и хитрость на хитрость, согласитесь, что вы тоже пытались меня обмануть, предприняв рывок.

— Но это допустимо. Ваша хитрость, дорогой друг, имеет обидный характер.

— Но она обеспечила мне победу:

Vincasi per fortuna o per inganno Il vincer sempre fu laudabil cosa [57]

— Эту сентенцию я много раз слышала от моего брата, но никогда от отца. Но короче. Я признаю, что проиграла. Командуйте, приговаривайте меня, я повинуюсь.

57

Победа с помощью удачи или хитрости равно почетна — цитата из Ариосто.

— Подождите. Присядем. Я должен подумать.

— Я приговариваю вас поменяться со мной подвязками.

— Подвязками? Вы их уже видели. Они старые и простые. Они ничего не стоят.

— Неважно. Я буду думать об объекте, который люблю, дважды в день, в моменты, когда он присутствует в воображении нежного любовника.

— Идея прекрасная и она мне приятна. Я прощаю вас теперь за то, что вы меня обманули. Вот мои плохие подвязки.

— И вот мои.

— Ах! Мой дорогой обманщик! Какие они красивые! Прекрасный подарок! Как они понравятся моей дорогой маме! Вы мне действительно сделали подарок, потому что они совсем новые.

— Нет. Это не подарок. Я купил их для Вас и я загнал свои мозги, решая, что я могу сделать такого, что было бы вам приятно. Любовь заставляет меня делать эти подарки в качестве пассивной меры такого состояния. Вообразите же мое горе, если бы я увидел вас победительницей. Сама любовь внушила мне этот обман, направленный на то, чтобы оказать вам честь, потому что, признайте, побежав быстрее меня, вы поступили бы как злой человек.

— Я тоже уверена, — вы не применили бы этот обман, если бы догадались о наказании, которое я вам приготовила.

— Вы хорошо ко мне относитесь?

— Я сделала бы все на свете, чтобы убедить вас в этом. Но относительно этих подвязок, уверяю вас, что я больше не возьму других на свои коленки, и на этот раз мой брат у меня их не украдет.

— А он на это способен?

— Очень даже способен, если они золотые.

— Они золотые; но скажите ему, что это позолоченная медь.

— Но мне придется снять эти красивые пряжки, потому что у меня тонкие коленки.

— Пойдемте есть омлет.

Нам необходимо было слегка перекусить. Она стала более веселой, а я — более влюбленным, и, соответственно, более достойным жалости в отношении правил, которые я принял. Торопясь надеть свои новые чулки, она попросила меня ей помочь в этом самом замечательном действии, бесхитростно и без всякого кокетства. Невинное дитя, она, несмотря на свои четырнадцать лет, никогда не любила и никогда не общалась близко с другими девушками, не зная ни силы желаний, ни всего того, что может их возбудить, и опасностей свидания наедине. Когда инстинкт сделал ее влюбленной в мужчину, она сочла его достойным своего полного доверия, и она думала, что может внушить ему любовь, только убедив его, что у нее нет от него никаких тайн. К. К. подобрала подол и нашла, что ее чулки слишком коротки для того, чтобы достать до колен, она говорит, что использует подвязки с более длинными чулками; в этот момент я достаю дюжину шелковых чулок, что я купил. В порыве благодарности она бросается на меня, осыпая поцелуями, как если бы я был ее отец и сделал ей этот подарок. Я возвращаю их ей, охваченный неодолимой силой моих желаний. Я говорю ей, что единый из этих поцелуев стоит целого царства. К. К. обнажает ноги и надевает пару моих чулок, которые доходят ей до половины бедер; понимая, что я влюблен в нее, она считает, что этот вид не только доставляет мне удовольствие, но что я сочту ее глупышкой, если она спросит о цене. Чем более я убеждаюсь в ее невинности, тем менее могу решиться овладеть ею.

Мы снова отправляемся гулять и гуляем до вечера, после чего идем в Оперу, сохраняя на лице маски, потому что театр маленький и нас могут узнать. К. К. уверена, что ей нельзя будет больше выйти, если ее отец узнает, что она развлекалась таким образом.

Мы были удивлены, не видя П. К… У нас слева был маркиз де Монталлегре, посол Испании, с м-ль Бола, своей любовницей, а справа — две маски, мужчина и женщина, которые, как и мы, не снимали своих масок. Они все время поглядывали на нас, но К. К., которая сидела к ним спиной, не могла их узнать. Во время балета она положила на ограждение ложи либретто оперы, и я увидел, что мужчина протянул руку и взял его. Решив, что это может быть только кто-то, кто знает одного из нас, я указал на него К. К., которая узнала своего брата. Дама могла быть только К. Зная номер ложи, он купил такую же рядом, и я предвидел, что он пригласит свою сестру ужинать с этой дамой. Я был раздосадован, но не мог избежать этого, не прерывая отношений; Я был влюблен.

После второго балета он пришел в нашу ложу со своей красоткой, и, после дежурных комплиментов, знакомство состоялось; мы должны были пойти ужинать в его клуб. После того, как мы освободились от маскарадного одеяния, дамы обнялись, и К. осыпала комплиментами внешность моего ангела. За столом она держалась очень любезно и та, не имея опыта светского общения, демонстрировала бесконечное уважение. Я видел однако, что К., несмотря на свое искусство, очень ревнует к юным прелестям, которые я предпочел ее собственным. П. К., глупо веселясь, не сдерживался в своих плоских остротах, которым смеялась лишь его дама; пребывая в дурном настроении, я оставался серьезен, и К. К., ничего не понимая, ничего и не говорила. Наша вечеринка протекала очень тоскливо.

На десерт, будучи пьяным, он обнял свою даму, предлагая мне заняться тем же с моей, на что я спокойно ответил, что бесконечно любя мадемуазель, я буду поступать так, только заручившись правами на ее сердце. К. К. поблагодарила меня, а ее брат сказал, что нам не верит; его дама предложила ему замолчать. Я достал из кармана перчатки и дал ему шесть пар, подарив К. К. остальные шесть. Они ей подошли, и я поцеловал ее красивую руку, как будто это была первая милость мне с ее стороны. Ее брат ухмыльнулся и поднялся из-за стола.

Он бросился на софу, увлекая за собой К., которая тоже изрядно выпила и, выставив напоказ свою шею, лишь делала вид, что сопротивляется; но, видя, что его сестра повернулась к ним спиной и отошла к зеркалу, и что его распутство мне не нравится, он задрал ей юбки, предоставив мне возможность полюбоваться тем, что я уже видел при их падении в Бренту, и ощупал ее. Она надавала ему пощечин, как бы в наказание, но смеялась при этом. Она хотела, чтобы я подумал, что этот смех лишает ее сил сопротивляться; своими усилиями она, наоборот, показала все остальное. Фатальная скрытность заставила меня воздать хвалы прелестям развратницы.