История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

— Ты спал девять часов. Мы ляжем сегодня вечером пораньше.

Тонина, как мне кажется, стала другой. У нее было торжествующее лицо, что дает счастливая любовь. Я не понимал, как я мог не распознать ее редкое совершенство с первого раза, когда увидел ее у ее матери; но тогда я был слишком влюблен в К. К.; а впрочем, она тогда еще не сформировалась. Я поднялся, попил кофе и попросил ее отложить наш обед на пару часов.

Я взял письмо М. М., очень нежное, но не такое интересное, как предыдущее. Я сел писать ей ответ, и был удивлен, что это далось мне с трудом. Однако я заполнил четыре страницы историей моего короткого путешествия в Венецию.

Общество Тонины сделало для меня обед восхитительным. Видя в ней одновременно мою жену, любовницу и служанку, я поздравлял себя с тем, что так легко нашел себе счастье. Это был первый день, когда я обедал с ней как влюбленный, оказывая ей все знаки внимания. Мы провели весь день за столом, говоря о нашей любви, и не было для разговора другой области, более обширной и естественной, поскольку задействованные в ней лица были одновременно и участники и судьи. Она сказала мне с очаровательной непосредственностью, что, хорошо понимая, что я не могу влюбиться в нее, поскольку другая занимает мое сердце и душу, она надеялась только на момент удивления, и что она предвидела такой момент, когда я сказал ей, что необязательно одеваться, чтобы зажечь мне свечу. Она сказала, что. вплоть до этого момента, она говорила матери чистую правду, а та ей не верила; но что теперь, чтобы наказать ее, она больше ей ничего не скажет. Тонина была умна, но не умела ни читать, ни писать. Она была очень рада тому, что стала богатой, при том, что никто в Мурано не сможет сказать о ней ничего, принижающего ее честь. Я провел с этой девочкой двадцать два дня, которые я теперь, когда вспоминаю о них, отношу к самым счастливым в моей жизни. Я вернулся в Венецию лишь в конце апреля, повидав М. М. у решетки и найдя ее сильно изменившейся; но, несмотря на это, чувство помогло мне вести себя с ней так, что она не могла заметить ни что я не люблю ее так, как прежде, ни что я отказался от проекта, который вернул ее к жизни и о котором она все время помнила. Я слишком опасался, что она снова заболеет, если я лишу ее этой надежды. Я сохранил мой казен, который стоил мне всего три цехина в месяц, приходя повидать М. М. два раза в неделю, и живя все эти дни с моей дорогой Тониной.

Сдержав слово, данное мной моим друзьям, и пообедав с ними в день Св. Марка, я отправился с врачом Ригелини в приемную монастыря Дев по случаю обряда пострижения. Монастырь Дев находится в юрисдикции венецианского дожа; монахини называют его Святейший отец, они все венецианские дамы из первых фамилий.

Ригелини, воздав хвалы выдающейся красоте матери М. Е., шепнул мне на ухо, что было бы здорово мне ее увидеть за деньги, если меня это интересует. Цена была сто цехинов ей и десять — посреднику; Он заверил меня, что Мюррей ее имел и может это повторить. Видя, что я удивлен, он сказал, что в Венеции нет такой монахини, которую нельзя получить за деньги, если знать нужные пути. Мюррей, сказал он мне, осмелился выложить пять сотен цехинов, чтобы заиметь монахиню из Мурано, чья красота выше всяких похвал. Ее любовником был посол Франции.

Хотя моя страсть к М. М. пошла на спад, как будто ледяная рука сжала мне сердце. Я должен был сдержать свои чувства, чтобы сохранить вид безразличия при этом известии. Вопреки моей уверенности, что это сказка, я был далек от того, чтобы оставить этот рассказ без попытки по возможности разъяснить ситуацию. Я ответил спокойно Ригелини, который был человеком умным и порядочным, что, по-видимому, можно получить какую-то монахиню с помощью денег, но это должна быть большая редкость из-за обычных затруднений в любом из монастырей; а что касается монахини из Мурано, знаменитой своей красотой, если это была М. М., монахиня монастыря XXХ, я сказал ему, что не верю не только, что ее имел Мюррей, но и посол Франции должен был ограничиваться лишь свиданиями у решетки, где, однако, не знаю, что бы он смог сделать.

Ригелини ответил мне холодно, что резидент Англии порядочный человек, и что он знает от него самого, что он ее имел.

— Если бы это не было мне доверено под большим секретом, — сказал он, — я бы дал вам возможность услышать это от него самого. Прошу вас сделать так, чтобы он не узнал, что я вам это сказал.

— Разумеется.

Однако в тот же вечер, ужиная с Ригелини в казене Мюррея, где нас было только трое, я заговорил с энтузиазмом о красоте матери М. Е., которую видел у Дев.

— Между нами, масонами, — говорит Резидент, — вы сможете иметь ее за некую сумму, и даже не слишком большую, если есть такое желание, но надо иметь ключ.

— И вы в это поверили.

— Меня в этом заверили. Это не так трудно, как вы думаете.

— Если вас в этом заверили, я поздравляю вас и больше не сомневаюсь. Я не верю, что в монастырях Венеции найдется более совершенная красота.

— Вы ошибаетесь. Мать М. М. из монастыря XXХ в Мурано еще красивее.

— Я слышал разговоры о ней и видел ее один раз, но возможно ли и ее также заиметь за деньги?

— Полагаю, что да, — говорит он, улыбаясь, — и, поскольку я кое-что знаю, то говорю это с полным основанием.

— Вы меня удивили. Без этого я бы побился об заклад, что вас обманули.

— Вы бы проиграли. Увидев ее только один раз, вы, возможно, ее не узнаете по ее портрету.

— Вряд ли, потому что у нее поразительное лицо.

— Подождите.

Он встает из-за стола, выходит и возвращается минуту спустя с шкатулкой, в которой лежит восемь-десять портретов в миниатюре, все в одинаковых костюмах. Это были головки с растрепанными волосами и с обнаженной грудью.

— Вот, — говорю я, — редкостные красотки, которыми вы наслаждались.

— Да, и если вы некоторых узнали, будьте скромны.

— Будьте уверены. Я знаю этих трех. Вот эта похожа на М. М.; но согласитесь, что вас могли ввести в заблуждение, по крайней мере, если вы сам не входили к ней в монастырь или не встречались с ней вне его стен, потому что, в конце концов, бывают похожие на нее женщины.

— Как же я могу ошибаться? Она была у меня здесь, одетая монашкой, всю ночь. Это ей я вручил кошелек с пятью сотнями цехинов, и в процессе я дал ей еще пятьдесят.

— Вы, я думаю, наносили ей сначала визиты в монастырь и лишь затем имели ее здесь?

— Нет, никогда, потому что она боялась, что ее титулованный любовник об этом узнает. Вы знаете, что это был посол Франции.

— Она встречалась с ним в приемной.

— И ходила к нему, одетая светской дамой, когда он того хотел. Я знаю это от того же человека, который привел ее сюда.

— Вы имели ее несколько раз?

— Один раз. Этого достаточно. Но я могу иметь ее, когда хочу, за сотню цехинов.

— Все это, похоже, так и есть, но я ставлю пятьсот цехинов, что вас обманули.

— Я отвечу вам в течение трех дней.

Я ничего не понимал; но я должен был убедиться. Я дрожал при мысли, что это могло быть правдой. Это было преступление, которому нет прощения, но которое, однако, освобождало меня от многих обязательств. Я был уверен в ее невиновности, но если бы она оказалась виновна, я с удовольствием бы потерял пятьсот цехинов. Мне надо было, наконец, обрести уверенность, но с самой твердой очевидностью. Волнение разрывало мне душу. Если Мюррей был обманут, честь М. М. обязывала меня открыть глаза благородному англичанину. Вот как помогла мне фортуна.

Три или четыре дня спустя Резидент мне сказал, в присутствии Ригелини, что он уверен, что получит монашку за сотню цехинов и хочет держать пари лишь на эту сумму.

— Если я выиграю, я получу ее даром. Мой Меркурий мне говорит, что нужно дождаться дня масок. Сейчас надо решить, как мы можем убедиться, потому что без этого ни вы, ни я не можем решить, кому платить заклад; и это доказательство представляется мне делом нелегким, потому что моя честь не позволяет мне, если действительно со мной будет М. М., показать ей, что я выдал ее тайну.