История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8
Шрифт:
Зенобия, которую я потихоньку расспросил, сказала, что эта девушка с превосходным характером, очень умная, и что ей будет очень грустно, когда та уедет. Будучи довольным прекрасными платьями, что она купила, я подарил ей двенадцать цехинов. Она сказала, что я получу квитанции от продавца у служащего г-на Греппи. Довольный всем, я заплатил бравому пирожнику все, что он запросил. Я любил, был любим, я чувствовал себя хорошо, у меня было много денег и я их тратил, я был счастлив и говорил себе это, смеясь над дураками-моралистами, говорящими, что нет истинного счастья на земле. Это словцо «на земле» вызывало у меня смех, как будто можно искать его где-то еще. Mors ultima linea rerum est [12] . Есть счастье совершенное и реальное, пока оно длится; это счастье проходит, но его конец не противоречит тому, что оно
12
Смерть — это последняя строка в Книге жизни — из Горация.
13
Наслаждайся настоящим, надейся на будущее — это наименьшее, что ты можешь — из Горация. …В своей мудрости божество скрывает будущее во мраке времени, и оно смеется, когда смертный в своем любопытстве устремляет свой взгляд дальше, чем ему позволено. Помышляй лишь о том, чтобы со спокойным умом вынести настоящее; все же остальное уносится как бы водами потока — из Горация.
Мы выехали из дома пирожника в семь часов и прибыли в С.-А. к полуночи, и сразу пошли спать, но я покинул Клементину лишь после тех часов, что делают мужчину счастливым, и повторяются, чтобы сделать его таковым всякий раз, когда он, здоровый телом и духом, призывает их снова.
— Понимаешь ли ты, — сказала мне она, — что после твоего отъезда я не смогу жить счастливо?
— Первые дни мы оба будем несчастны; но мало помалу наше пламя под слоем золы философии утихомирится.
— Но признайся, что ты легко утешишься со своими девицами; но не думай, что я ревную, потому что я пришла бы в ужас, если бы узнала про себя, что способна на такие переживания по поводу твоего поведения.
— Прошу тебя, не воображай себе такое. Девицы, которых ты видела, не способны тебя заменить и не могут меня увлечь. Та, что побольше — это жена портного, а другая — это приличная девушка, которую я должен сопроводить в Марсель, ее родину, откуда ее похитил один несчастный, предварительно соблазнив. На будущее и до самой моей смерти ты будешь единственной, которая царит в моей душе, и если случится мне, поддавшись обману чувств, сжать в своих объятиях соблазнивший меня объект, воспоследует, моя дорогая, жестокое раскаяние, чтобы отомстить за тебя и сделать меня несчастным.
— Я уверена, что поэтому я никогда не окажусь несчастна. Но я не понимаю, как, любя меня, как ты меня любишь, и держа меня в своих объятиях, ты можешь думать о возможности оказаться мне неверным.
— Я и не думаю, но я допускаю.
— Мне кажется, это все равно.
Что ответить? Она права, хотя и ошибается; но то, что ее заставляет ошибаться, это — любовь; моя не использует силу, равную той, что мешает ей предвидеть. Я рассуждаю правильней лишь оттого, что меньше люблю. Мужчина, убежденный в том, что любит, находясь в объятиях возлюбленной, может отвечать на такое лишь поцелуями и слезами.
— Увези меня с собой, — говорит она, — я готова. Я буду счастлива. Ты должен, если ты меня любишь, думать лишь о своем собственном счастье. Будем счастливы вместе, дорогой друг.
— Я не могу опозорить твою семью.
— Ты считаешь меня недостойной стать твоей женой?
— Ты достойна монарха. Это я недостоин владеть такой девушкой, как ты. Знай, что у меня во всем мире нет ничего, кроме фортуны, которая может покинуть меня хоть завтра. Будучи один, я не боюсь ее поворотов, но я убью себя, если увижу тебя участницей моих несчастий.
— Почему мне кажется, что ты никогда не можешь стать несчастным, и почему я чувствую, что ты можешь быть счастлив только со мной? Твоя любовь не похожа на мою, если ты не оказываешь ей доверия, такого же, как я.
— У меня больше, чем у тебя, жестокого опыта, который, заставляя дрожать перед будущим, тревожит любовь. Любовь очарованная уступает в силе разуму.
— Жестокий разум! Значит, мы должны расписаться в расставании?
— Мое сердце останется с тобой; я уезжаю, обожая тебя, и если фортуна будет благоприятна мне в
Англии, ты увидишь меня здесь в следующем году. Я куплю землю, где ты захочешь, и подарю ее тебе, уверенный, что ты принесешь мне ее в приданое, и наши дети украсят наше счастье.— Ах! Замечательное будущее. Это мечта. Почему я не могу уснуть и проспать до самой смерти! Но что мне делать, если ты оставил меня беременной?
— Ах, моя божественная Геба! Этого не будет. Разве ты не поняла, что я обращался с тобой бережно?
— Бережно? Я ничего этого не знаю, но я догадываюсь. Я знаю, что ты меня бережешь. Увы! Ты не рожден, чтобы причинить мне горе. Нет. Никогда я не буду раскаиваться, что предалась любви в твоих объятиях. Вся здешняя семья говорит, что ты счастливец, и что ты достоин им быть. Какие хвалы! Дорогой друг, ты не поверишь, как бьется от радости мое сердце, когда я слышу, как говорят такое в твое отсутствие. Когда мне говорят, что я тебя люблю, я отвечаю, что обожаю тебя, и ты знаешь, что я не лгу.
Такими диалогами мы заполняли интервалы между нашими любовными объятиями в течение пяти или шести последних ночей, что мы провели вместе. Ее сестра, лежащая возле нас, спала, или притворялась спящей. Когда я уходил к себе, я ложился спать, вставал поздно, затем проводил весь день с нею одной или в семейном кругу.
Какая жизнь! Возможно ли, чтобы мужчина, хозяин самому себе, мог бы решиться ее покинуть? Благодаря везению я выигрывал у каноника деньги, которые позволял выигрывать у себя остальной семье, за чьей игрой я совершенно не следил. Одна Клементина не желала пользоваться моей невнимательностью; но два последних дня я заставил ее принять на себя половину моего банка, и, поскольку канонику, как всегда не везло, она выиграла сотню цехинов. Этот бравый монах потерял тысячу цехинов, из которых семь сотен остались в доме.
Последняя ночь, которую я провел всю с моим ангелом, была очень грустной; мы бы умерли от страдания, если бы не любовь, которая приходила время от времени нам на помощь.
Когда мы появились в семье, в последние полчаса, чтобы вместе позавтракать, у нас был, у Клементины и у меня, вид, как будто мы при смерти, но к нам проявили уважение. Я был невесел, и у меня не спрашивали о причине. Я обещал им дать о себе знать и возвратиться к ним в будущем году; и я им писал, но прекратил писать, когда несчастья, что навалились на меня в Лондоне, заставили меня потерять надежду их снова увидеть. Я их больше не увидел, но я не смог никогда забыть Клементину. Шесть лет спустя, при моем возвращении из Испании, я узнал, и я заплакал от удовольствия, что она живет счастливо, маркизой де… в городе …, замужем уже три года и матерью двух детей, мальчиков, из которых младший, которому сейчас двадцать семь лет, теперь капитан в австрийской армии. Как я был бы рад его увидеть! Когда я узнал, по возвращении из Испании, о прекрасном положении Клементины, я был несчастен. Я отправлялся искать счастья в Ливорно, после того, как пересек Ломбардию. Я оказался в четырех милях от места, где она могла находиться вместе с мужем, но у меня не хватило смелости отправиться ее повидать. Возможно, я хорошо сделал.
Собираясь спуститься, чтобы уехать, и видя всю семью готовой меня провожать до моего экипажа, но не видя там Клементины, я сделал вид, что кое-что забыл, и пошел, чтобы сказать ей последнее «Прости». Я нашел ее утопающей в слезах, с опухшим горлом, не в состоянии вымолвить хоть слово. Мешая свои слезы с ее, я принял дрожащими губами последний поцелуй и оставил ее там. Поблагодарив и расцеловав всю компанию, я уехал вместе со своим дорогим графом, и менее чем через три часа, во сне, мы прибыли к нему в Милан, где встретили с графиней, которая нас не ожидала, маркиза Трюльци. Рассмеявшись от всего сердца, любезный человек отправил слугу за обедом на четырех. Они заверили нас, что мы в Милане, и графиня посетовала, что мы ее не известили, но маркиз ее утихомирил, сказав, что тогда она должна была бы дать обед.
Я сказал им, что отправляюсь в Геную на четвертый день, и, к моему несчастью, маркиз Трюльци пообещал мне письмо к м-м Изолабелла, знаменитой кокетке, а графиня обязалась дать одно к епископу Тортоны, своему родственнику.
Я приехал в Милан во-время, чтобы пожелать доброго пути моей дорогой Терезе, которая направлялась в Палермо. Я поговорил с ней относительно нашего сына дона Цезарино, стараясь убедить ее поспособствовать его склонности. Она ответила, что оставляет его в Милане. Что она знает, откуда проистекает его страсть, и что она никогда не согласится с ней. Она сказала мне, что надеется найти его изменившимся к ее возвращению; однако он не изменился. Читатель узнает новости о нем через пятнадцать лет.