История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— Что он тебе натворил?

— Вот он спускается. Я сейчас все тебе расскажу в его присутствии.

Удивленный тем, что меня видит, и что я не обращаю на него внимания, он поздоровался и спросил, что я имею против него.

— Ты для меня чудовище. У меня есть письмо, которое ты написал Пассано. Я получаюсь, по твоему свидетельству, обманщик, шпион, фальшивомонетчик, отравитель.

Он ничего не отвечает и садится за стол. Мой брат при нем говорит мне следующее:

— Когда этот месье явился ко мне, я его встретил с удовольствием; моя жена была рада с ним познакомиться; я дал ему комнату здесь наверху и сказал, что мой дом — это его дом. После этого, чтобы расположить нас в свою пользу, он сказал нам, что ты — самый большой мошенник на земле, и, чтобы нас в этом убедить, рассказал о том, как он увез девушку из Венеции, чтобы жениться на ней в Женеве, явился к тебе в Геную со своей красоткой, оказавшись там без единой рубашки и в нищете. Это правда, сказал он, что ты сразу вытащил его из нищего состояния, одел и приютил; но ты предательски увел ее, присоединив к двум другим, что у тебя были, увез ее с собой в Марсель, спал с ней и с другой в ее присутствии, и, наконец, выгнал его из Марселя, дав ему, правда, несколько луи, но в грубой форме, в виде милостыни. Он закончил свою историю, сказав, что поскольку преступление, которое он совершил в Венеции, мешает ему туда вернуться, он нуждается в нас, пока не найдет способ содержать себя, используя свой талант и свои знания священника. Что касается таланта, он сказал, что может преподавать итальянский язык; мы над этим, однако, посмеялись, так как он не говорит по-французски и, я уверен, очень плохо знает итальянский. Однако мы остановились на квалификации священника, и моя жена поговорила на следующий день с г-ном де Санси, экономом здешнего клира, чтобы тот отвел его к архиепископу Парижа, который может, получив сведения о его добронравии, использовать его в своей епархии и в дальнейшем дать ему хорошую должность. Для этого следовало обратиться в церковь нашего прихода, и я поговорил с кюре Св. Спасителя, который пообещал мне отнестись к нему со всем почтением и предоставить ему сразу время дня, в которое тот сможет служить мессу, за что ему будет причитаться обычная милостыня в двенадцать су. Когда мы рассказали месье аббату, что здесь сидит, что мы проделали для него за четыре дня, он разгневался. Он сказал нам, что он не таков, чтобы утруждать себя, читая мессу за двенадцать су, и что он абсолютно не желает идти на поклон к архиепископу, в надежде попасть к нему на службу, потому что не хочет служить. Мы отступились. В результате, в течение трех-четырех недель, что он здесь, он привел в смятение весь дом. Слуга, которого я любил, ушел из-за него, горничная моей жены, которая заботилась о его белье и с которой он затевал ссоры, ушла вчера, и наша кухарка, которая не желает видеть его на кухне, просит расчета, если мы не можем запретить ему туда заходить.

— Что ему делать на кухне?

— Узнавать, что мы будем есть сегодня. Осматривать кастрюли. Пытаться объяснить этой доброй женщине на своем ломаном языке, что он счел невкусным вчера. В конце концов, наш братец — личность невыносимая. Я очень рад, что ты приехал, потому что надеюсь, что вместе мы сможем найти способ выставить его по добру по здорову не позднее завтрашнего дня.

— Нет ничего легче, — ответил я ему. Если он хочет остаться в Париже, — это его дело; но ты должен отослать завтра его пожитки в меблированную комнату, и в то же время предъявить ему полицейское распоряжение, чтобы ноги его, как возмутителя твоего покоя, не было у тебя. Если же он хочет уехать, пусть скажет, куда, и я берусь оплатить ему путешествие этим же вечером, прежде, чем уйду отсюда.

— Нельзя и требовать большего гуманизма. Итак, что ты говоришь?

— Вот так, — отвечал аббат, — г-н Джакомо выгнал меня из Марселя. Это его стиль. Насилие. Деспотизм.

— Благодари Бога, чудовище, что я, вместо того, чтобы тебя побить, даю тебе денег. Ты пытался добиться, чтобы меня повесили в Лионе.

— Где Марколина?

— Ты меня смешишь. Я не собираюсь давать тебе отчета. Скорее. Выбирай.

— Я еду в Рим.

— Очень хорошо. Это путешествие для одного человека стоит двадцать луи; но я дам тебе двадцать пять.

— Где они?

— Сейчас. Бумагу, перо, чернила.

— Что вы собираетесь писать?

— Платежные поручения в Лион, в Турин, в Геную, во Флоренцию и в Рим, и, чтобы ты уезжал в Лион завтра, ты оплатишь место в дилижансе. Ты получишь пять луи в Лионе, другие пять в Турине, пять — во Флоренции и пять — в Риме, а здесь, в Париже, ни одного су от меня. Прощай, сестра. Я живу в Отеле Монморанси. Прощай, Чекко.

— Я отправлю тебе завтра утром чемодан этого нашего братца.

— Очень хорошо. Если меня не будет, передай его моему слуге. Я сделаю все остальное.

— Я отправлю его в восемь часов.

Назавтра прибыл чемодан, и аббат вместе с ним. Я снял ему комнату и сказал метрдотелю, что отвечаю за жилье и питание аббата три дня и не больше. Он хотел со мной поговорить, и я перенес разговор на завтра. Я предупредил моего слугу, чтобы не пускал его в мою комнату, и что я иду к м-м дю Рюмэн.

— Все спят, — сказал мне там швейцар, — но кто вы, поскольку у меня есть приказ.

— Я такой-то.

— Зайдите ко мне и подождите пока у моей племянницы… Я сейчас выйду.

Он вышел и отвел меня к горничной, которая проснулась, проклиная все на свете.

— Что у вас? Вы должны были прийти в полдень. Мадам пришла в три часа утра. Еще нет и девяти, но она меня будет ругать. Я пойду ее разбудить.

Я вхожу, и мадам благодарит меня за то, что я ее разбудил, в то время, как я прошу у нее прощения.

— Ратон, дайте нам все, что нужно для письма, и уходите. Войдете только, когда я позову. Я сплю для всего света.

— Я тоже пойду спать.

— Месье, отчего оракул нас обманул? Г-н дю Рюмэн еще жив, он должен был умереть еще полгода назад; правда, он себя чувствует нехорошо: но мы спросим об этом потом. Неотложное дело сейчас другое. Вы знаете, что музыка — моя главная страсть, и что у меня выдающийся голос, и по силе и по диапазону. Я потеряла его, дорогой друг; вот уже три месяца, как я не могу больше петь. Г-н Эрешуан выдал мне все фармацевтические снадобья, и ничто мне не помогает; я в отчаянии, мне только двадцать девять лет, я несчастна, это единственное, что я ценю в жизни. Спросите, прошу вас, у оракула средство, чтобы вернуть мне голос, как можно быстрее. Как я была бы счастлива, если бы могла петь, например, завтра: у меня здесь будет большая компания, и все будут удивлены. Если оракул захочет, я уверена, что это можно будет сделать, потому что моя грудь здорова. Вот, держите, я сделала запрос. Он длинный, но тем лучше. Ответ будет также длинным, а я люблю длинные ответы.

Я тоже иногда любил длинные ответы, так как при составлении пирамиды они давали мне время подумать над тем, что я мог бы ответить. Сейчас речь шла о средстве борьбы с легким недомоганием, но я не знал такого, а честь оракула требовала, чтобы я его нашел. Я был уверен, что хороший режим жизни вернет ее горло в первоначальное состояние, но оракул нужен не для того, чтобы повторять то, что знает любой плохой лекарь. Раздумывая об этом, я решил предписать ей поклонение Солнцу в тот час, когда ей придется соблюдать режим, способствующий излечению, без того, чтобы мне нужно было ей об этом специально говорить.

Таким образом, оракул сказал ей, что она вернет себе свой голос в двадцать один день, начиная с завтрашнего дня новолуния, творя каждый день поклонение нарождающемуся Солнцу, в комнате, где есть хотя бы одно окно на восток. Чтобы творить это поклонение, второй оракул предписал, что она должна спать по семь часов, и что перед тем, как ложиться в кровать, она должна делать при луне ванну, погружая свои ноги в горячую воду по колена. В качестве литургии для этих поклонений я назвал ей те псалмы, которые она должна читать во время купаний, чтобы обратить на себя благосклонность Луны, и те, что надо читать перед закрытым окном в момент рассвета Солнца. Особенно понравилось мадам указание оракула на то, что окно должно быть закрыто, так как иначе сквозняк мог ее простудить. Божественность этого магического средства вызвала ее восторг, она пообещала мне в точности выполнить все предписания оракула, если я возьму на себя труд достать ей все необходимые составляющие для курений.

Я ей все обещал и, как знак своего особого усердия, сказал ей, что в первый день я произведу ей окуривание сам, чтобы она его освоила на практике, потому что природа этих двух поклонений такова, что при них не должна присутствовать ни одна посторонняя женщина. Чувствительность, с которой она встретила мое предложение, была замечательна. Начинать следовало завтра, в день новолуния, и я пришел к ней в девять часов, для того, чтобы спать семь часов перед тем, как творить поклонение зарождающемуся Солнцу, она должна была лечь в кровать до десяти. Я был уверен, что вернуть ей ее голос должен новый режим, и я был прав. Я был в Лондоне, когда она известила меня письмом, идущим от самого сердца. Эта дама, чья дочь вышла замуж за г-на де Полиньяка, любила развлечения и, устраивая большие ужины, не могла все время наслаждаться полным здоровьем. Она потеряла свой красивый голос. Вернув его себе с помощью магической операции, она теперь смеялась над людьми, которые говорили, что магия — наука химерическая.

У м-м д'Юрфэ я получил письмо от Терезы, матери маленького д'Аранда. Она писала, что должна будет приехать забрать сама своего сына, если я его не привезу, и что она ждет определенного ответа. Я сказал малышу, что его мать будет в Аббевиле через восемь дней, и что она хочет его видеть.

— Следует предоставить ей, — сказал я, — эту возможность; вы поедете со мной.

— С удовольствием; но если вы едете в Лондон вместе с ней, с кем я вернусь в Париж?

— Один, — заявила м-м д'Юрфэ, — в сопровождении почтальона.

— Верхом. Ах! Как это здорово!

— Но вы будете проезжать не более восьми-десяти постов в день, так как вам не следует рисковать жизнью во время езды ночью.

— Я оденусь курьером.

— Да, я закажу вам прекрасную куртку, замшевые штаны и дам вам замечательную подорожную грамоту, с гербами Франции.

— Меня примут за правительственного курьера, и я скажу, что я еду из Лондона.

Я сделал вид, что не соглашаюсь, говоря, что лошадь может засбоить и он свернет себе шею. Упорствуя в своем сопротивлении, я уверился, что он поедет, так как м-м д'Юрфэ, сделав свое предложение, становилась, естественно, той, к кому он должен был обращаться, чтобы обрести благодарность. Я заставил себя уговаривать в течение трех дней, прежде чем согласился, при условии, что он не будет ехать верхом, пока едет со мной… Уверенный, что вернется в Париж, он решил не брать с собой более двух-трех рубах; но я, уверенный также, что, когда я привезу его в Аббевиль, он больше от меня не сбежит, я отправил чемодан со всеми его пожитками в Кале, где мы его получим по прибытии. В ожидании, м-м д'Юрфэ заказала ему все одеяние курьера, включая ботфорты, которые были ему необходимы для защиты ног в случае падения. Так это дело, которое казалось трудным, было легко решено благодаря случаю.