История Жанны
Шрифт:
Вот Гастон на конюшне чистит Малыша. Малыш переступает длинными ногами и норовит укусить его за плечо.
А вот Матильда. Она что-то стряпает. Мне кажется, я чувствую запах поднимающегося теста…
Вероятно, заметив мое состояние, сэр Генри прервал себя на полуслове.
– Моя дорогая, я понимаю, каково Вам сейчас. И понимаю, что ничто на свете не может заменить родной дом. Но все же, прошу Вас, поверьте, что мы сделаем все для того, чтобы Вы не чувствовали себя… – он замялся на мгновение, – одинокой.
Мне показалось, что он хотел сказать другое слово, но я не стала уточнять. Больше всего
Глава 7
У тети Софии на этот счет было другое мнение. Сказать, что она приняла меня как родную, значит ничего не сказать. Через неделю пребывания в Миддлтоне мне начало казаться, что я живу здесь всю жизнь.
Меня ни на минуту не оставляли одну. Если я не помогала тете распутывать пряжу или подбирать нитки для очередной вышивки, то, значит, прогуливалась с Бетси, которая показывала мне окрестности и делилась впечатлениями о своем первом лондонском сезоне. С сэром Генри мы играли в шахматы, с близнецами в прятки. Со дня на день ждали появления леди Каролины с семейством.
Удручало одно – абсолютно все в этом доме, кроме сэра Генри, называли меня Джинни. Сэр Генри обращался ко мне «моя дорогая», но он так обращался ко всем особам женского пола. И только Катрин еще помнила, как меня зовут.
Катрин была счастлива и не скрывала этого. Она жила в великолепном поместье, у нее была своя комната. Утомительные работы по дому исключались. Единственное, что ей еще оставалось делать, так это выполнять функции моей горничной, но поскольку я всю жизнь одевалась сама, то и эта обязанность была не слишком обременительной.
А главное, Тоби, второй конюх, здоровенный лохматый парень, готов был жизнь отдать за очаровательное создание с другого берега Ла-Манша. Катрин еще не говорила по-английски, но кому нужны слова, когда можно изъясняться взглядами!
Существование в Миддлтоне можно было бы назвать безоблачным, если бы не одно омрачающее обстоятельство – тетя София была категорически против моей любви к мужской одежде. Не помогало ничто: ни мольбы, ни уговоры. Тетя была непреклонна:
– Это неприлично!
Она сдалась, только когда узнала, что я не езжу верхом в женском седле. У меня его отродясь не было. А сидеть по-мужски в юбках было просто невозможно.
Мои платья в количестве трех штук были с пристрастием осмотрены и приговорены к ссылке в чулан со старым тряпьем. В Лондоне мне предстояли визиты к самым модным портнихам, а пока в срочном порядке перешивались несколько платьев Бетси, из которых она выросла еще в прошлом году.
Ибо Бетси в восемнадцать лет была выше меня на полголовы. На мой взгляд, она олицетворяла собой тип английской красоты – высокая, белокожая, прекрасно сложенная. Справная, как сказала бы Матильда. И ни тебе выступающих ключиц, ни острых локтей.
Я не могла оторвать взгляд от волос Бетси – пшеничного цвета, длинных и абсолютно прямых. Вот же счастье!
Сегодня мы с Бетси осматривали северные границы
Миддлтона. Неширокая дорожка, пропетляв в тисовом лесу, вывела нас к зеленым холмам, на которых паслись овцы удивительного окраса – белые с черными головами.Бетси с упоением рассказывала о бале, который дал лорд Дартмут в честь ее первого выхода в свет. Ее щеки раскраснелись от долгой прогулки. Сегодня на ней было простое муслиновое платье в мелкий цветочек и скромный капор, украшенный одной-единственной лентой. И все равно она выглядела настоящей богиней юности.
Я с улыбкой слушала Бетси, живо представляя себе, как она, взволнованная и трепещущая, спускается по парадной лестнице в зал под руку с сэром Генри.
Из-за ближайшего холма вывернул человек. Мне показалось, что он сбавил скорость, увидев нас, как будто подумывал, не повернуть ли ему обратно. Но затем решился и пошел нам навстречу.
Чем меньшее расстояние оставалось между нами, тем меньше я верила своим глазам. К нам направлялся тот самый моряк-рыбак, который пытался утонуть в бухте Меридора! Правда, сейчас он был одет совсем по-другому. Темно-синий камзол, простой, но очень элегантный, шпага на боку, трость в правой руке. Невероятно!
– Джек! Джек! – радостно завопила Бетси и кинулась ему на шею.
Он, смеясь, подхватил ее и закружил.
– Джек, негодный, где ты пропадал? Без тебя было так скучно!
Джек, наконец, поставил ее на землю. Было заметно, что он устал – он побледнел и запыхался.
– Отвечай немедленно, почему ты так долго не появлялся?
Бетси требовательно дернула его за левую руку. Джек охнул и скривился от боли.
– Господь всемогущий, что с тобой? Ты болен?
– Пустяки, – он пришел в себя и улыбнулся. – Несчастный случай на охоте.
– Так ты все это время охотился?
– Да, радость моя, мы с Хитфилдом травили лис в Прайор-парке.
Я стояла рядом и во все глаза глядела на него. Он был выше ростом, нежели я полагала. Рослая Бетси была ниже его примерно на полголовы. Он не носил косичку и не убирал волосы в хвост, на немецкий манер, а просто оставил их свободно распущенными. Глаза у него оказались синими, в тон камзола. Было заметно, что он еще не совсем оправился после ранения.
Бетси продолжала трещать, он со смехом отвечал ей, время от времени поглядывая на меня и, видимо, недоумевая, что это за столб стоит рядом с ними.
Наконец, Бетси спохватилась и, ойкнув, повернулась ко мне.
– Джинни, прости меня, ради Бога! Я так обрадовалась, что совсем о тебе забыла! Познакомься, это Джек Стэнли, мой кузен. Джек, это Джинни, моя кузина из Франции. Она совсем недавно приехала, но мы с ней уже лучшие подруги. Джинни бежала от ужасов революции. Представляешь, ее собирались казнить!
Он не произнес ни звука. Просто впился глазами в мое лицо. Я все так же стояла столбом, и через секунду он расслабился. А Бетси продолжала вдохновенно описывать мои злоключения.
У меня перед глазами стояла пещера и он, распростертый на песке, весь в крови. Вот я его перевязываю, вот смываю кровь с ссадины на голове. Я подняла взгляд наверх и попыталась разобрать, прошла ли его шишка. Темные волосы, растрепавшись, упали ему на лоб, и я ничего не разглядела.
– Джинни, ты меня слышишь? Я все правильно рассказываю?