Истребители. Трилогия

– Он в соседней палате лежит, можешь зайти познакомиться.

– Скорее уж доковылять, – улыбнулся я. Девушка встала и приведя себя в порядок, подхватила поднос и направилась к двери, когда я окликнул ее:

– После концерта приходи, я тебе персонально спою.

– Хорошо, – взошло солнышко от ее улыбки.

Не знаю, почему я влюбился в нее. Говорят что многие раненные влюбляются в своих сиделок, медсестер и врачей женского пола. Уж не знаю как называется эта болезнь, может и у меня тоже самое? Главное, это то что все меня устраивало. Дарья будет прекрасной женой, и этим все сказано. Может мы несколько поторопили события, но идет война, и мне бы хотелось если со мной что-нибудь случиться, что бы все что я заработал за эти месяцы отошли к родному человеку, а Дашу я уже считал своей частичкой, половинкой.

Проблем с Мариной Лютиковой не было, письма я получал не только от своих фанатов и поклонников, но и однополчан. Никитин пошел на повышение и полком сейчас командовал новый командир майор Рощин, вот с ним она и жила. Никифоров писал что у них была любовь с первого взгляда. Что ж, может быть, в нее я верил, с Дарьей было тоже самое. Может, это было как-то по-детски, влюбилась она в мою фотографию, в самую первую, где я тою весь в бинтах на крыле самолета, после жаркого боя с двумя «мессерами». Обиды от расставания не было, облегчение да, а обиды нет. Мелькнула только жало совести, что первым не отправил письмо, а узнал все от нашего полкового особиста. Да и честно говоря и отношения наши с Лютиковой были скорее дружескими, ни о какой любви там и не пахло.

Вечером после процедур, я направился в большой зал. Раньше тут было складское помещение, которое переоборудовали в огромную общую палату, именно тут в последнюю неделю я устраивал свои концерты, которые пользовались все большим и большим успехом. Все ходячие и не ходячие старались поприсутствовать на них, палата бывало забита до упора, даже местные, хозяева этого импровизированного зала, уступали раненым места поджимая ноги или отодвигаясь чтобы они могли сесть.

Трибуной был большой стол, на котором я с трудом помещался. За то время что я находился в госпитале, я понемногу разработал руку, и проблем с игрой как и пением уже не было, но создать группу пока не получалось. Я нашел только баяниста, который подыгрывал мне на ходу.

– Добрый день товарищи! – поприветствовал я слушателей. По моим прикидкам в палате была почти сотня человек. Тут были и персонал больницы, включая главврача, и сами больные.

Обведя взглядом своих почитателей, я на миг замер. В первом ряду на стуле сидел молодой паренек с худым лицом и слегка блеклыми глазами на довольно симпатичном лице. Левая рука была в лубке, и висела в косынке. На его больничной пижаме отчетливо выделялась золотистая медаль Героя. Как только его увидел, сомнения отпали, я его знал. Осторожно спустившись с трибуны с помощью санитара, я подхватил костыли и направился к раненому, приветливо улыбаясь на ходу. Все присутствующие вытянув шеи наблюдали за нами.

– Привет, я Сева Суворов, – протянул я ему руку.

– Привет, я Сергей Костюченко, – осторожно встав, чтобы не потревожить руку, мы скрепили знакомство рукопожатием.

«Сейчас или никогда!» – подумал я, продолжая улыбаться и держать руку Костюченко.

– Тебе привет от старшего сержанта Серебристого, – сказал я, пристально посмотрев ему в глаза.

Глаза раненого метнулись, в них отчетливо проступил ужас, паника, и мольба. Сомнений не было, я не обознался.

– Н-на! – мой кулак, хуком слева врезался в челюсть этому парню. И быстро, пока меня не успели оттащить от Костюченко, я нанес два мощных удара продолжая держать его правой рукой. Со стоном он начал оседать.

Тут меня схватили за плечи и попытались оторвать от моего противника, прежде чем они успели это сделать, я схватил медаль Героя и сорвал ее с груди, крикнув:

– Не тобою заслуженно, не тебе носить!

Меня оттащили в сторону, от подвывающего от боли Костюченко.

– Да отпустите вы меня, – крикнул я санитарам.

– Суворов, в чем дело? Что ты творишь? – спросил у меня внезапно откуда-то появившийся Архипов. Посмотрев в сторону раздавшегося голоса, который перекрыл недоумевающий ор в палате, увидел рядом с ним Лавочкина, державшего в руках тубус, с недоумением оглядывающегося.

«Понятно. Конструктора ко мне привел, а тут такое»

– Могу объяснить, – ответил я, потирая разболевшуюся руку. Бил я левой рукой, и хотя рана на ней зажила – иначе я бы не смог играть – все равно такая встряска не прошла даром. Рука и бок разболелись.

Архипов оглядел всех собравшихся и понял, лучше чтобы я сделал это сразу, и в присутствии свидетелей. Санитары подняли меня на стол-трибуну, где находился стул, на котором я обычно играл и пел, и посадили в него. Привычно вытянув слегка ноющую ногу, морщась, попеременно потирал правой рукой бок и левую руку.

Я тянул время собираясь с мыслями. Нет, план рассказа уже начал формироваться у меня в голове, когда я шел к этой мрази, хотя и сомневался, вдруг обознался, но нет. Он оказался именно тем о ком я читал и смотрел репортаж в своем времени.

А репортаж я этот видел еще перед отправкой в свою последнюю поисковою партию. М-да, гнилая история там была. Короче дело было так:

По телевизору показали репортаж одного из ветеранов, орденоносца и Героя Советского Союза майора-запаса Костюченко. Он рассказывал про сорок первый год, где заработал свои награды орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Меня это заинтересовало и я бросив собираться на тренировку, сел на диван и с интересом досмотрел репортаж до конца. Костюченко рассказывал, как он дрался гитлеровцами, как в одиночку подбил пятнадцать танков, в конце добавив: «…а командир орудия струсил. Бежал подлец. И я… Я!.. В одиночку уничтожил эти танки…»

Я мысленно по проклинал того командира орудия и стал собираться, не ожидая что история получит продолжение.

– Вячеслав, мы ждем, – отвлек меня от воспоминаний Архипов.

Прочистив горло, я обвел взглядом огромный зал, посмотрел в сотни вопросительно глядящих на меня глаз, и встав балансируя на одной ноге, пока один из санитаров не подал мне костыль, сказал:

– Про эту историю я забыл! Честно! Забыл. Когда мы прорывались через кольцо в немецком тылу меня контузило гранатой, и я некоторые моменты из своей памяти потерял, но после того как мне сказали фамилию этого… В общем, его фамилию, как будто что-то щелкнуло, и я вспомнил, сомневался конечно, когда подходил к нему но вспомнил. А дело было так…

…Я в подробностях рассказывал, как повстречался с майором Тониным, как вместе мы шли по тылам противника, как вошли в тот памятный хутор, как я уничтожил их хозяев, ничего не скрывая, как мы по просьбе изувеченных раненых отправили их на тот свет, как повстречались с остатками подразделений капитана Климова…

– …Меня назначили в пулеметный взвод, которым командовал лейтенант Курмышев, в третий расчет подносчиком боеприпасов. Как раз лейтенант попросил меня сходить за нашим пайком, и я направился к ротному старшине. Когда я проходил мимо повозок и носилок с ранеными меня окликнул чей-то голос. Это был раненый лежавший на носилках. Я не медик, но даже мне было понятно, что ему остались не часы, минуты. Раненный попросил попить. Напоив его из своего трофейного термоса, я хотел было идти дальше, но неожиданно раненый крепко схватил меня за руку и попросил остаться, сказав:

«– …Я скоро умру, я должен рассказать все что знаю…»

От его рассказа у меня волосы на макушке зашевелились. Настолько подлая и мерзкая была та история… Извините, я немного говорю с перерывами, тяжело вспоминать… Попить бы… Ага, спасибо… Я поведаю ее вам со слов этого раненного. Когда началась война, отдельный противотанковый дивизион вооруженный новейшими пятидесятисемимиллиметровыми пушками ЗИС-два, входивший в одну из стрелковых дивизий получили приказ закрыть место прорыва немцев. Они успели, всю ночь окапывались, а на утро двадцать третьего июня приняли свой первый и последний бой. К вечеру дивизион был практически уничтожен, выжило два человека – это были командир орудия старший сержант Серебристый и заряжающий, красноармеец с редкой фамилией Иванов.