Истребители. Трилогия

Подошедший от своего самолета Тарасов, вытер мокрый лоб, и ответил на молчаливый вопрос:

– Там он остался, мы связь с ним почти сразу потерли, но как падал один из сбитых, видели, дальше уже ушли слишком далеко. Он мне успел сообщить, что это на него охота идет.

Никитин сжато рассказал о звонке Ефремова.

– Вернется. Суворов всегда возвращается, – уверенно сказал Тарасов, и вместе с остальными подошедшими летчиками направился в штаб. Нужно было писать рапорт о вылете.

Командиры снова вернулись в беседку, изредка прислушиваясь не слышно ли мотора одинокого ЛаГГа. Но было тихо.

– Товарищ подполковник. Суворов на посадку поперек полосы заходит, – через пять минут услышали они крик дежурного.

Не жалея ног все бросились к опушке.

Даже с первого взгляда было видно, что истребитель был страшно избит. Повреждения бросались в глаза в любом месте, куда ни бросишь взгляд. За правым крылом на тросе трепыхался оторванная часть фюзеляжа.

Было видно, что пилот с трудом удерживает машину в повиновении. Вот она чуть не сорвалась в штопор со ста метров, но летчик удержал ее.

– Черт, у него одно шасси до конца не вышло, – вскрикнул один из прилетевших командиров в звании майора авиации.

– Уже поздно, он садиться, – простонал другой.

Вот одно колесо коснулось полосы и самолет покатился в сторону леса, у которого стояли люди. Скорость упала и ЛаГГ накренился в сторону не до конца открывшегося шасси, и чиркнув крылом по земле, подняв тучу пыли закрутился вокруг своей оси. Мотор почему-то продолжал работать на больших оборотах.

Бежавшие отовсюду люди остановились, добраться до пилота не было возможности, слишком быстро крутился самолет. Но вот крыло подломилось, и винт зачиркав по земле погнул лопасти и замер.

– Быстро-быстро достаем его, – крикнул Запашный.

Все кто окружил замерший самолет, увидели разбитый фонарь в брызгах крови, и безвольно поникшую голову пилота.

Никто не обратил в это время на подъехавшую к ним старенькую полуторку, на которой обычно ездил особист полка Никитина.

Несколькими ударами, сорвали с места заклинивший фонарь, собравшиеся летчики и техники стали осторожно доставать лейтенанта Суворова из забрызганной кровью кабины.

Когда его положили на расстеленный брезент, который использовали вместо носилок, он внезапно застонал и открыл глаза.

Боль в ногах и спине вывела меня из бессознательного состояния. Открыв глаза, я невольно заморгал, одновременно застонав, надомной склонилась заплаканная Марина, что-то делая ножницами.

«– Одежду срезает!» – подумал я. Сознание было на самом краешке, вот-вот и оно снова упадет в пучину бессознательности, но прежде чем вырубиться, я обвел глазами вокруг, осматриваясь. Было несколько командиров в парадной форме, которых я не опознал, остальные были своими, как я вдруг увидел Никифорова, а рядом с ним… себя? Это было последней каплей, и я снова вырубился.

Конец первой книги

Владимир Поселягин Я - истребитель. Я – истребляю

Я - истребитель – 2

Владимир ПоселягинЯ – истребитель. Я – истребляю

В мирное время, эта самая обычная московская районная больница, была довольно тихим местом, но с начавшейся войной, больных мирного времени с насморком и кашлем в ее стенах теперь встретить было трудно. Во всех палатах находились раненные бойцы и командиры Красной Армии, которая не жалея себя, сдерживала черные орды немецко-фашистских войск. Так что никого не удивило что в первых числах сентября, у входа появилось трое командиров, которые накинув на плечи белые халаты, спокойно шагали в кабинет главного врача.

– Ожил ваш парень. Ожил. В себя еще не пришел, но глаза открывал, а это хороший знак. Очнется не сегодня завтра, поверьте моему опыту, – немедленно ответила главврач, как только один из командиров в форме капитана ВВС открыл дверь ее кабинета. Похоже было, что она по виду вошедших определяла к кому они приходили.

Анна Семенович, в белоснежном больничном коротеньком халатике с большим декольте, склонилась надомною, и произнесла грудным голосом:

– Еще нектара?

– Да!!! – ответил я, давясь слюной не сводя взгляда с этих двух великолепных полушария.

Еще больше изогнувшись, отчего я испытал естественное неудобство в определенной части тела, Анна поднесла к моим губам стакан с молоком.

Сделав несколько судорожных глотков, отчего по подбородку потекла белая жидкость, а кто в присутствии такой женщины сможет пить спокойно?

– Сейчас вытру, – тихим сексуальным голом сказала Семенович и расстегнула верхнюю пуговицу халата, как что-то дернуло меня, и я очнулся…

А очнулся я от давления на мочевой пузырь.

«Ну вот так всегда!!! На самом интересном месте!!!» – была моя первая мысль в сознании.

Открыв глаза, я посмотрел на белый потолок с пересекающей его трещиной. Судя по всему, я находился в больничной палате. Открыв рот чтобы крикнуть санитарку, или еще кого-нибудь кто носит утки, вдруг понял что это уже не требовалось, что-то горячее потекло по ногам, и подо мной замокрело.

«Зашибись я проснулся!» – только и подумал я.

«Похоже слишком много молока выпил. А ведь знал, не верь красивым девушкам. Запоят!».

Вместо звука голоса, мое горло вдруг выдало какое-то блеклое карканье.

Прокашлявшись, я довольно внятно сказал:

– Иесть тут хто-нибудь? – однако меня продолжала окружать тишина.

Судя по всему в палате кроме меня никого не было. Осторожно покрутив внезапно тяжелой головой, и переждав небольшое головокружение, я осмотрелся. Это была одиночная, персональная палата. В углу белый шкаф, у изголовья тумбочка, рядом табурет с наброшенным на него белым материалом, и только через несколько секунд до меня дошло, что это обычный больничный халат. В окно было видно крону дерева, по которому можно было определить, что я находился на втором, а то и на третьем этаже.

На тумбочке стояли банки-склянки с лекарствами, но не они привлекли мое внимание, а графин с водой. Горло пересохло до состояния наждачной бумаги и пить хотелось неимоверно. Несколько секунд жалобно посмотрев на воду, я осмотрел себя как только смог. Одна из ног, оказалось обрублена наполовину. С испугом посмотрев на левую, забинтованную снизу доверху, потом на обрубок, и от ужаса потерял сознание. Печальным было еще то, что ног я не чувствовал. Только ноющую боль.

Жанна Фриске, склонилась надо мною, и ложечкой зачерпнув кусок мороженного, вазочку с которым держала в руках, тихо сказала грудным сексуальным голосом: