Итальянская комедия Возрождения

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Гульельмо, брат Керубино, мессер Джаннино, мессер Консальво и Маркетто.

Гульельмо. Что пленники, брат Керубино? Приняли они питье?

Брат Керубино. Приняли, мессер. Я же не припомню иного случая, могущего вызвать во мне столько сострадания. До сих пор не в силах удержать слезы.

Гульельмо. Что так?

Брат Керубино. Полагаю, ни один мученик не шел на смерть с такой стойкостью и пылом, с какими пошли на нее оба узника. Едва завидев роковое питье, они переменились в лице и стали утешать друг друга столь ласково и нежно, что привели меня в крайнее смятение. Каждый хотел первым приложиться к смертоносной чаше; каждый обливался слезами более из жалости к любимому, нежели к себе самому. Наконец, улучив минуту, девица выхватила чашу из рук юноши и жадно припала к ней. Когда бы юноша силою не вырвал у нее сей кубок, она осушила бы его до дна, дабы не оставить ему ни единой капли. Затем они крепко обнялись, насколько позволяли их оковы. Так и оставил я их принять смерть с легкой душой.

Мессер Джаннино. Ах, плутовка! По-вашему, стало быть, она его любила? Что ж, поделом ей!

Брат Керубино. Да, вот еще: девица Христом-Богом заклинала меня упросить вас, Гульельмо, оказать ей перед смертью последнюю милость — выслушать ее короткую исповедь, а там, дескать, ей и смерть нипочем. Уж так горячо умоляла, что и словами не передашь.

Гульельмо. И не подумаю.

Мессер Консальво. Сжальтесь над ней, Педрантонио. Право, что вам стоит.

Мессер Джаннино. Дядя верно говорит. Послушаем, что нам скажет эта шельмица.

Гульельмо. Так и быть, уважу ее просьбу. Но только ради вас. Войдем в дом или выслушаем ее прямо здесь?

Мессер Консальво. Лучше здесь, дабы пуще усовестить ее. А кто появится — укроемся в доме.

Гульельмо. Быть по сему. Маркетто!

Маркетто. Слушаю, синьор!

Гульельмо. Ступай сюда.

Брат Керубино. Коли во мне нет больше нужды, отправлюсь, пожалуй, в монастырь.

Гульельмо. Превеликое вам спасибо. Путь добрый.

Маркетто. Вот и я, хозяин. Чего изволите?

Гульельмо. Приведи сюда Лукрецию как есть, закованную в кандалы.

Маркетто. Будет исполнено. О хозяин, дельце наше я так обтяпал, что и комар носа не подточит.

Гульельмо. Пошевеливайся, тебе говорят. Кабы знали вы Лукрецию, никогда бы не помыслили о ней такое. Казалось, это сама добродетель.

Мессер Джаннино. Не счесть обещаний, даров, смиренных просьб, что расточал я этой злодейке… Однако она оставалась глуха к моим мольбам.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гульельмо, Лукреция, мессер Консальво, мессер Джаннино и Маркетто.

Гульельмо. Явилась, бесстыжая!

Лукреция. Ах, Гульельмо, окажите последнюю милость, исполните мою предсмертную волю — выслушайте меня, сдержав на время свой гнев, и тогда вы поймете, что перед вами вовсе не бесчестная и не злодейка.

Мессер Джаннино. Что можешь ты сказать в свое оправдание, несчастная? Меня ты променяла на какого-то Лоренцино?

Лукреция. Коли выслушаете, увидите и вы, мессер Джаннино, что гневаетесь на меня понапрасну.

Мессер Консальво. Послушаем ее. Невелика услуга.

Гульельмо. Сказывай, что надумала.

Лукреция. Наперед всего знайте, Гульельмо, что тот, кого вы принимаете за Лоренцино, вашего слугу, равно со мною знатен и уже много лет приходится мне законным супругом. С той поры, как мы обвенчались, и до его прихода в ваш дом я ни разу с ним не видалась. В сказанном мною вы можете увериться хотя бы потому, что открыть свою тайну я решилась лишь после того, как испила из смертной чаши, дабы не мелькнула у вас мысль, будто выгораживаю себя, страшась смерти. Сейчас же, когда участь моя неотвратима, вы не можете усомниться в искренности моих слов. Умоляю вас поверить мне.

Гульельмо. Как у тебя только язык поворачивается, лгунья! Вспомни-ка, что ты плела, когда приютил тебя под своим кровом: будто похитили ее из родимого дома, что под Валенсией; чуть ли не из рук родной матушки вырвали. А уж супруга и в помине никакого не было.

Лукреция. Слукавила я тогда. Родом я вовсе не из Валенсии, и звать меня не Лукрецией. Притворствовала я для того, чтобы вы не повестили моего дядю, признав меня; ибо совестно мне было за то, что бежала из родительского дома вместе с моим суженым, коего зовете вы Лоренцино.

Гульельмо. Чего же было совеститься, коль он муж тебе, как ты уверяешь?

Лукреция. Полагала я, что не поверит мне дядя, ежели не представлю в свидетели моего мужа, коего почитала павшим от рук похитивших меня сарацинов. Так и таилась я до сей поры.

Гульельмо. Тогда что за охота была бежать из родимого дома?

Лукреция. Дядюшка мой ни в какую не соглашался отдать меня за него. Потому и обвенчались мы тайком. С того самого дня я дала обет не знать более ни одного мужчины, кроме него. Кому, как не вам, должно быть ведомо: первое, о чем просила я вас, попав в ваш дом, было скорее убить меня, чем заговаривать о моем замужестве. Тысячу раз согласилась бы я умереть, нежели стать добычей другого мужчины.

Мессер Джаннино. Боже! Сердцем предчувствую такое, что и не вымолвить.

Гульельмо. А этот твой новоявленный супруг, как он очутился в моем доме и отчего не открылся сполна?

Лукреция. Он полагал, что веры ему все равно не будет, вот потому и надумали мы тайно уехать под покровом ночи. Только судьба по-иному расположила.

Гульельмо. Так расположила, что не сладилось у вас извести вашего благодетеля, гнусные мошенники!

Лукреция. Подобного мы и в мыслях не держали. Верно лишь то, что Лоренцино, как он вам и признался, готов был защитить меня от любого, кто взялся бы нам помешать.

Гульельмо. Тебя послушать, так выходит, что не было еще на свете женщины более целомудренной и более постоянной в любви, чем ты. Только все одно я тебе не верю.

Лукреция. Заклинаю вас, Гульельмо, если вы и впрямь любили меня как дочь, окажите последнюю милость в мой предсмертный час, поверьте мне, ибо сказанное мною — чистая правда. И открылась я вам единственно для того, чтобы не таили на меня обиды неправедной, а, буде представится такая оказия, засвидетельствовали мою безгрешность и целомудренность всей моей родне, а наипаче дядюшке, через коего и мой ненаглядный братец обо всем прознает. О батюшке не стану просить, ибо ведать не ведаю, где он.

Гульельмо. Как же я исполню твою волю, коль не услышал еще, какого ты роду-племени и кто твой дядя?

Мессер Джаннино. Отец, послушайте. Я почти уверен, что это Джиневра.

Гульельмо. Боже правый!

Мессер Джаннино. Ответь нам, из каких ты мест и как величали твоего отца?

Лукреция. Педрантонио Молендини из Кастилии.

Мессер Джаннино. Джиневра, сестрица милая, вот твой отец и дядя. Я же твой родной брат.