Итальянский поход Карла VIII и последствия его для Франции
Шрифт:
Вторую поддержку нашла Франція въ томъ обстоятельств, что во глав правленія, за малолтствомъ Карла VIII, стала умная и энергическая сестра его Анна Божё. Дочь Людовика XI, воспитанная въ его школ, одаренная холоднымъ, практическимъ, изворотливымъ умомъ, властолюбивая и ршительная, Анна Божё, подобно своей современниц, Изабелл Кастильской, была создана для широкой политической дятельности и могла превосходно выполнить трудную роль, указанную ей обстоятельствами. Едва умеръ Людовикъ XI, она захватила въ свои руки регентство надъ малолтнимъ братомъ, отстранивъ отъ участія свою мать, искусно противопоставила неудовольствіе народныхъ массъ притязаніямъ аристократической партіи, и такъ ловко и ршительно дйствовала, что цлыя одиннадцать лтъ, до самаго похода Карла VIII въ Неаполь, безраздльно и неограниченно властвовала надъ молодымъ королемъ и завдывала длами правленія. Государствомъ она управляла также легко, какъ своимъ мужемъ, безхарактернымъ герцогомъ Бурбономъ, раздлявшимъ съ нею номинально труды правленія. Съ необыкновеннымъ искусствомъ и изворотливостью предупредила она опасность, грозившую Франціи отъ такъ называемой "лиги общественнаго блага", составившейся изъ вельможъ не-довольныхъ новымъ порядкомъ вещей. Лигеры призвали на помощь Ричарда III короля англійскаго; Анна Божё противопоставила ему Генриха Тюдора, который, ея помощью, овладлъ короной Англіи. Но вскор неблагодарный Генрихъ VII, соединившись съ Максимиліаномъ, сыномъ императора Фридриха III, вторгнулся во Францію. Максимиліанъ, кром завоеванія сверо-восточныхъ провинцій, имлъ въ виду присоединить къ своимъ владніямъ Бретань, посредствомъ бра-ка съ Анною Бретанской. Но Анна Божё предупредила его и ввела три арміи въ провинцію, которой угрожало вторженіе, и устроила бракъ Анны Бретанской съ Карлом VIII. Франція обогатилась новой провинціей, союзники отступили [27] .
27
Mem d'un part. 166 sqq. Michelet, Renaissance, 181 sqq.
Свидтельства современниковъ очень бдны извстіями о первыхъ десяти годахъ царствованія Карла VIII [28] . Молодой король не принималъ участія въ длахъ правленія, а политика Анны Божё, повидимому, была направлена исключительно къ сохраненію того порядка вещей, въ которомъ оставилъ Францію Людовикъ XI. Но съ 1494: года положеніе длъ измняется. Вмсто дальнйшаго развитія новыхъ началъ, положенныхъ Людовикомъ XI въ основаніе внутренняго быта государства, Франція устремляется во вншнія предпріятія. Наступаетъ эпоха французско-итальянскихъ войнъ, которыя, будучи тсно связаны
28
Вс бывшія въ нашемъ пользованіи лтописи о царствованіи Карла VIII начинаются приблизительно 1494 годомъ. Комминъ начинаетъ 1484 г., но вслдъ за тмъ длаетъ быстрый переходъ къ 1494 году; вообще, въ его мемуарахъ нтъ никакой связи между царствованіями Людовика XI и Карла VIII.
Ближайшею причиною французско-итальянскихъ войнъ была честолюбивая мысль, запавшая въ голову Карла VIII. Co времени завоеванія Неаполитанскаго королевства Карломъ Анжуйскимъ, братомъ Людовика Святаго, французскіе короли не переставали заявлять на него свои притязанія. Іоанна II, послдняя королева Неаполитанская изъ дома Карла I (Анжуйскаго), умерла бездтною, завщавъ престолъ герцогу Анжуйскому Рене; но вельможи Неаполитанскіе отказались присягнуть ему и призвали Альфонса V Аррагонскаго, владвшаго уже Сициліей. Рене, побжденный въ борьб съ Альфонсомъ, но не отказавшійся отъ своихъ притязаній, завщалъ королевство Неаполитанское своему племяннику, Карлу Анжуйскому, который въ свою очередь, умирая бездтнымъ, передадъ его Людовику XI. Занятый внутренними длами и не любившій рисковать ради отдаленныхъ и сомни-тельныхъ предпріятій, Людовикъ XI не спшилъ воспользоваться своими правами въ Италіи; такимъ образомъ, по смерти его, Карлъ VIII оказался прямымъ наслдникомъ притязаній на Неаполитанское королевство, и едва достигнувъ совершеннолтія, ршился искать завоеваній за Альпами. На первыхъ порахъ, честолюбивый планъ его былъ встрченъ сильнымъ сопротивленіемъ со стороны однихъ, и восторженнымъ увлеченіемъ со стороны другихъ. Французскій дворъ представлялъ тогда дв партіи, постоянно враждовавшія между собою. Одна изъ нихъ, имвшая во глав Анну Божё, и состоявшая изъ старыхъ сподвижниковъ Людовика XI, воспитанныхъ въ его школ, заботилась исключительно о сохраненіи порядка вещей, созданнаго предъидущимъ царствованіемъ, и враждебно относилась къ честолюбивымъ замысламъ Карла. Вторую партію составляли молодые любимцы Карла VIII, щеголеватые миньйоны съ распущенными нравами, о которыхъ иронически говорить одинъ современникъ:
Pour assaillir un feminin donjon Trop plus propres que dix aultres milliers [29] .Эти люди должны были сочувствовать отдаленному предпріятію, которое представляло имъ возможность окончательно овладть довріемъ короля и достигнуть почестей и славы; по свидтельству Гвиччардини [31] , одни изъ нихъ, кром того, были подкуплены Людовикомъ Сфорцой, другіе надялись получить помстья въ завоеванномъ королевств. Руководимые этими побужденіями, миньйоны Карла употребляли вс усилія, чтобъ поддержать въ молодомъ корол его честолюбивые замыслы. Людовикъ Орлеанскій (будущій Людовикъ XII), стоявшій во глав придворной молодежи, старался пробудить въ Карл страсть къ военнымъ упражненіямъ, и съ этою цлью устроилъ пышные турниры въ Ліон, гд жилъ король. Рыцари, переодтые Греками, Римлянами, Маврами, Турками, украшенные гордыми девизами, выходили ежедневно на арену, окруженную блестящею публикою [32] . Вдохновеніе поэтовъ, симпатіи дамъ были направлены въ одну сторону, къ завоеванію Неаполя. То прибгая къ вліянію метрессъ молодаго короля, то дйствуя на его воображеніе чудесными разсказами о почестяхъ и слав, ожидавшихъ его въ этомъ предпріятіи [33] , фавориты Карла воспламеняли его честолюбіе и увлекали его къ необдуманному походу. Скоро воображеніе молодаго короля разгорлось въ такой степени, что завоеваніе Неаполя не удовлетворяло уже его честолюбивыхъ стремленій: онъ предпринялъ намреніе изгнать Турокъ изъ Европы, овладть восточной имперіей, освободить св. землю изъ рукъ неврных [34] ; въ этомъ обширномъ план, завоеваніе; Неаполя являлось только незначительнымъ эпизодомъ. Идея крестоваго похода еще разъ возродилась въ воображеніи французскаго народа; но это была только минутная реакція противъ новаго порядка вещей, созданнаго ходомъ событій. Карлъ VIII, руководимый Брисонне и Вескомъ, поспшилъ однако же обратить въ свою пользу это неожиданное обстоятельство: прикрываясь религіознымъ характеромъ предпріятія, онъ могъ успшне домогаться субсидій отъ духовенства [35] , волновать массы, возбуждать въ нихъ сочувствіе къ святому длу. Ничто не было имъ упущено изъ виду, чтобъ склонить на свою сторону народныя симпатіи; заказаны были процессіи и публичныя моленія за успхъ, предпріятія; поручено было опытнымъ людямъ распускать подъ рукою слухи о томъ, что древнее пророчество предопредлило Карлу короны іерусалимскую и константинопольскую [36] . Появились въ печати памфлеты, заключавшіе въ себ предсказанія о несомннныхъ успхахъ короля въ его святомъ предпріятіи. Въ одномъ изъ нихъ, Андрей де-Винь разсказываетъ пророческій сонъ, въ которомъ, между прочимъ, христіанство взываетъ къ Карлу: «не ты ли тотъ великодушный мститель, котораго общала мн Сивилла, сказавъ, пятьсотъ лтъ назадъ, что меня вознесетъ на высочайшую ступень славы молодой король, по имени Карлъ, внчанный на тринадцатомъ году своей жизни?» [37] . Новое немаловажное обстоятельство явилось содйствовать ршимости Карла: къ нему прибыли послы
29
Mem. d'un part. 169. Странно, что ни одинъ историкъ не обратилъ вниманія на существованіе двухъ партій при двор Карла VIII, между тмъ какъ на него ясно указываютъ Гвиччардини, Комминъ и Mem. d'un part. Оттого многія обстоятельства царствованія Карла VIII остаются у нихъ необъясненными; Мишле, напр. не можетъ понять, почему Комминъ и др. лтописцы такъ рзко отзываются о Брисонне и Веск, тогда какъ ихъ дйствія обнаруживаютъ замтныя дарованія. По нашему мннію, это объясняется очень просто: Комминъ принадлежалъ къ старой придворной партіи, a Брисонне и Вескъ были любимцами Карла VIII и сторонниками неаполитанскаго похода. Впрочемъ, Комминъ самъ себ противорчить, говоря въ одномъ мст, (р. 431) что Брисонне былъ человкъ очень свдущій въ финансахъ, homme riche et bien entendu en finance, a черезъ нсколько страницъ (p. 439) отзываясь о немъ и о Веск, какъ о людяхъ ни къ чему неспособныхъ: deux homines de petit estat, et qui de nulle chose n'avoient eu experience.
31
Guicciardini, Histoire des guerres d'ltalie, I. 29.
32
Mem. d'un part, 164.
33
Ibid. 184. Guicciardini I. 22.
34
Foncemagne, 512 sqq. Guicciardini I. 22.
35
Foncemagne, 549.
36
Ibid. 542.
37
Ibid. 543–544. Фонсманъ говорить, что онъ видлъ въ рукописи еще два памфлета, изъ которыхъ одинъ, принадлежащій Гилльйому изъ Бордо, и появившійся въ 1494 году, заключалъ въ себ слдующее пророчество о Карл VIII:
Il fera de si grant batailles, Qu'il subjuguera les Ytailles (Naples), Ce fait, d'llec (d'ici) il s'en ira, Et passera dela (au-dela) mer… Entrera puis dedans la Grece, Ou, par sa vaillant proesse (prouesse) Sera nomme Ie Roy des Grecs… En Jerusalem entrera Et mont Olivet montera…Людовика Сфорцы, правившаго Миланомъ за малолтствомъ герцога Джіованни Галеаццо, и который, тревожимый властолюбивыми замыслами, не встрчавшими поддержки въ Италіи, ршился прибгнуть къ помощи иностранцевъ. Въ длинной и напыщенной рчи, которую, можетъ быть въ изукрашенномъ вид, передаетъ на четырехъ страницахъ in 4 Гвиччардини [38] , послы Людовика Сфорцы старались убдить Карла VIII въ чрезвычайной легкости, съ какою соединено было завоеваніе Неаполя, и воспламенить его воображеніе блистательными тріумфами, ожидавшими его въ этомъ предпріятіи [39] . Противъ совокупной силы подобныхъ побужденій ничего не могли сдлать благоразумныя увщанія Анны Божё и старой придворной партіи. Умная дочь Людовика XI понимала, что итальянскій походъ, общая, даже въ случа удачи, только отдаленныя и сомнительныя выгоды для Франціи, въ то же время грозилъ существенною опасностью ея собственному положенію въ государств. Легко было предвидть, что молодые любимцы Карла VIII, овладвъ особою короля, постараются упрочить при немъ свое вліяніе ко вреду противной партіи; что Карлъ VIII, изъ благодарности къ миньйонамъ, поддерживавшимъ его воинственное ршеніе и раздлявшими съ нимъ труды и опасности предпріятія, по возвращеніи изъ похода не откажетъ имъ въ своемъ довріи; а въ такомъ случа, участь Анны Божё и ея партіи не представляла ничего утшительнаго. Движимая подобными соображеніями, дальновидная правительница употребляла вс усилія, чтобъ отклонить Карла VIII отъ его легкомысленнаго предпріятія [40] . Нкоторое время, дйствительно, молодой король находился въ нершимости: походъ то откладывали, то снова принимались за приготовленія [41] ; но наконецъ вліяніе любимцевъ одержало верхъ надъ благоразумными предостереженіями Анны Божё, и Карлъ VIII началъ дятельно готовиться къ походу. Съ Людовикомъ Сфорцой заключенъ былъ договоръ, по которому послдній обязывался дать Карлу свободный пропускъ чрезъ свои владнія, снарядить для него на свой счетъ отрядъ изъ 500 человкъ, дозволить ему вооружить въ генуэзской гавани нужное число кораблей, и снабдить его, до выступленія изъ Франціи, 200,000 дукатовъ. Карлъ VIII, съ своей стороны, обязывался защищать оружіемъ герцогство миланское и поддерживать въ немъ правительство Людовика Сфорцы. Независимо отъ того,
Карлъ VIII обязывался особымъ актомъ уступить Людовику, тотчасъ по завоеваніе Неаполя, княжество Тарентское [42] . Чтобъ добыть необходимыя денежныя средства, Карлъ VIII занялъ въ генуэзскомъ; банк 100 т. дукатовъ, на весьма тягостныхъ условіяхъ [43] . Затмъ изданъ былъ манифестъ, которымъ Карлъ VIII объявлялъ во всеобщее свдніе, что предпринимая завоеваніе Неаполя, онъ не намренъ оскорблять свободу и независимость Италіи, а стремится только освободить Неаполь отъ ига узурпатора. При этомъ присовокуплялось, что немедленно по завершеніе итальянскаго похода, Карлъ VIII отправится на отыщеніе св. земли, оскверненной присутствіемъ неврныхъ [44] . Окончивъ вс эти приготовленія, Карлъ VIII принялъ личное начальство надъ войсками и выступилъ изъ предловъ Франціи.38
Commins, 431. Guicciardini I. 23–27.
39
Комминъ прибавляетъ, что послы Людовика Сфорцы старались при этомъ дйствовать также на любимцевъ Карла VIII, генерала Брисонне и Стефанфа Веска (р. 431).
40
Commines, 439. Guicciardini I. 27 sqq. Michelet, Renaissance, 184.
41
Commines, 440. Guicciardini, I. 30.
42
Guiccardini I. 30. Гвиччардини прибавляетъ, что въ этомъ договор со стороны Франціи принимали участіе только Брисонне и Вескъ. Нкоторое время его отъ всхъ таили.
43
Карлъ VIII обязывался вносить въ генуэзскій банкъ 14 т. дукатовъ каждые четыре мсяца, что составляло въ годъ 42 %. Commines, 440.
44
Foncemagne, 547.
«Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя. Въ продолженіи тысячи лтъ, съ тхъ поръ, какъ римская имперія, ослабленная порчею нравовъ, начала ниспадать съ той высоты, на какую вознесли ее ея счастіе и ея геройскія добродтели, никогда Италія не была въ такомъ цвтущемъ состояніи, какъ въ 1490 году. Глубокій миръ царствовалъ во всхъ областяхъ ея; горы и долины были одинаково плодородны; богатая, хорошо населенная, и не признававшая ни-какого чужеземнаго владычества, она блистала щедрымъ великолпіемъ своихъ государей, красотою и многочисленностью, своихъ знаменитыхъ городовъ, величіемъ Рима, столицы вры. Науки и искусства процвтали въ ндрахъ ея; у нея были тогда и великіе государственные люди, и искусные полководцы. Счастливая внутри, она пользовалась извн уваженіемъ и удивленіемъ иностранцевъ» [45] .
45
Guicciardini I. 2.
Такъ начинаетъ Гвиччардини свое скорбное повствованіе объ "Итальянскихъ войнахъ". Оскорбленное чувство патріота, дкая, полная раздраженнаго скептицизма насмшка надъ настоящимъ, и грустное сожалніе о прошломъ, характеризующія этого историка и проникающія въ каждую страницу его лтописи, формулируются въ этой скорбной фраз, которою онъ начинаетъ разсказъ о бдствіяхъ своей родины: "Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя".
Въ чемъ же заключались это счастіе, эта безмятежность Италіи, объ утрат которыхъ сожалетъ ея лтописецъ? Былъ ли это мертвый, стоячій покой, результатъ истощенія всхъ элементовъ борьбы и развитія, или мирное, спокойное процвтаніе, вызванное напряженіемъ жизненныхъ силъ? Въ чемъ заключается смылъ той эпохи, въ которую Италія, прозябавшая въ теченіе тысячелтія, шумно и радостно выступаетъ на поприще исторической дятельности, чтобы, пройдя во глав человчества пространство двухъ вковъ, снова на нсколько столтій погрузиться въ тяжелую дремоту? Въ чемъ, однимъ словомъ, заключается внутреннее содержаніе эпохи, которую исторія назвала великимъ именемъ возрожденія?
Мы знаемъ еще другую эпоху, боле близкую къ нашему времени, боле понятную нашему уму, и сохраняющую поразительное сходство съ той, о которой предстоитъ намъ рчь: это вкъ Людовика XV. Какъ ни далеко удалены эти эпохи едва отъ другой, но чрезъ пространство раздляющаго ихъ времени не трудно различить родственныя черты, подводящія ихъ подъ одинъ и тотъ же историческій типъ. Вкъ возрожденія умственное, художественное и политическое движеніе, которое въ конц XIV столтія, охватило средневковую Европу и призвало ее къ новой жизни, играетъ точно такую же роль относительно реформаціи, какую философское движеніе XVIII вка играетъ относительно революціи. И тамъ и здсь, мы наблюдаемъ аналогическое явленіе: революцію мысли противъ авторитета. Когда религіозные идеалы, повелвавшіе жизнью средневковаго общества, оказались несостоятельными для того, чтобъ продолжать регулировать вс отправленія политической и умственной дятельности, тогда Макіавелли указалъ другой идеалъ – идеалъ, правда, не новый, находившійся уже въ государственной практик, но не закрпленный еще наукою, не формулированный въ теоріи. Онъ далъ новый авторитетъ обществу – авторитетъ политическій, государственный, національный, и поставилъ его въ рзкую оппозицію авторитету духовному. Но Макіавелли былъ дурно понятъ новою Европою: изъ его ученія сдлали теорію, абсолютную въ пространств и времени, тогда какъ онъ предлагалъ только принципы для своей эпохи, для своего народа. Торжество макіавеллизма, понятаго въ такомъ извращенномъ смысл, скоро обнаружило его узкую односторонность, и потребность реакціи вызвала умственный и политическій переворотъ XVIII вка, который, такимъ образомъ, является какъ бы заключительнымъ звномъ цлаго ряда событій, обнимающаго четыре столтія исторической жизни Европы.
Аналогія между этими двумя эпохами простирается еще дале. Мы безъ труда можемъ различить еще одну общую, характеристическую черту, которая роднитъ эти два вка, такъ далеко отстоящіе одинъ отъ другаго. Черта эта заключается въ томъ, что в въ XV и въ XVIII столтіи, движеніе вка попало въ руки дятелей частныхъ, а не оффиціальныхъ, въ руки общества, а не правительства. Обновленіе началось снизу, а не сверху; вождями движенія явились литераторы и ученые, а не власть, противъ которой ополчился духъ времени. Авторитеты, съ которыми боролись реформаторы XV и XVIII вка, сохраняютъ во все продолженіе борьбы апатическое бездйствіе, или довольствуются крайне слабымъ, пассивнымъ сопротивленіемъ. Они не обнаруживаютъ никакого напряженія, никакой энергіи; имъ какъ будто нтъ дла до новыхъ идей, новыхъ требованій, проникающихъ во вс слои общества. Они не предпринимаютъ никакихъ своевременныхъ мръ противъ враждебнаго имъ движенія; напротивъ, они готовы ему покровительствовать, и иногда даже сами поддаются сил общаго теченія. Они находятся въ томъ період исторической перезрлости, когда могущественныя прежде учрежденія, прійдя въ ветхость, теряютъ всякій нравственный авторитетъ и ни въ чемъ боле не находятъ поддержки для своего существованія, кром злоупотребленія властью, готовою ускользнуть изъ ихъ рукъ. Сикстъ IV, Иннокентій VIII, Александръ VI, стоятъ точно въ такомъ же отношеніи къ эпох возрожденія, въ какомъ регентъ Филиппъ и Людовикъ XV стоять къ умственно-политическому перевороту VIII вка: и тамъ и здсь, мы встрчаемъ нравственное убожество характеровъ, отсутствіе принциповъ, вялость воли убжденія, слабость, апатію, порочность. Въ послднемъ отношеніи, сравниваемыя нами эпохи представляютъ нашему наблюденію еще одно аналогическое явленіе, въ равной степени любопытное и для историка и для психолога. Подъ этимъ явленіемъ мы разумемъ то изумительное паденіе нравственности, тотъ циническій развратъ, которые характеризуютъ названныя эпохи и идутъ рука объ руку съ побдоноснымъ движеніемъ разума. Въ эпоху возрожденія, въ вкъ Людовика XV, рядомъ съ самыми смлыми порывами мысли, съ самыми возвышенными стремленіями духа, мы встрчаемъ такія грубыя проявленія чувственной природы человка, примръ которыхъ можно встретитъ только въ лтописяхъ императорскаго Рима. Вкъ Петрарки и Макіавелли, вкъ Вольтера, Руссо, Монтескье, извстны въ исторіи какъ эпохи, наимене уважавшія добродтель и нравственность. Такія личности, какъ Александръ VI, Цезарь Борджія, Филиппъ Орлеанскій и Людовикъ XV невольно представляются нашему воображенію, какъ скоро за-ходить рчь о XV или XVIII столтіи. И этотъ публичный, оффиціальный развратъ, это циническое презрніе къ принципамъ нравственности, охватываютъ не одну старую, отживающую половину общества: язва проникаетъ въ крпкіе, здоровые организмы, поражаетъ силы, полныя энергіи и напряженія. Итальянскіе гуманисты временъ возрожденія и передовые дятели XVIII вка сами были заражены тою нравственною порчью, которая, на ихъ глазахъ, быстро разъдала организмъ стараго общества. Недозрлыми плодами цивилизаціи одинаково пользовались и люди новаго и люди стараго порядка.
Опасаясь уклониться слишкомъ далеко въ сторону, мы не станемъ продолжать нашей параллели. Указавъ на главнйшія аналогическія явленія, замчаемыя въ характер и направленіи двухъ эпохъ, связанныхъ однородностью типа, мы тмъ хотли только ясне изобразить историческое значеніе той изъ нихъ, къ которой относится предметъ настоящаго труда. Мы хотли показать, что эпоха возрожденія, разсматриваемая въ связи съ предшествовавшимъ ей періодомъ и съ событіями, непосредственно за нею слдовавшими, носитъ въ себ, въ одно и то же время, и осужденіе стараго, и программу новаго порядка; что она можетъ быть разсматриваема и какъ протестъ противъ тхъ началъ, которыми жило средневковое человчество, и какъ процессъ медленной приготовительной работы, въ которомъ нарождались и зрли идеи, разршившіся реформаціей. Теперь намъ слдуетъ обозрть главнйшія явленія переходнаго времени и тмъ уяснить, на сколько это будетъ возможно, духъ и характеръ этой блестящей, дышащей полнотою жизни и содержанія, эпохи.
Древній міръ, съ его широко-развитой цивилизаціей, съ его художественной религіей, съ его безсмертными памятниками науки и искусства, палъ подъ ударами варваровъ; но, умирая, онъ завщалъ имъ богатое наслдіе. Оно заключалось въ неоцненныхъ сокровищахъ его духа, выработавшаго свое самостоятельное воззрніе на жизнь, на природу и на человка. Художественная миологія Олимпа, будучи лучшимъ произведеніемъ народнаго генія, въ свою очередь воспитала въ древнихъ Грекахъ тотъ тонкій, артистическій сенсуализмъ, умвшій примириться съ философіей и этикой, который служилъ характеристическимъ отличіемъ эллинской цивилизаціи. Онъ обнаружился, съ разныхъ сторонъ, и въ религіи, и въ искусств древнихъ Грековъ. Въ представленіи Грека, пластическая красота формы сливалась неразрывно съ невидимой и неосязаемой красотой духа, оживотворяющаго эту форму. Древній Грекъ не могъ совмстить въ своемъ ум независимаго представленія духа и плоти; то и другое существовало для него только въ одномъ цльномъ гармоническомъ сочетаніи. Эта отличительная черта эллинскаго искусства отразилась и въ религіозныхъ представленіяхъ Грековъ: они не выработали и не могли выработать никакой правильной дуалистической системы. При всей сложности ихъ религіознаго міросозерцанія, при всемъ обиліи миологическихъ образовъ, они умли сохранить въ своихъ врованіяхъ характеръ художественной цльности и единства. Дуализмъ, любимйшая форма восточныхъ религій, остался чуждымъ эллинизму, потому что Грекъ не понималъ отдльнаго и независимаго существованія добра и зла ни въ человк, ни въ природ. Въ эту богатую сокровищницу эллинизма, Римляне внесли мало новыхъ вкладовъ. При всемъ богатств своихъ добрыхъ національныхъ качествъ, они были не способны къ широкому художественному развитію. Ихъ умъ, всегда счастливый въ области практической дятельности, былъ лишенъ самобытной творческой силы въ сфер искусства или отвлеченнаго мышленія. Поставленные лицомъ къ лицу съ греческой цивилизаціей, они приняли отъ нея только то, что обязано было своимъ происхожденіемъ жизненнымъ условіямъ, общимъ для Греціи и Рима: они приняли ея форму, ея сенсуализмъ, ея эпикурейскіе культы, однимъ словомъ ея грубую, чувственную сторону. Это обстоятельство не отнимаетъ, впрочемъ, у Римлянъ ихъ громадной заслуги передъ человчествомъ. Они выполнили далеко не маловажную долю своей исторической задачи, сохранивъ въ продолженіи нсколькихъ столтій духовное богатство Греціи и завщавъ новымъ народамъ то реальное, художественное воззрніе на вселенную, тотъ роскошный, полный жизни и свжести, культъ природы, которые составляютъ отличительное достояніе древности. Передач этой не суждено было совершиться непосредственно: между паденіемъ древняго міра и возрожденіемъ его духовнаго идеала въ XV вк, европейскіе народы пережили тысячелтій промежуточный періодъ, въ продолженіе котораго другіе идеалы, другія стремленія управляли ими. Средніе вка, съ высоты своихъ готическихъ башенъ, сурово и непривтливо смотрли на міръ: они уносились въ небеса, они презирали землю. Католическій риторизмъ гнушался земными благами; онъ проповдывалъ отреченіе плоти, постъ, молитву и страданіе. Земная жизнь, учили отцы церкви, ниспослана намъ въ наказаніе; тлесная оболочка – темница. Не веселиться и наслаждаться дарами Божьими пришли мы въ міръ, a для того, чтобъ самоотреченіемъ, страданіемъ и подвигами благочестія заслужить награду въ другой, загробной, таинственной жизни, которую христіанство опредляло только отрицательно, отсутствіемъ всего земнаго. То былъ таинственный міръ духовъ, незримыхъ, безплотныхъ, идеальное бытіе которыхъ непостижимо для смертнаго. Это отршенное отъ плоти, враждебное всему земному, міросозерцаніе стояло въ рзкой противоположности съ преданіями классическаго міра. Древность обожала красоту формы и гармонически сочетала съ ней красоту генія, она вся облекалась въ пластику, въ веселую, радужную оболочку; христіанство не признавало тлесной красоты оно цнило только возвышенную красоту добродтели. Древность боготворила при-роду, хотла жить, наслаждаться жизнью; христіанство отрывало человка отъ земли и уносило его на небо.