Иван-Царевич и С.Волк

Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.

– Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.

– Ты уже стучался в ворота Трилиона? – кисло поинтересовался Одессит.

– Нет, я имею в виду тебя, – смущенно покраснел Семафор. – Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!

– "Бойтесь батакийцев и дары приносящих", – с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.

– Да уж не боишься ли ты меня? – изумленно расширил глаза Семафор.

– Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?

– У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! – ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.

– За наше здоровье, стеллиандры!

– За наше здоровье, – согласился Одессит и пригубил вино.

– Не перекисшее, и сахар в норме, – с важным видом знатока похвалил Хлорософ.

– Стоит двух золотых, – согласился Одессит, и одним глотком допил остаток.

Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.

– Как, однако, жарко сегодня, – опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. – Аж разморило чевой-то...

– Так бы и прилег... – с удовольствием растянулся на травке и Одессит.

– И поспал...

– И поспал бы... Да...

"Погодите немного," – украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.

Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.

Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.

В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов.

Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита.

Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет – то, тем более, ждать его не имеет смысла.

И праздник начался.

Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.

Старичок был в восторге.

– Прелестно, замечательно, просто восхитительно! – не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. – Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров... Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос – это лошадь!..

– Я бы сказал, что он больше похож на корову, – осторожно высказал свое мнение Иван.

– Не святотатствуй, – сурово оборвал его Демофон. – Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

– Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

– Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

– Не знаю, – нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. – Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем.

– Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

– За нашего великого скульптора Термостата! – провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

– За наших гостеприимных хозяев! – пили следующий тост все вместе.

– За гений Демофона!

– За Меганемнона!

– За Одессита!

– Да где же Одессит?..

– За взятие Трилиона!..

– За Родоса!..

– За искусство!..

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

– За славу стеллийского оружия!..

– За будущую книгу!..

– За тех, кого с нами нет!..

– За прекрасных дам!..

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то – вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

– Сейчас провалится, – упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

– Не провалится, – отмахнулся Меганемнон. – Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. – А я... говорю... провалится... – поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

– А я говорю – не... про... ва... лит... ся!.. – стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

– А, по-моему, провалится, – пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

– Не провалится, клянусь Дифенбахием! – грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и весь триумвират в мгновение ока кучей-малой оказался внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

– Ну, вот теперь точно не провалится, – стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.