Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Оказалось, что и самой матушке не было еще и сорока лет, и постоялец заволновался перед выбором. Сему благоприятствовало постоянное отсутствие хозяина, служившего в церкви, что стояла на другом конце деревушки.
Через две недели выбор был сделан, Станислав предпочел холодному мрамору девичьей красоты стыдливую, опытную ложь в обещающем взгляде попадьи.
Потом все пошло по строго рассчитанному им плану.
Как бы то ни было, но к концу третьей недели Станислав недосчитался трехсот пятидесяти рублей из суммы, предназначенной штабс-капитану Воронову.
Этот неутешительный итог позволил Парадысскому сделать единственно
Снег сошел. Горячее солнце палило листья герани на подоконнике и жадно протягивало свои пыльные щупальца в глубь комнаты. Белые шары двуспальной кровати загорались отчаянным желтым огнем и разбрасывали во все стороны непостоянных, трепещущих зайчиков.
Матушка Анастасия Кирилловна млела под натиском весны, молодого богатого постояльца и своих неполных тридцати восьми лет. Тихая покорность и умиротворение в ее глазах как-то незаметно сменились откровенно зовущим, жадным блеском, и Парадысский отметил про себя, что момент наступил. Неизвестно, чувствовал ли отец Лаврентий приближение опасности, но в роковой день преполовения пятидесятницы, празднуемой в среду четвертой недели после пасхи, он по ошибке отслужил допасхальную службу недели мытаря и фарисея…
У Станислава стало не хватать времени для работы. Отправив в первые дни одну артель лесорубов для расширения старой просеки, начатой ранее инженером Скрябиным, он не смог еще ни разу выехать к месту работы и осмотреть рубку.
По утрам, поднимаясь с постели, Станислав обычно подходил к окну и подолгу всматривался в недалекую кромку леса, где начиналась просека и куда ему требовалось ехать. Потом, отфыркиваясь под умывальником, обязательно справлялся о погоде и решал закладывать лошадей. Но в этот момент в столовую вносили веселый, шумливый, ярко начищенный самовар, Анастасия Кирилловна с тихим вздохом, устало присаживалась к столу и просила Станислава Брониславовича наколоть сахару. Юная поповна подавала сахарницу, старые, прихваченные ржавчиной щипцы и, смущенно потупив глаза, присаживалась рядом. Мамаша с ласковой усмешкой делала ей какое-нибудь замечание и, оттопырив пухлый мизинец, разливала чай.
Теплое. дыхание самовара, домашний, уютный душок гаснувших углей и малинового варенья навевали, сон. Парадысский вытирал чистым платком взмокший лоб и, закурив папиросу, решал никуда не ехать…
Известие об окончании работ по расширению скрябинской просеки неприятно потревожило Станислава. Косматый артельщик, рядившийся с ним до порубки, неожиданно явился со всей ватагой под окно поповского дома и напомнил о деньгах. Пришлось обругать его за грубость и навязчивость, отослать к земской избе до служебного часа.
Мужики почесали в затылках, потолковали меж собой и направились вниз, к ямской. Утвердившись затем на кособоком крыльце, они приготовились ждать, кажется, целую вечность свои кровные гроши. А Станислав тут же приказал подать лошадей и отбыл в Вологду, где надеялся получить деньги враз за всю дорогу. Артельщик не успел и глазом моргнуть, как почтовый тарантас прозвенел колокольцами и, миновав околицу, поднял столб пыли на большом тракте.
Парадысский имел возможность оценить пристрастие местных ямщиков к быстрой езде. Коми мужик, привыкший месяцами неторопливо
бродить в лесных чащобах, здесь, на просторе, совершенно преображался. Чудом держась на облучке и не жалея кнута, он гнал пару своих малорослых, но выносливых лошадок наметом от станции до станции, невзирая на подъемы и спуски, грохоча по бревенчатым мостам и гатям.В Усть-Вымь приехали затемно.
Волостной писарь угостил именитого гостя водочкой, в меру приличия поговорил о значении будущей дороги, не забыв отметить самоотверженный труд Станислава Брониславовича на благо губернии и всего отечества.
Потом незаметно перевел беседу поближе к положению дел на Ухте, ни словом не обмолвясь о своем давнем намерении попытать счастья на заявках.
Но Парадысский отвечал неохотно, уставясь на красного стеклянного петуха внутри графина. Петух, погруженный в золотистую настойку, по временам начинал двоиться у него в глазах, а хозяин нудно разглагольствовал о каких-то делах, хотя давно пора было ложиться спать.
— Как он туда попал? — неожиданно спросил Станислав, звякнув ногтем о тонкую стенку графина.
— Кто? — опешил хозяин.
— Да петух же!
— А-а… Всамделе чудо стекольного ремесла, ваше благородие! Не угодно ли: при незначительном горлышке посадить туда несоразмерный предмет! Я и сам не однажды над этим задумывался…
«Ни черта не знает о деле», — тут же заключил писарь и повел гостя в спальню.
— Кажется, у батюшки Лаврентия изволили остановиться? — между прочим спрашивал он, помогая Станиславу стаскивать сапоги. — Лучшего дома, заметьте, невозможно сыскать! Чистота и порядок, люди грамотные, не чета прочим…
— А ты что, бывал у них? — пьяно покачиваясь, спросил Парадысский.
— Приходилось. Деревушки-то у нас малые, весь народ на виду. Матушкой Анастасией Кирилловной народ у нас не нахвалится. Благотворительница, дай ей бог здоровья… Да вот и штабс-капитан Воронов проездом у нее останавливался, тоже премного доволен был…
Парадысский мгновенно отрезвел.
— Воронов? Когда?
— В прошлом году бывал. Целый месяц изволил прожить! Говорят, большие дела собирается закрутить на Ухте. От казны, значит.
Парадысский наконец справился с непослушными пуговицами на вороте, потащил рубаху через голову.
— Гаси лампу!..
В эту ночь на берегу Выми горел костер.
Красные языки огня трепетали в белой ночи, и холодный туман, вставший перед рассветом из глубин тайги, глотал взлетавшие искры у самой земли.
Первым проснулся Яков. Он приподнял из-под полы влажного, отяжелевшего азяма голову, прислушался. В непрогляди тумана, сквозь мягкий, умиротворенный лепет речных волн все так же тягуче и грозно доносился гул Роч-Коса — большого вымского порога. Вчера в сумерках Гарин приказал здесь делать привал: глядя на ночь не хотел рисковать.
«Ревет… Круто ревет Роч-Кос…» — подумал Яков и, подкинув в костер смолья, разбудил напарника, ижемского бродягу Филиппа Канева, нанятого хозяином перед самым отправлением в дорогу.
Старик продрал глаза, перекрестился и тоже прислушался.
— Гудёт, дьявольская сила! — тревожно глянул он вверх по реке. — Пятый раз тут хожу — и все гудёт.
— Тонули? — зябко поеживаясь от холода, спросил Яков.
— Бывало. Коли б вытащить со дна купеческие припасы, что Роч-Кос сожрал, разбогатеть можно б, парень… Ну, да не беда, с молитвой, бог даст, проскочим.