Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Яков тоже принялся за еду, внимательно прислушиваясь к спору соседей. Дело не могло не заинтересовать его, так как прямо касалось Ухты и козловской дороги. Один из купцов, сухонький и вертлявый, с тонким голосом скопца, доказывал, что следовало бы немедленно ликвидировать заявки на нефтеносные земли по ухтинскому берегу, упомянув несколько раз о какой-то газете, упрекавшей промышленников в авантюризме. Его сосед, рыжий мордастый детина и, как видно, компаньон, лениво отмахивался от назойливого партнера, сосредоточенно обгладывая лошадиными зубами хрящеватую косточку.

— Враки! — бросал он время от времени, улучив подходящую паузу в скороговорке соседа. — Вр-раки!

— Да как же ты можешь? — настаивал партнер. — Как ты можешь этакое ронять, коли в официальном виде пропечатано, а?

— Официальные вр-раки! — неумолимо басил тот.

Сосед потерянно разводил руками, часто моргал и снова

бросался в словесное наступление. Наконец противнику, кажется, наскучила его атака, он бросил кость в пустую миску и встал.

— Хватит! — рыкнул. — Ты можешь верить печатному слову, сколько хочешь, а я, брат, старый воробей, меня не проведут. Пошли!

Тут-то в разговор вмешался третий — бородатый человек в охотничьей куртке.

— Не верь данайцам, дары приносящим. А между прочим, на этот раз газета права! — заметил он безразличным тоном и принялся набивать огромную трубку с головой Мефистофеля.

Спорщики насторожились. Яков отложил ложку в сторону, для видимости подбирал краюхой хлебные крошки.

— Газета права, потому что в действительности на Ухте никакой нефти нет. Есть хорошо организованная авантюра! — продолжал человек. — Сам губернатор, его сиятельство граф Хвостов, лично удостоверился в бесплодии края, и в скором времени вся эта недостойная комедия будет предана забвению.

— Его сиятельство? — все еще не доверяя, переспросил бас.

— Собственной персоной, в сопровождении губернских властей, — последовал беспечный ответ, и человек неторопливо зажег спичку. Огонек прильнул к золотистой табачной стружке и вдруг, рванувшись вверх, красно осветил две глубокие морщины на лбу незнакомца.

— А вы оттуда? — спросил вертлявый скопец.

— Как видите. Тоже пострадал. Теперь буду умнее…

— И… сколько вы на этом потеряли? — спросил недоверчивый бас.

Трубка натужно запыхтела, лицо собеседника потонуло в облаке дыма.

— Однако вас нельзя упрекнуть… э-э… в излишней деликатности… Двадцать четыре тысячи в трубу! С вас достаточно?

— При вашем спокойствии… не сказал бы, — заметил рыжий.

— Я испытываю невыразимое наслаждение, подсчитывая убытки моих конкурентов, — усмехнулась трубка и снова запыхтела, исходя удушливым дымом. — Знаете, во сколько обошлась Ухта господину Гансбергу?

— А он тоже?

Человек с трубкой мелко, скрипуче засмеялся, и в ту же минуту оба собеседника исчезли. Яков настороженно оглянулся, почему-то испугавшись пустых табуретов.

Харчевня по-прежнему колыхалась от сдержанного гула, а рядом, совсем близко, дьявольски едко посмеивался человек.

— Дур-раки! — наконец заключил он.

— А как же дорога? Слышь, милой, с дорогой как будет? — не сдержавшись, спросил Яков. Его не на шутку встревожил весь этот разговор.

— Какая дорога? — словно упырь, изрыгнул тот клуб дыма.

— На Ухту, что Никит-Паш строит…

— А-а, вон про что ты… Дорога, говоришь, как?

Он как-то сразу прояснился перед глазами Якова, отмахнул дым в сторону.

— Ты, значит, к Никит-Пашу правишь?

Яков кивнул.

— А ко мне проводником не пойдешь?

— Куда? — вконец потерялся Яков.

— Х-ха, да на Ухту же! Со мной…

— Дак сам губернатор же… — смешался Яков.

— Губернатор, брат, действительно того… Десять столбов вколотил в Ухту, и, как мне кажется, маловато. Мог бы и больше!

Яков непонимающе таращил глаза на собеседника боясь, как бы и этот не провалился сквозь землю, как те двое.

— Ну, так пойдешь проводником или нет?

Яков молчал. Он не мог понять, куда же ехал этот человек — на Ухту или в другую сторону.

— Экий ты первобытный, братец! А я слыхал, что зыряне — сметливый народ. Как звать-то тебя?

— А как же эти, что тут сидели? — снова невпопад спросил Яков, назвав свое имя.

— Много знать захотел, парень! С ними, может, у меня свой расчет. Понял?

— Вроде бы из чужого капкана дичь…

— Ах, вон ты что… Ну, это не твое дело! А проводником берись. Все равно тебе туда тащиться в душегубке, а? Хорошо заплачу!

— Проводником можно… — Яков снова окинул взглядом этого непонятного русского оборотня с головы до ног и добавил: — Проводником отчего… Только деньги вперед.

— Хорош, — засмеялся тот и похлопал Якова по плечу. — Так и быть, половину вперед заплачу. Только сам, гляди, не дай стрекача в дороге. Фамилия моя Гарин, Га-рин-второй… Двигаться нам надо как можно быстрее, понял?

11. Роч-кос

Всю глубину философской формулы «Познай самого себя» Станислав Парадысский почувствовал лишь по истечении месяца после отъезда из Вологды. Брошь Ирины, несомненно, требовалась ему для спасения собственной чести, и в этом вопросе не могло быть двух мнений. Что касается бывшей хозяйки броши, то с нею Станислав был в расчете, ибо именно Ирина и была причиной некоторых растрат, совершенных дорожным инспектором.

По выезде из Вологды Парадысский не сомневался в том, что вырученные пятьсот рублей будут уплачены им штабс-капитану Воронову, и таким образом жизнь войдет в положенную колею. Не сомневался в этом еще и потому, что в мерзостной глуши, куда он отправлялся по долгу нового назначения, решительно невозможно было потратить этой суммы, а доходы обещали возрасти.

Но Станислав, оказывается, еще не знал самого себя. Он не знал ни своих слабостей, ни истинных своих способностей. Не подозревал он также и о соблазне, который был всесилен и повсеместен…

Миновав в дороге десяток черных бревенчатых деревушек, Парадысский прибыл наконец в Половники — такую же невзрачную, обугленную, словно после пожара, деревню.

Где-то впереди, в нескольких верстах отсюда, в лесах, теплился еще один утлый островок жизни — сельцо Княжпогост, а дальше до Ухты шумел бескрайний простор тайги, который и следовало одолеть просекой.

Сначала Станислав остановился в самом благопристойном доме — у купца Бусова. Но уже на второй день по какому-то наитию он переселился к отцу Лаврентию, у которого подрастала хорошенькая дочка. Ей пошел девятнадцатый год, и всякий, кто проходил мимо, неизбежно заглядывался на белолицую поповну, рискуя вывихнуть шейные позвонки.