Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Оглушительно хлопнула дверь, Александр Георгиевич вздрогнул.

В проеме-двери стояла, возбужденная, радостная Люция Францевна и протягивала вперед тонкие, изящные руки,

— Письмо! Письмо, дорогой мой! Смотри…

Александр Георгиевич обнял жену, усадил к столу.

Быстрые пальцы уже извлекли из вскрытого конверта бумагу.

— Я вскрыла еще в деревне… — лепетала она, — Мы спасены! Смотри!

Это было уведомление заводчика Дорогомилова об отгрузке труб и буровых долот из Москвы с первым попутным транспортом.

Гансберг устало улыбнулся и поцеловал руку жены. Она была лучшим спутником в его подвижнической жизни. Александр Георгиевич и сам не знал, как могла эта красивая, пользовавшаяся неизменным успехом женщина навсегда связать свою судьбу с его поиском, с окаянной Ухтой, которую не так легко было покорить. Она охраняла мужа от ничтожных волнений. Она не позволяла никому даже легкого ухаживания, чем вызвала острое недовольство скучающих соседей-столбопромышленников. Капитан Воронов расценил это даже как личное оскорбление и распространял потом всякие небылицы и офицерские сплетни о жене Гансберга. Что ж, надо было перенести и это.

Александр Георгиевич еще раз прочел московское письмо.

— Я все-таки решил написать Корнилову, — сказал он, — Мы совсем без денег. Рабочие собираются уходить… Унизительно, но иного выхода нет. Что ты скажешь?

Она молча сжала тонкими пальцами его сухую, горячую руку. И он понял, что она согласна с его решением: не время было тешить самолюбие, когда промысел держался из последних сил.

Инцидент с Сямтомовым произошел неожиданно. Вернувшись с прогулки, Андрей застал его в своей комнате, у раскрытого сундучка. Член Стефано-Мефодьевского братства на свой страх и риск, видимо по собственной инициативе, производил обыск. Возможно, им руководили и более низменные цели.

Постоялец не стал разбираться в причинах. Он хватил купца кулаком по голове и выбросил его вон.

Полупанов произвел в комнате Андрея обыск «с пристрастием». Он простукал все четыре стены, осмотрел печь-голландку и вспорол матрац. Не обнаружив ничего предосудительного, велел следовать за ним.

— Возьми барахло! — прикрикнул он.

Андрей спокойно сел на скамью и стал свертывать цигарку. Насыпав на газетный клочок махорки и проводя языком по краю завертки, он посмотрел исподлобья на станового.

— Я кому сказал! — уже поставив ногу на порог, по-волчьи, всем туловищем, повернулся к нему Полупанов.

Глаза ссыльного блеснули:

— Я прошу повторить приказание в более вежливой форме. Иначе вам придется нести меня на горбу. — Он чиркнул спичкой, прикурил. — Или я, как съемщик квартиры, за невежливость направлю вас вслед этому, Симптомову! — Андрей намеренно прояснил фамилию.

— А-а, черт! — рыкнул становой и, хлопнув дверью, шагнул через порог. В подобных случаях он привык прибегать к силе, но у этого крамольника были жилистые руки и круглые плечи кузнеца.

Через час за Андреем явился квартальный с понятым, и в тот же день под конвоем его везли на лодке вниз по Вычегде, к новому месту ссылки.

Местный исправник своею властью ссылал Новикова в деревню, что почиталось в здешних условиях штрафом.

Как бы то ни было, но Андрея везли ближе к Яренску, и он не особенно сетовал на судьбу.

Лодка шла по течению. На корме сидел стражник, придерживая на коленях давно не чищенную винтовку. Гребли два мужика из местных, которые, по всей вероятности, отбывали какую-то повинность.

День, светлый и погожий, заметно клонился к вечеру. Солнце висело над берегом, в реке отражались розовые облака. Леса с обоих берегов подступали к самой воде и двоились в зеленом стекле. Этап походил на увеселительную прогулку, и Андрею не хотелось ни о чем думать. Административные условности не позволяли сколько-нибудь располагать собой, поэтому оставалось созерцать эти немые, безлюдные берега, по-настоящему оценив минуту покоя.

Лодка вышла из подгорной синевы, огибала остров. На берегу, чуть выше золотистой песчаной отмели, буйствовали травы, пересыпанные июньским многоцветьем. Весь остров напоминал огромную цветочную корзину.

— Какова деревушка-то? — неожиданно для самого себя спросил Андрей гребца.

— Дак деревня ж… Волостное правление есть, само собой.

— Разговаривать запрещено! — предупредил стражник и пошевелил винтовкой.

Андрей устало глянул на волосатое тупое лицо стража и, вытянув ногу, полез в карман штанов за табаком.

Скоро пришлось завернуть в устье какой-то гнилой речушки и подниматься вверх по течению. В деревню прибыли вечером. Лай собак, запах дыма и рыбной чешуи да горящий неподалеку костер означали конец пути. Лодка, шурша днищем, выползла на пологий берег, гребцы с облегчением вскинули весла на плечи и тут же исчезли в крайних дворах. Стражник поднял дуло винтовки, спрыгнул на сушу и велел идти.

В волостном правлении — большой избе, срубленной из обхватных сосен, почерневших от времени, — горела тусклая лампа с мутным, засиженным мухами стеклом.

У стола Андрей увидел Полупанова, который сидел в переднем углу и в присутствии волостного старшины и урядника чинил допрос молодому низкорослому парню с всклокоченной головой и испуганными глазами.

— Ага, доставили? — глянув на вошедших и на минуту оставив в покое прежнюю жертву, властно спросил Полупанов. — Живо, квартиру ему! Да чтобы у русского! К инородцам ставить запрещаю!

Урядник исчез, а Полупанов сразу же забыл о ссыльном и вновь взялся за парня. Андрей слушал, присев на широкую скамью у дверей.

— Значит, не знаешь? — нажимал становой и совал на край стола ближе к ответчику лист пожелтевшей бумаги. — Читать умеешь? Так вот, гляди: «Е-гор О-парин…» Видишь, крестом руку приложил? Понятно, зырянская твоя голова?

Парень ясно видел на бумаге жирный лиловый крест в каком-то списке и крутил головой: как видно, ему не хотелось ничего понимать из того, что говорил становой.

— Я тебя спрашиваю: Егор Опарин — твой отец или нет? Или, может, вот его или этого?

Парень потерянно переступил с ноги на ногу.

— Мой отец…

— Так я тебе говорю, что за его поручительство мы обязаны взыскать неустойку с его, сиречь твоего, дома. Понимаешь или нет?

Этого-то ответчик как раз и не хотел уяснить. Становой, как показалось Андрею, проявлял поразительное терпение в этом допросе. Он прислушался со вниманием.

— Эх ты! — возмущенно продолжил Полупанов. — Деревня Подор — твоя?