Иван-да-марья

Тут и Зазулин пришел, и Зоя, сорвавшись, выбежала ему навстречу — предупредить, чтобы при Толе он не проговорился. Тут же нам всем дали по рюмке токайского, и мама выпила, а Толя, приподнявшись, поздравил брата с приездом, брат поцеловал мамину руку, а потом посмотрел на Киру. Мы с нею чокались первый раз, и такой румянец залил ее щеки, счастливый и открытый румянец смущения и радости, и такая она была прелесть, даже лучше еще, чем на жнивье среди баб вчера, а Ириша смотрела издали на нас и показала смеющимися глазами на ухаживавшего за Кирой умного Толю, который, видя, что все его хорошо слушают, оказался на этот раз исключительно красноречив.

Брат слушал его, сиял, и его спокойная и чистая, я бы сказал, твердость и выдержка нравились мне, и в то же время все меня тайно смущало: и как во время рассказов Толи вспыхивало Кирино лицо румянцем, когда брат смотрел, улыбаясь, на нее, и как необыкновенно была взволнована Зоя.

А Зазулин маму спрашивал:

— Так значит, Прасковья Васильевна, сегодня все вами сделано?

— Как же, надо было торопиться, время-то какое горячее.

— В добрый час, в добрый час.

— Вы чем же сегодня заняты были? — спросил Толя.

— Да надо было к нотариусу зайти.

Тут Зазулин спросил его об отце, которого он знал, когда Толя был гимназистом.

Я все еще не мог привыкнуть к тому, что изменило нашу жизнь, потому что это случилось так неожиданно для всех нас, к радости Зои и к моему горю, я не мог представить, как же так — они вчера утром впервые говорили, а уже, словно разбуженный, по-новому зажил и без того оживленный наш дом.

Я спрашивал Зою:

— Где Кира?

— Да они с Ваней в саду, в беседке, где же им быть. Ну, что ты носишься по дому как угорелый. Чуть с ног не сбил, даже испугал меня. Пожалуйста, туда не ходи. Оставь их одних.

— Почему?

— Надо ему все объяснять. Удивительно. Они за-ня-ты. Понимаешь? Вот видишь, мама: почему, зачем. Я устала даже. Пожалуйста, объясни ему, мама.

— Где же, Фединька, им быть, — говорила мама, — они пишут письма, и им не надо мешать все обсуждать, а обсудить им многое надо, — медленно говорила мама, сидя в плетенном из ивовых прутьев кресле на веранде, смотрела на Зазулина и просила меня продеть нитку в иголку.

— У тебя глаза-то, Федя, молоденькие.

Мама терпеливо все объясняла:

— Разрешение на брак, наверно, быстро дадут. Слава Богу, земля у нас есть, вот и дом, и сад, и Кира дочь инженера, но и Кира должна получить согласие отца. А как же, Фединька, нельзя без этого, она уже в первом письме попросила отца, чтобы он съездил в Таганрог, где ее крестили, и получил метрику — выписка так называется, Фединька, из церковных книг, о ее рождении. Они вместе написали большое письмо отцу Кириному, в котором она просит дать благословение на брак, да я в то письмо вложила письмецо свое, потому что после того, как Кира к нам приехала, мы с ним в переписке. Хотя мы и знакомы только по письмам, но я ему все отписала.

Я удивлялся, как все сложно и как много нужно хлопотать и сделать, а они писали письма в оплетенной диким виноградником и заросшей старыми кустами жасмина и сирени беседке — там были деревянный круглый, потрескавшийся от времени стол и скамейки, под легко вынимающейся половицей я прятал там наши деревянные мальчишеские мечи с окрашенными рукоятками, сделанные Платошкой из фанеры, и раскрашенные щиты, а теперь под той половицей были спрятаны заветные тетрадь со стихами и мои дневники. И вот там они писали письма, и Лада там же — так к Кире привязалась, что жила в нашем саду у беседки и кухни, где ее Ириша кормила.

Брат был так занят, что у меня с того дня ни одной беседы с ним не получилось, мы виделись при всех, только вот купаться по утрам он меня брал. Плавал он удивительно, был бодр, но торопился домой. Как-то так получилось, что из-за стола они уходили и брат шел к маме, а Зоя перехватывала Киру и уводила наверх.

Я жаловался маме:

— Смотри, Зоя ее опять наверх к себе увела.

— Да ты бы, Фединька, пошел бы к своим приятелям, что же ты их совсем забросил, или рассорился?

За весну я от приятелей, с которыми в прошлое лето все время проводил на реке, отстал, над чем не раз смеялся Платошка. Я был просто выбит из колеи, ведь я потерял свою комнату, жил временно в кабинете отца, общий сад без Киры был не тем радостным садом, да ведь и он не принадлежал теперь мне беспредельно, потому что, когда я бежал туда к беседке, мама говорила:

— Что ты все время вертишься перед глазами как неприкаянный.

Теперь, казалось, я всем в доме мешал, все, кроме меня, были заняты, и только я — ни пришей ни пристегни, как смеясь сказала мне Ириша.

Я рано вставал, выбегал навстречу старому коротконогому почтальону, — он сперва заносил газеты Зазулину, а потом направлялся с расстегнутой сумкой к нам — он уже знал, что мы ожидаем известий из Москвы и с юга. Я встретил его, когда получено было согласие от Кириного отца. Он мне издали головою кивал:

— Почта. Есть и для ваших, и не одно, а вот расписаться надо.

И я его повел:

— Ваня, Кира, письма, — закричал я, и все собрались на дворовом крыльце.

Я был счастливым вестником, почтальон вынул из потрескавшейся кожаной сумки письмо, Кира расписалась, потом брат одарил его за доброе послание, мама вынесла стаканчик рябиновой, а через день брат получил разрешение от начальника училища.

— Резолюцию, — сказал он Зазулину, — поставили, и отпуск получил дополнительный для свадьбы. Подумать только, свадьба разрешена.

Второе письмо было от адъютанта — брат быстро его пробежал, передал Кире, и лицо его на мгновение омрачилось.

— В чем дело, Ваня?

Брат разъяснил, что разрешение от начальства, как и полагающийся в таких случаях отпуск, 28-дневный, благодаря друзьям, он легко получил, но адъютант советует, чтобы он целиком отпуском не пользовался.

— «Обнимаем, заранее поздравляем, — пишет он, — мы и юнкера, свадьба твоя для нас дело радостное, но для училищного начальства непредвиденное, отпуск хотя и полагается тебе большой, но так как в такое время отпуск из лагерей дело необычное, лучше было бы для службы, если бы ты добровольно его сократил и вернулся до начала маневров, чтобы принять все же участие с юнкерами в маневрах и присутствовать при производстве юнкеров в офицеры».

— Как же быть, Ванюша? — сказала мама, просмотрев письмо.

— Ну что же, — сказала Кира маме, — придется вернуться в Москву. Вот что значит казенный человек, — вздохнула она.

Они вместе отправились на почту, и в ее глазах в тот день была готовность на все жертвы. Теперь самое главное была Кирина метрика, отец ее съездил в Таганрог, все, что нужно, успел сделать и прислал метрику и денег. Брат был изумительно раскрытый со своими, внутренне щедрый, полон необыкновенной бодрости, изменился он на глазах.