Иван – дурак

Ваня аккуратно прячет ключи и документы на машину во внутренний карман своей новенькой куртки и вешает её поглубже в шкаф. Её все равно видно, и Ваня проводит минут десять, завешивая её редкими в семье рубашками – ни ему, ни Лешке, ни даже Грише они не понадобились больше пары раз с выпускного.

Спать хочется и не хочется одновременно – несмотря на усталость, Ваня так и не смог сомкнуть глаз в метро, по дороге к дому. Он садится на край кровати, бессмысленно глядя перед собой, и вспоминает о бутербродах. Хлеб помят, но бутерброды еще вполне съедобны. Ваня съедает оба – с сыром и с колбасой, лениво и тщательно пережевывая каждый кусок. С сытостью накатывает и сонливость, и, не переодеваясь, он ложится и закрывает глаза.

Краем уха он слышит, как кто-то шевелится в соседней комнате, но не обращает на это внимания.

***

Просыпается Ваня с настойчивым чувством голода. Лешки всё еще нет, когда он встает с кровати, нет ни отца, ни Гриши, когда он идет к холодильнику. В холодильнике валяется пара луковиц, несколько подгнивающих морковок и упаковка кетчупа – явно не идеал его семейного обеда. В торговом центре рядом с метро можно перекусить фаст-фудом, но денег не находится ни в его, ни в Гришкиных карманах. У отца проверять бесполезно, и Ваня обреченно выдвигает ящик с крупами.

Уже подбрасывая в руке пакет с гречкой, он вспоминает, что сегодня суббота, а, значит, тётя Люда не работает и к ней можно заглянуть на обед. У тётки всегда, сколько помнит себя любой из братьев, могло не быть чего угодно, но всегда находилось хоть что-то пожрать. Довольный идеей, Ваня кладет гречку на место и решает выглядеть пристойно по такому случаю. Помятую одежду он скидывает в стиралку к другим таким же джинсам и майкам и старательно отмывает себя в душе, думая о горячем супе. Прохладная вода освежает его, делая ночное происшествие чем-то далеким и нереальным. Ваня наскоро вытирается, надевает трусы, возвращается в комнату и сталкивается с проблемой.

На лешкиной кровати, поджав под себя ноги, сидит парень

– Ты что забыл тут? – спрашивает Ваня недружелюбно, но без страха.

Парень тощий и не похож на того, с кем бы Ваня не справился. Нос его густо усыпан светлыми веснушками, уши торчат в стороны – явно больше обычного для человека размера – делая всю нескладную фигуру смешной и совсем не опасной на вид. Ваня тут же одергивает себя, напоминая, что первое впечатление может легко обмануть. Возраст парня у него определить не получается, тот может быть и младше, и старше самого Вани, где-то между пятнадцатью и сороковником. Он явно не смущается в чужом доме и не пытается убежать или хотя бы слезть с лешкиной кровати.

– Где же мне еще быть? Я теперь твой верный друг, буду присматривать, – на лице парня расплывается ехидная, колкая усмешка, чем-то похожая на улыбку ночной вандалки. – Подарочек. Или забыл?

Волосы парня неопределенного, русо-серого цвета, напоминающие шерсть лающей псины – светлее, разницей в дневном освещении и бледном свете фонаря. Любой, кто видел хоть пару фильму за последний десяток лет, знает об оборотнях, и знает, что не стоит ждать от них хорошего. Ваня осматривается, выискивая взглядом что-нибудь потяжелее, но, как назло, даже их бейсбольную биту Лешка утащил в мастерскую.

– Как ты попал сюда? – он спрашивает.

Парень пожимает плечами, как на самый очевидный вопрос; или так, словно его забавляет создавать неловкие ситуации. Он небрежно машет в сторону окна в ответ.

– Через окно. Залетел.

– Собаки не летают.

– Да ну? Уверен?

Ване совсем не хочется с ним спорить, и он закрывает окно, на всякий случай. Только теперь он вспоминает, что стоит перед ним в одних семейниках, и идет к шкафу – из-за оборотней он точно не собирается отменять свой обед. На полках он находит и натягивает то ли свои, то ли лешкины джинсы и футболку с ярким рисунком. В разгар дня от раскрытых окон тянет теплом, и Ваня раздумывает, но всё-таки достает свою новую куртку – может похолодать к вечеру, может найти кто-нибудь, пока его не будет.

– Где Гришка? – уточняет зачем-то Ваня, сам прекрасно зная, где тот может быть.

– Ушел куда-то. Звонил по телефону, говорил что-то про розетки и люстры.

Проблем с клиентами у Гриши нет, несмотря на его угрюмый характер – видимо, отсутствие дружелюбия отлично компенсируют прямые руки. Иногда он брал Ваню с собой, помогать с тяжелыми дверьми или сборкой мебели, но ни на что сложнее Ваня оказался не способен. Признаться честно, Гриша самый унылый, но самый толковый член их мужской семьи, неудивительно, что днём он работает. Вот отец – совсем другое дело, он редко просыпается до вечера.

– А батя?

Парень снисходительно вскидывает бровь, одновременно изображая презрение и сочувствие, но не выглядит особенно удивленным.

– Второй ушел тоже, если ты о нём, – говорит он. – Но это был не твой отец.

В первый миг у Вани нет слов, чтобы ответить на этот бред, и ему хочется ударить парня сильнее, чем когда он только его увидел. Как и тогда, под рукой не находится ничего подходящего, и он делает грозный шаг к лешкиной кровати, но не замахивается.

– Что ты несешь.

Угроза в его голосе не действует, и парень только снова безразлично пожимает плечами.

– Ну не верь, если не хочешь. Мне-то что.

Он говорит об этом как о сущем пустяке, не стоящем упоминания – цокает языком, закатывая глаза, будто Ваня сам прицепился к нему с глупостью. Он делает всё, чтобы злить еще больше, так откровенно, что Ваня теряется и спрашивает спокойнее:

– Почему ты это сказал?

– Потому что это правда. Никто в этом доме тебе не родственник. Если тебе интересно.

С отцом у него никогда не складывались отношения – еще бы, ни у кого из братьев не складывались, но и Леша, и Гриша всегда были ему самыми настоящими братьями. Из тех, с которыми можно не разговаривать неделями, драться до синяков, но у которых можно одолжить последнюю рубашку. Ваня всегда был уверен, что они похожи, особенно с Лешкой. Он подходит к зеркалу, пристально рассматривая своё отражение и пытаясь вспомнить, такой ли у братьев, картошкой, нос, такие ли глаза и брови. Ни в чем уже нельзя быть уверенным, но и глупо на веру принимать слова лопоухих волшебных животных.

Ваня вздыхает и решает подумать об этом позже; как можно позже, нескоро, как никогда.

– Ты не уйдешь, да? – спрашивает он обреченно, с теплящейся надеждой.

– Не-а. Куда же я уйду. Теперь я с тобой, – хмыкает тот, спрыгивая с кровати. – Друзья навек.

Ростом он ниже и еще более тощий, чем показалось сначала. Несмотря на раздражение, Ване вдруг становится почти стыдно за свою злость, и он спрашивает примирительно:

– Как тебя зовут хоть?

– Да как хочешь. Можешь сам придумать мне имя.