Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

Дорогой Иван Сергеевич,

Спасибо Вам, что послали книгу сельским отшельникам. И за письмо ко мне спасибо. Я чувствую в нем Вашу горячую искреннюю душу. Вас здесь все любят, и даже старая мясничиха, и даже полицейский коммисар (кажется, нужно писать комиссар?), когда говорят о Вас, у них в лице и в голосе почти влюбленность.

Мой Коттэдж, по прямой линии (птичьей), в нескольких аршинах от Вашего Жаворонка, а по Заячьей дорожке менее минуты хотьбы. Рядом со мной Паризетт. Сзади — лес. Далее здесь и всюду. Я очарован. <…>

Ваш К. Бальмонт [122] .

122

Вишняк М. «Современные записки». С. 101. Паризетт — Маленький Париж, название магазина.

Бальмонт писал о Шмелеве статьи: в 1927-м — «Горячее сердце», в 1930-м — «Шмелев, которого никто не знает». 28 марта 1925 года Клуб молодых литераторов устроил чествование тридцатипятилетия литературной деятельности Бальмонта, и, конечно, среди выступавших был Шмелев. Бальмонт называл Шмелева Королем Шмелей, посвящал ему шуточные стихотворения. Так, в опубликованном в 1927 году стихотворении о шмеле он обыгрывал фамилию писателя и названия его произведений — «Неупиваемой чаши» и «Солнца мертвых»:

У шмеля забот немало: — Заострить, на случай, жало, И с утра, на юг, на север Мчаться вдаль, где лучший клевер. В грязь лицом тут не ударить. По дороге все обшарить, Там сирень или калина, Раз цветет, нам все едино. Все же лучший мед — из кашки. И летает без поблажки, И туда, а то оттуда, Шмель мохнатый, полный гуда. Шмель усердный помнит свято, Что в гнезде его шмелята, Потому из дивной Чаши Пьет он мед, а мед все краше. Солнце — мертвым даже светит. Солнце мертвых нас заметит. Позовет нас в час веселый, На родные наши долы! [123]

123

Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 101.

Возможно, под влиянием Шмелева в эмигрантской поэзии Бальмонта появились почвеннические мотивы.

В первые годы эмиграции сложился круг друзей писателя. Это были Бальмонт, Куприн, Деникин, Карташев — сын крестьянина, лицом похожий на священника. Колоссальную душевную помощь Шмелев получал от обосновавшегося в Германии философа И. Ильина. Шмелев сходился лишь с духовно близкими ему людьми. Были у него и враги. Были, очевидно, среди русских парижан люди, которые могли бы стать его друзьями — но не стали, они выделяли Шмелева из всей эмиграции — но так и не сблизились с ним. Например, М. И. Цветаева писала своей подруге по Чехии О. Е. Колбасиной-Черновой 14 августа 1925 года: «К литераторам ходить не будем, не люблю (отталкиваюсь!), кроме Ремизова, никого из парижских. И., м.б., еще Шмелева» [124] . Однако их отношения так и не сложились, хотя у него и у нее был один общий близкий человек — Бальмонт.

124

Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. / Сост., коммент. Л. Мнухина. М., 1995. Т. 6. С. 751.

В эмигрантском существовании Шмелева установился свой ритм, пришло ощущение воли и относительного покоя, но ничто не могло успокоить его память. Он сам не хотел ничего забывать и мысленно обращался и обращался к крымским страданиям. Гостя в Грассе, он закончил писать свою эпопею о большевистском Крыме и назвал ее «Солнце мертвых». Он читал ее небольшому кругу собравшихся у Буниных слушателей в течение двух-трех вечеров, и она потрясла их. Бунин вскрикнул: «Это… будет переведено на все языки!» [125] «Солнце мертвых» было переведено на тринадцать языков.

125

Из письма И. С. Шмелева к О. А. Бредиус-Субботиной от 4.12.1941 // И. С. Шмелев и О. А. Бредиус-Субботина. Т. 1. С. 301.

Впервые эта небольшая эпопея напечатана в издававшемся Цетлиными журнале «Окно» (1923. № 2; 1924. № 3), на страницах которого публиковались Бунин, Куприн, Зайцев, Ремизов, Гиппиус, Мережковский, Цветаева, Бальмонт и другие писатели, определявшие уровень эмигрантской литературы 1920-х годов. После третьего номера Цетлины прекратили издание «Окна», дабы не создавать конкуренции «Современным запискам»: по составу авторов оба издания дублировали друг друга. Отдельной книгой «Солнце мертвых» вышло в 1926 году, второе издание — в 1949-м.

В «Солнце мертвых» Шмелев изобразил то, чему был свидетелем, — крымские репрессии и голод. Он описал события, которые укладываются во временные границы: с 20 августа 1921-го по февраль-март 1922 года. Место действия — Профессорский уголок под Алуштой. Узнаваемы прототипы героев. Например, собирающий крошки с пола татарской пекарни автор «Словаря ломоносовского языка» — профессор, известный филолог И. М. Белоусов (1850–1921), о судьбе которого в крымскую пору хлопотал Шмелев. В мотивах «Солнца мертвых» отразились и реальные факты и общая атмосфера крымского существования — та, о которой он, в частности, писал Вересаеву, когда просил его помочь врачу Коноплеву, дачу которого заняли под морской наблюдательный пункт, хотя в Алуште есть пустующие дачи; та, о которой говорилось в его письмах к Треневу: о гибели людей от голода, о незахороненных трупах, о своем голоде, о голодном обмороке жены, о том, что больницы не принимают опухших с голоду, а приюты не берут детей.

Крым для русской эмиграции — врата в иной мир, последние врата изгнанника. У Шмелева Крым — все равно что Киммерия, мрачное место, где был расположен вход в Аид. Таким Крым был в «Крымских степях» (1903) И. Бунина, у М. Волошина в «Киммерийских сумерках» (1906–1908). Крым в русской литературе задолго до Шмелева обрел черты греческого мифа: это место зловещее, путь в «Аидову мглистую область», как говорится в «Одиссее» Гомера, «там киммериян печальная область». «Солнце мертвых» — о реальных страданиях, и узнаваемые в эпопее мотивы древнего мифа усиливали чувство безысходности, древнего ужаса, навалившегося на человека XX века. Шмелев явно усиливал в своем произведении ощущение человека, оказавшегося в древности, в умершей цивилизации; например, рассказчик видит сон, построенный на аллюзиях с «Одиссеей»: нездешние деревья, солнце цвета бледной жести источает «подводный» свет, люди — уже нездешние, прошедшие нечто страшное, — с неживыми лицами, в бледных одеждах; но и Цирцея сказала Одиссею о том, что в Аиде умершие — как безумные тени.

Крым — гиблое место, а сытый мир — за морем, где Стамбул, там горы хлеба, брынзы, кофе. Крым — царство мертвых либо обреченных на смерть. И солнце уже не источник жизни, а символ смерти, бесчувственного существования человека, раздавленного трагедией. Вспоминая в 1942 году свой отъезд из России, Шмелев писал о том, что он и Ольга Александровна были словно неживые — им светило солнце мертвых [126] . Солнце для Шмелева психологически значимый образ и очень личный, в письме сыну 9 августа 1917 года он писал о своей тоске: «Ведь пять лет не вижу тебя… Я не хожу на улицу — мне тяжело. Как в горе, в тоске человеку, так и мне. Но от себя не уйдешь. Мне даже неприятно смотреть на солнце. Скорее бы оно садилось — одним днем меньше» [127] . Солнце в эпопее — насмешник, оно смеется в мертвых глазах; ему, как красноармейцу, все равно — труп ли посинелый, живое ли тело, вино ли, кровь ли; оно угнетает рассказчика: «Когда же, наконец, солнце потонет за Бабуганом?! Скорее бы…».

126

Письмо к О. А. Бредиус-Субботиной от 28.01.1942 // И. С. Шмелев и О. А. Бредиус-Субботина. Т. 1. С. 478.

127

Цит. по: Сорокина О. Московиана. М., 1994. С. 119.

Треневу 23 марта 1923 года Шмелев сообщил: «Сейчас пишу „Солнце мертвых“, неожид<анная> тема…» [128] Но возможно, что сама мысль написать книгу о голоде зародилась уже в Крыму; ведь есть в его ноябрьском 1921 года письме к Вересаеву строки: «О, как бы я мог написать теперь! Что „Голод“ Гамсуна! Это мелко и жидко» [129] . Роман К. Гамсуна «Голод» (1890), как и «Солнце мертвых», имеет автобиографическую основу. Описано состояние голодного и бесприютного человека среди сытых и равнодушных обитателей Христиании. Герой пишет статьи в газеты, одна из них — о роли преступлений в будущем, что сближает его с героем «Преступления и наказания». Находясь в крайне отчаянном бытовом положении, он пребывает и в пограничном психологическом состоянии, балансирует между страхом и надеждой; как герой Достоевского, он занят самоанализом, порой ощущает себя червем, обостренно, не вполне адекватно воспринимает очевидные ситуации, он во власти своих лихорадочных мыслей и фантазий. «Голод» — социально-психологический роман. Шмелев назвал «Солнце мертвых» эпопеей: он описал не только трагизм собственного существования, но и катастрофу, переживаемую народом. Он намеренно не ввел в текст сюжет о собственном горе: «Там о Сережечке — только где-то — в молчании — в тО-нах!» [130] Голодают люди, животные, птицы. Голодают не только в Крыму, в «Солнце мертвых» говорится и о Волге: там от голода умирают миллионы. Упомянутый исследователь истории языка мечтает вернуться на родину, в Вологодскую губернию, по сути, в прошлое: попил бы молочка, поел бы кашки, с маслицем, «творожку бы…».

128

«Последний мой крик — спасите!». С. 176.

129

Там же. С. 187.

130

Из письма И. С. Шмелева к О. А. Бредиус-Субботиной от 4.12.1941 // И. С. Шмелев и О. А. Бредиус-Субботина. Т. 1. С. 301.

Пребывание теней умерших в обители Аидовой бессрочно, вот и время для крымских мучеников теряет всякий смысл — так бесконечны их страдания. Бессрочнику календарь ни к чему! Истекший день — убитый день, и забота о курочках отрадна, потому что убивает время. Как замечает знакомый доктор, часы — буржуазный пережиток, интеллигенты — бывшие люди, все вокруг — бывшее, будущее — помойка, а путь из этой помойки — только в ничто. От самого доктора пахнет тлением, он забыл «Отче наш» и придумывает философию реальной ирреальности, небытия помойного. У него отняли паек из врачебного союза — полфунта соломистого хлеба, у него реквизировали градусники, барометры, колбы, челюсти с золотой пластиной, четыре — все, что было, — банки абрикосового варенья, которое хранилось в ореховом шкафу; в этом шкафу он и похоронил свою жену.