Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

Но хозяйство все разно оставалось на ней, и обычно, сдав рапортички, Еленка бежала в магазин. Она привыкла все делать на рысях, но в то утро, завернув за угол, сразу остановилась.

Прямо на нее, тяжело ступая, старый шкипер вел на веревке рыжую телочку с белой звездочкой на лбу. Он молча угрюмо смотрел перед собой, и Еленка попятилась, вжимаясь в стенку дома.

–  Здравствуйте.

–  Здорово.
– Шкипер, не глянув, прошел мимо. Но старуха остановилась. Долго жевала бледными тонкими губами, серьезно и строго смотрела на Еленку.

Потом спросила:

–  Чего же не заходишь-то?

–  Да вот замоталась, - жалко бормотала Еленка, спиной чувствуя, что шкипер тоже остановился и тоже серьезно и строго смотрит на нее.
– Вдвоем мы теперь на катере-то.

–  Вышло нам решение, - словно не слыша ее, спокойно сказала Авдотья Кузьминична.
– Приказано с баржи съехать и не жить там больше. А жилье наше порушат и сделают склад.

–  А вы как же?

–  Комнату дают. В новом доме.

–  Вот такие, значит, Еленка, пироги, - сказал шкипер, закуривая.
– Так что приходи на новоселье.

–  А ее куда же?
– растерянно спросила Еленка.

–  Продавать ведем, - сказала старуха.
– Да. Продавать. В комнате не поместишь.

–  Зря, выходит, мы страдали на Лукониной топи, - вдруг улыбнулся шкипер.
– И рад бы погоревать, да больно радостно тогда было. Больно радостно.

Он повернулся, тронул веревку, и рыжая телочка покорно двинулась за ним. Старуха пожевала губами, сказала безразлично:

–  Заходи.

И пошла, не оглядываясь, а Еленка долго еще стояла у бревенчатой стены, смутно ощущая вину. Она невольно вспомнила об Иване, и реальная вина перед ним переплелась с этой виной, выросла, обрушилась на нее, разом сметая все ее личные мелкие радости и удачи. Она опустилась на пыльную траву, закрыла лицо руками: очень хотелось поплакать, но слез не было.

Просидев так с час, Еленка встала и пошла на катер. Выплакаться не удалось, и все запеклось внутри и огрубело.

На катере был Пронин. Еленка еще издали заметила его, но даже не поправила волосы: сегодня ей было не до Володьки.

–  Ну почему я?
– раздраженно спрашивал Сергей.
– Почему водометный не послать?

–  Потому что он здесь плавал, а не на водометном, - сухо сказал Пронин.
– И кончай этот недостойный торг, Прасолов. Значит, гирлянды, постамент… Здравствуйте, товарищ Лапушкина.

Еленка сухо кивнула, спустилась в кубрик. Тут вспомнила, что забыла зайти в магазин, но идти никуда не хотелось. Выскребла остатки, поставила обед. Катер уже куда-то шел, что-то цеплял, Сергей привычно с кем-то собачился, а она, машинально помешивая суп, все думала о стариках и Иване, и впервые за последнее время об Иване больше, чем о ком-либо другом.

–  Заболела, что ли?
– спросил Сергей за обедом.

–  Знаешь, Сережа… - Она поколебалась, стоит ли говорить.
– Знаешь, стариков-то с баржи выселили.

–  Не выселили, а комнату в новом доме дали, - весомо сказал он.
– Комнату, понимаешь? Нам вот с тобой не дали, а им - дали.

–  Да зачем им комната?
– с тоской сказала Еленка.
– Жизни они привычной лишились, вот ведь что.

–  Ну, не преувеличивай!
– Он отмахнулся.
– Жизнь у нас одна: советская. А не кулацкая. Об этом не забывай.

–  Господи, ну какая там кулацкая, какая?

–  Ну, ладно, хватит!
– резко прикрикнул он.
– Слышал я их песни и знаю, что говорю. И правильно, что хозяйство их ликвидируют…

–  Нет, не правильно!
– вдруг крикнула Еленка и встала.
– И не кричи на меня. Не кричи, понял?…

Долгожданные слезы хлынули из глаз, Еленка ничком упала на диван. Сергей закурил, сказал мягко:

–  Ладно, не обижайся. Извини. Нервы, знаешь. Наряд на завтра хороший был, да сорвался, из графика нас вышибли.
– Он потоптался, не зная, что еще сказать.
– Я в контору схожу, а ты побудь: плотник должен прийти.

Плотник пришел к концу смены. Еленка услышала чужие шаги, насторожилась, но он окликнул:

–  Хозяин!

Поднялась в рубку, увидела сквозь стекло Михалыча и задержалась: опять судьба сталкивала ее с той, прошедшей жизнью, о которой она часто думала, но о которой так хотела забыть.

–  Здравствуйте, - сказала она, выходя на палубу.

–  Здоров.
– Он мельком глянул, размечая прямоугольник.
– А хозяин где?

–  В контору ушел.

–  А-а.

Он не обращал на нее внимания, продолжая обмерять толстые брусья и доски. Обмерив, достал лучковую пилу, приспособился пилить, уперев брус в носовой люк.

–  Что это вы строите?

Михалыч задержал пилу, странно, боком глянул на Еленку.

–  Что строите, спрашиваю?

–  Постамент, - сказал он, снова начиная пилить.
– Гроб на него поставят.

–  Гроб?… Какой гроб? Зачем?

–  Затем, что человек здесь работал. Здесь работал, здесь и последний путь должен…

Хватаясь руками за железную стену рубки, Еленка медленно сползала на палубу. Михалыч бросился, подхватил, с тревогой глядя на ее белое, как молоко, лицо.

–  Ну, чего ты, чего, а?… Ах ты, господи…

–  Он?…

–  Да не он, не он, господи! Думал, знаешь ты… Федор Никифоров помер вчера. Враз помер - как лежал, так и вытянулся… Ну, вставай, вставай, чего сомлела?

Еленка молча отстранила Михалыча, цепляясь за рубку, пошла к дверям. В дверях остановилась.

–  А я подумала…

–  Жив он покуда, - строго сказал Михалыч.

Утром Еленка надела синее шерстяное платье. Сергей ничего не сказал, но, позавтракав, тоже переоделся и повязал галстук.

После завтрака они долго мыкались по своему печально праздничному суденышку. Катер одиноко притулился у баржи: соседи с зарей ушли в рейсы. Еленка поминутно спрашивала:

–  Не пора?

–  К десяти велено.

Она бесцельно слонялась по катеру. Спускалась в кубрик, вновь поднималась на палубу. Сергей молча курил на моторном люке.

–  Не пора?… - вздохнула Еленка.

–  Оркестра не слышно.

–  А будет оркестр-то?

–  Обещали.

–  Это хорошо, это по-человечески… - Еленка походила вдоль борта, удивилась.
– А люди хоть бы что. Работают.

–  Да.
– Сергей вздохнул.
– А у нас - простои.

–  Как ты можешь так…

–  Только без слез, - поморщился Сергей.
– Сама же заметила, что люди работают. А мы что, не люди?