Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

–  Что это?
– удивился Пахомов.

–  Я вез за деньги. Я использовал катер в целях личного обогащения. Мне стыдно, товарищи!…

Гул прошелестел по рядам, и собрание опять смолкло.

–  Я ночей не спал. Я думал, кого мы обманываем, товарищи? Мы себя обманываем. Мы себе врем, товарищи!

Вновь пробежал гул, на этот раз недоуменный. Сергей поднял руку.

–  Сейчас все расскажу. В начале работы моей на "Волгаре" пошли мы заправляться. И я, я лично сделал так, что получили мы одно масло. Сделал потому, что у "Волгаря" перерасход по топливу свыше двух тонн. Было это, товарищ Бурлаков?

Иван привстал, провел рукой по лицу и снова сел. А Еленка, сидевшая в другом конце зала, поспешно закивала.

–  Пойдем дальше. По ведомости на нашем катере числится четыре человека. Зарплата идет четверым, а работают трое. Один из матросов - фигура фиктивная, он только в ведомости расписывается, а работать никогда, ни часу еще не работал! Так ведь это же обман, товарищи!…

Гулом взорвался зал, и опять Сергей притушил этот гул, подняв руку. Теперь он держал собрание в своих руках, теперь от него зависело, куда и как повернуть.

–  А теперь - самое главное. Купил известный вам шкипер Игнат Григорьевич телку, и понадобилось телке сено. И вот в следующее воскресенье взяли мы катер, пошли к Лукониной топи и выкосили там всю траву. Всю, под бритву! Погрузили, пошли назад, а нас колхозники перехватили. Но и тут нам удалось уйти и свалить это ворованное сено на барже у шкипера для прокорма его личной скотины! Нас судить надо, товарищи!

Последние слова утонули в шуме:

–  Бурлакову слово! Пусть объяснит!…

–  А с травой решать надо, товарищи! Это - не шутка!…

–  Что же ты, Прасолов, раньше молчал? Думал, сойдет?

–  Тише, не кончил он еще…

–  Он еще скажет! Он еще отчудит!…

–  Тихо, товарищи, тихо!…

С трудом успокоили зал. Сергей залпом выпил стакан воды, продолжал:

–  Вот в чем я повинен. И хочу точку на этом поставить. Хватит, товарищи! Жить надо честно!…

Опять поднялся шум. Сергей не пошел на свое место, а сел в первом ряду, в уголке. Пронин перекричал гул:

–  Слово предоставляется Бурлакову!…

Стихло в зале. Иван медленно поднялся, долго шел по проходу. Стал возле стола, растерянно оглядел зал.

–  Все правильно.

И замолчал. И собрание молчало, ожидая, что он еще скажет. Потом Пронин спросил:

–  Все, Иван Трофимыч?

Иван посмотрел на него невидящими глазами, тихо сказал:

–  Подлец он. Неужели не видите?

В зале зашумели:

–  Что он сказал?…

–  Громче, Трофимыч!…

–  Я говорю, что Прасолов подлец, - громко сказал Иван.
– Никого не щадит: ни стариков одиноких, ни Пашу. Разве ж можно так? Разве можно за счет чужого несчастья?… Да волк он!…

–  Давайте без оскорблений, - сказал Антон Сергеевич.
– Вину свою признаете?

Иван крепко сжал челюсти. Глянул через плечо:

–  Нет.

–  Как нет?… Сам же только что сказал, что правильно…

–  Все правильно, а вины моей нет, - упрямо повторил Иван.
– Нет моей вины, не признаю.

И, шаркая, пошел на место. В зале молчали.

–  Странно мне Бурлакова слышать!
– вскочил вдруг Антон Сергеевич.
– Знаю его давно, считал, что хорошо знаю, а выходит, не знаю совсем. Удивил ты меня, Иван Трофимыч. У тебя получается, что правду товарищам сказать - подлец, а сено украсть у колхоза - друг!

И сел на место. Сергей с облегчением расправил плечи и откинулся к спинке стула. А собрание по-прежнему помалкивало. Пронин оглядывал зал.

–  Ну, товарищи, кто хочет высказаться?…

–  Я хочу высказаться, - сказал Николай Николаевич.

Он не пошел к трибуне, а, выйдя к рампе, остановился против Сергея. В зале вдруг стало очень тихо, и в этой тишине Николай Николаевич негромко спросил:

–  Почему вы уволились из Саратовского порта, Прасолов?

–  Я уволился по собственному желанию.

–  В середине навигации?

–  Смешной вопрос!
– крикнул Сергей.
– Захотел и уволился!…

–  Я все равно выясню это.Прасолов. Выясню!
– Николай Николаевич повысил голос.
– А вот к Бурлакову у меня вопросов нет. Я Бурлакова с детства знаю. И вы знаете!…

–  Точно!
– восторженно и звонко крикнул Вася и зааплодировал.

В зале зашумели, а к столу уже шел угрюмый бригадир плотовщиков Андрей Филиппыч. Стал рядом с трибуной, привычно расставив ноги, нахмурился.

–  Трофимыча не оправдываю. Нет. Дров, понимаешь ли, много. Наломал, значит, без надобности. Солярка, значит, и матрос этот. Так. Опять же - сено. Вот главный вопрос! Моя скотина или колхозная - она все одно по несознательности жрать просит. А корма где?

–  Не о кормах же у нас вопрос, Андрей Филиппыч, - сказал Пахомов.
– Давай ближе к теме.

–  К теме?… - Плотовщик вздохнул, потоптался.
– К теме, что ж, все ясно. Не оправдываю. Нет. Только вопрос: для кого Трофимыч старался? Для себя?…

Зал неожиданно рассмеялся.

–  То-то вот и есть. Осудим мы его, конечно. И правильно. А только так скажу: если мне, не дай бог, нужда какая припрет, так я не к тебе, парень, побегу, хоть ты тут рвал на грудях тельняшку. Я к Трофимычу побегу понимаешь ли…

Последние слова потонули в аплодисментах. Сергей уже не поднимал глаз.

–  Да жук он, Прасолов этот!… - кричали из зала.

–  Ну, не скажи, похитрее: правду-матку резал - аж кровь хлестала!…

–  Гнать его, сукиного сына, товарищи!…

–  Врете!
– вдруг выкрикнула Еленка, вскочив.
– Врете вы все потому, что струсили! Вам правду в лицо сказали, а вы, тараканы несчастные, гнать за это, да? Друг за дружку стоите, друг дружку покрываете, а как чужой кто, так - вон, да? Вон?!

Она рванулась к выходу, не сдерживая слез. В президиуме поднялся директор.

–  Это все - нервы, - негромко сказал он.
– А вот - документы. Два письма: копии адресованы в обком и в газету "Водник". И вот что сказано в этих письмах. Первое: обман с горючим и приписка моточасов капитаном Бурлаковым. Второе: о несчастье с Федором Никифоровым. Говорится, что несчастье это произошло потому, что капитан Бурлаков не справился с катером из-за больной ноги. Поэтому автор письма требует привлечь Бурлакова к суду…