Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.

– К чаю поспели, - сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой.
– А познакомиться - еще познакомимся: до ледостава далеко.

Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.

Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояла кровать с множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол - точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.

– Здорово, капитан, - сорванным голосом сказал он.
– Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.

Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:

– Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?

– Да вот… - Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык.
– Должно, так…

– Где там!
– крикнула из кухни старуха.
– Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!

Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:

– Волгарь?

– Саратовский.

– Или там работы нет?

– Работа везде есть, - осторожно ответил Сергей.

– Посторонитесь-ко, - сказала Еленка, внося кипящий самовар.

Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:

– Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!…

– Шурую, - отозвалась старуха.
– Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.

– Не надо, Игнат Григорьич, - поспешно сказал Иван.
– Не хлопочите.

– Твое дело, Ваня, гостевое, - сказал шкипер, вставая.
– А нам для знакомства обычай велит.

Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:

– Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?

– Ох, напрасно все это!
– вздохнул Иван.
– Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.

– Это я-то не достану?
– улыбнулся Сергей.
– Засекай время, капитан…

В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку:

– Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?

– Четверть часа поскучайте, - сказал Сергей и вышел.

Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.

– Выпить захочется - так и парилка не нужна, - улыбнулся старик.

Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола - уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие - одна к одной - сыроежки в уксусе.

– Все теперь на вино горазды, - сказала старуха.
– Что мужики пьют да бабам подносят - это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят - это уж совсем на удивление.

– Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, - улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана.

– Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.

Мужчины выпили, а женщины только пригубили и тут же отставили стаканы подальше.

– Кушайте, гости дорогие, - сказала старуха и, отломив корочку хлеба, стала жевать ее передними уцелевшими зубами.

Еленка ухаживала за ней, выбирая кусочки помягче и повкуснее. Авдотья Кузьминична принимала эти знаки внимания с царственной невозмутимостью.

– Мы с тобой на той неделе по чернику пойдем, - сказала она.
– Как, Иван, отпустишь матроса-то?

– Да какая тебе черника сейчас!
– засмеялся шкипер.
– Ноги убьете да комаров покормите - вот и вся добыча.

– Сегодня у нас что?
– спросила Авдотья Кузьминична и сама же важно пояснила: - Сегодня у нас семнадцатое, по-старому - день Андрея Наливы и память иконы божьей матери Ганатской. Через четыре дня - Казанская. А на Казанскую, считай, так: поспела черника, поспела и рожь. Зажинки в старину начинались, песни по вечерам молодежь играла, и хороводы водили в поле.

– Это же когда было-то, мать?
– улыбаясь, спросил шкипер.
– Это тогда было, когда мы еще без химии жили. А теперь все смешалось и календарь твой недействительный.

– То не мой календарь, а божий, - строго сказала старуха.
– Земля по божьему календарю творит.

– Ну, насчет приметы это верно, - сказал старик, сдаваясь.
– Коли черника, то и рожь. Это верно.

– А насчет леща какая примета, Игнат Григорьич?
– спросил Иван.
– Пообещал я, понимаешь, Никифорову мальчонке…

– Лещ вообще-то берет, - сказал шкипер.
– Однако жара стоит, звон в воздухе, а он этого не любит. В глубину ушел, к стрежню поближе. Попробуй с плотов, что против Никольских островов зачалены.

– А на приваду что?

– Кашку свари покруче: пшенку либо перловку. Анисовых капель добавь маленько, чтобы дух по воде шел. А червей я тебе дам.

Червей старик разводил сам в железном ящике, подсыпал им мучицы и спитого чаю, раз в два дня поливал разведенным молоком. Черви у него росли крупные, вертлявые, ярко-красные - один в один, не в пример бледным и тощим обитателям супесных берегов.

– Давай, мать, за молоком завтра навостряйся, - озабоченно сказал старик.
– Пятые сутки червей одним чаем потчую.

– А что же Машка-то ваша?
– спросила Еленка.
– Или забастовала?

Старуха горестно вздохнула, а шкипер засмеялся:

– Тю-тю наша Машка! Продали мы Машку-то свою. Аккурат в Петровки и продали.

– Продали?… - ахнула Еленка.
– Да как же так?

– Расскажи, мать. Повесели гостей!
– смеялся шкипер.

– Смеху тут немного, - вздохнула старуха.
– А дело было так. Задумала я козленочка поиметь…

– Это она задумала, она!… - хохотал шкипер.
– Не Машка, Трофимыч, а она!