Иверский свет

не стерплю, побледнею от вздору.

Но тебя я боготворю.

И тебе стать другой не позволю.

Эй, послушай! Покуда я жив,

жив покуда,

будет люд тебе в храмах служить,

на тебя молясь, на паскуду.

2*

35

Не исчезай на тысячу лет,

не исчезай на какие-то полчаса...

Вернешься Ты через тысячу лет,

но все горит

Твоя свеча.

Не исчезай из жизни моей,

не исчезай сгоряча или невзначай.

Исчезнут все.

Только Ты не из их числа.

Будь из всех исключением,

не исчезай.

В нас вовек

не исчезнет наш звездный час,

самолет,

где летим мы с тобой вдвоем,

мы летим, мы летим,

мы все летим,

пристегнувшись одним ремнем,—

вне времен —

дремлешь Ты на плече моем,

и, как огонь,

чуть просвечивает ладонь Твоя. Твоя ладонь.

Не исчезай

из жизни моей.

Не исчезай невзначай или сгоряча.

Есть тысячи ламп.

И в каждой есть тысячи свеч,

но мне нужна

Твоя свеча.

Не исчезай в нас, Чистота,

не исчезай, даже если подступит край.

Ведь все равно, даже если исчезну сам,

я исчезнуть Тебе не дам.

Не исчезай.

НЕ ПИШЕТСЯ

Я — в кризисе. Душа нема.

«Ни дня без строчки», — друг мой точит.

А у меня —

ни дней, ни строчек.

Поля мои лежат в глуши.

Погашены мои заводы.

И безработица души

зияет страшною зевотой.

И мой критический истец

в статье напишет, что, окрысясь,

в бескризиснейшей из систем

один переживаю кризис.

Мой друг, мой северный,

мой неподкупный друг,

хорош костюм, да не по росту.

Внутри все ясно и вокруг —

но не поется.

Я деградирую в любви.

Дружу с оторвою трактирною.

Не деградируете вы —

я деградирую.

Был крепок стих, как рафинад.

Свистал хоккейным бомбардиром.

Я разучился рифмовать.

Не получается.

Чужая птица издали

простонет перелетным горем.

Умеют хором журавли.

Но лебедь не умеет хором.

О чем, мой серый, на ветру

ты плачешь белому Владимиру?

Я этих нот не подберу.

Я деградирую.

Семь поэтических томов

в стране выходит ежесуточно.

А я друзей и городов

бегу, как бешеная сука,

в похолодавшие леса

и онемевшие рассветы,

где деградирует весна

на тайном переломе к лету...

Но верю я, моя родня —

две тысячи семьсот семнадцать

поэтов нашей федерации

стихи напишут за меня.

Они не знают деградации.

СВЕТ ДРУГА

Я друга жду. Ворога отворил,

зажег фонарь над скосами перил.

Я друга жду. Глухие времена.

Жизнь ожиданием озарена.

Он жмет по окружной, как на пожар,

как я в его невзгоды приезжал.

Приедет. Над сараями сосна-

заранее озарена.

Бежит, фосфоресцируя, кобель.

Ты друг? Но у тебя — своих скорбей...

Чужие фары сгрудят темноту —

я друга жду.

Сказал — приедет после девяти.

В соседних окнах смотрят детектив.

Зайдет вражда. Я выгоню вражду —

я друга жду.

Проходят годы — Германа все нет.

Из всей природы вырубают свет.

Увидимся в раю или в аду.

Я друга жду, всю жизнь я друга жду!

Сказал — приедет после девяти.

Судьба, обереги его в пути.

ТОСКА

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,

забреду ли в вечернюю деревушку —

будто душу высасывают насосом,

будто тянет вытяжка или вьюшка,

будто что-то случилось или случится

ниже горла высасывает ключицы.

Или ноет какая вина запущенная?

Или женщину мучил — и вот наказанье?

Сложишь песню — отпустит,

а дальше — пуще.

Показали дорогу, да путь заказали.

Точно тайный горб на груди таскаю —

тоска такая!

Я забыл, какие у тебя волосы,

я забыл, какое твое дыханье,

подари мне прощенье,

коли виновен,

а простивши — опять одари виною...

В человеческом организме

девяносто процентов воды,

как, наверное, в Паганини

девяносто процентов любви!

Даже если — как исключение

вас растаптывает толпа,

в человеческом

назначении

девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,

даже если она беда,

так во мне,

несмотря на мусор,

девяносто процентов тебя.

ВОДНАЯ ЛЫЖНИЦА

В трос вросла, не сняв очки бутыльи —

уводи!

Обожает, чтобы уводили!

Аж щека на повороте у воды.

Проскользила — боже! — состругала,

наклонившись, как в рубанке оселок.

Не любительница — профессионалка,

золотая чемпионка ног!

Я горжусь твоей слепой свободой,

обмирающею до кишок,—

золотою вольницей увода

на глазах у всех, почти что нагишом.

«Как же, вот сейчас видала —

в облачках она витала.

Пара крылышков на ей,

как подвязочки!

Только уточняю: номер Зв'/г-- »

Горизонты растворялись

между небом и водой,

облаками, островами,

между камнем и рукой.

На матрасе — пять подружек,

лицами одна к одной,

как пять пальцев в босоножке

перетянуты тесьмой.

Пляж и полдень — продолженье

той божественной ступни.

Пошевеливает Время

величавою ногой.

Я люблю уйти в сиянье,

где границы никакой.

Море — полусостоянье

между небом и землей,

между водами и сушей,