Иверский свет

скоро станет классическим, как сегодня Пикассо.

Чистый вздох стеклодувши из глуши гусь-хрустальной

задержался в игрушке модернистки кустарной,

чтобы лет через тыщу реставратор дотошный

понял вечную душу современной художницы.

Он остался в архивах царевых,

в подсознанье Золотарева.

Он живет по Урицкого, 30.

В доме певчие половицы.

Мудр хозяин, почти бесплотен,

лет ему за несколько сотен.

Губы едкие сжаты ниточкой.

Его карий взгляд над оправой,

что похожа на чайное ситечко,

собеседника пробуравит.

Пимен нынешний — не отшельник,

я б назвал его пимен-общественник.

Он спасает усадьбу Некрасова,

окликая людей многоразово

от истицы Истории имени.

Бескорыстно-районные пимены!

Боли, радости, вами копимые,

ваша память — народная совесть.

Я ему рассказал свою повесть.

«Полисадов?»— он спросит ехидно,

лба морщины потрет, словно книгу.

И из недр его мозга с досадой

на меня глядел Полисадов.

Профиль смуглый на белом соборе,

пламя темное в крупных белках,

и тишайшее бешенство воли

ощущалось в сжатых руках.

(Вот таким на церковном фризе,

по-грузински царебровом,

в ряд с Петром удивленной кистью

написал его Целебровский1.)

Но не только в боренье с собою,

посох сжав, побелела рука —

в каждодневном боренье с собором.

Он в нем с детства видел врага.

В нем была бы надменность и тронность,

если бы не больные глаза

и посадки грузинская стройность,

что всегда отличала отца.

«Что тебе, бездуховный отпрыск?»—

как бы спрашивал хмурый образ.

Но материализм убеждений

охранял меня от привидений.

1 Целебровский П. И. (1859—1921) — художник I класса,

расписывал собор по заказу Полксадова (см. Н. Кондакова, «Сло-

варь русских художников»).

Молодая жена Валентина

чай подаст и уложит сына.

Долог спор об усадьбе Некрасова

и о том, что история — классова.

XI

Как Россия ела! Семга розовела,

луковые стрелы, студень оробелый,

красная мадера в рюмке запотела,

в центре бычье тело корочкой хрустело,

синяя чурчхела, крабов каравеллы,

смена семь тарелок — все в один присест,

угорь из-под Ревеля — берегитесь, Ева! —

Ева змея съела, яблочком заела,

а кругом сардели на фарфоре рдели,

узкие форели в масле еле-еле,

страстны, как свирели, царские форели,

стейк — для кавалеров, рыбка — для невест,

мясо в центре пира, а кругом гарниры —

платья и мундиры, перси и ланиты,

а кругом гарниры — заливные нивы,

соловьи на ивах, странники гонимые,

а кругом гарниры — господи, храни их! —

сонмы душ без имени... —

позабывши перст,

ест дворянский округ, а в окошках мокрых

вся Россия смотрит, как Россия ест.

Я твою читаю за песнью песнь:

«Паче всех человек окаянен есмь».

Для покорных жен, для любовных смен

паче всех человек окаянен есмь.

Говорящий племянник зверей и рощ,

я единственный в мире придумал ложь.

Почему на Оке от бензина тесмь?

Паче всех человек окаянен есмь.

Опозорен дом, окровавлен лес,

из истории стон, из Гайаны — весть,

но кто кинет камень, что чист совсем?

В одного камнями кидают семь.

Но, отвергнув месть, как пройдя болезнь,

человек за всех покаянен есть —

ставя храм Нерли, возводя Хорезм,

человек за всех осиянен есмь.

Почему ж из всех обезьян, скотин

осиянен есмь человек один?

Ибо «Песней песнь» — человечья песнь.

Человек за всех богоявлен есмь.

XIII

Это было в марте, в вербном шевелении.

«Милый! окрести меня, совершеннолетнюю

Я разделась в церкви — на пари последнее

Окрести язычницу совершеннолетнюю.

Я была раскольницей, пьянью, балериной.

Узнаешь ли школьницу, что тебя любила?

Голым благовещеньем с глазами янтарными

первая из женщин я вошла в алтарную.

От толпы спасут меня сани шевролетные...

Милый! окрести меня, совершеннолетнюю!

Я люблю твой голос, щеки в гневных пятнах,

Буду годы, годы тайная жена твоя.

На снегу немыслимом, схваченная платьем,

встану с коромыслом — молодым распятьем!

Я пришла дать волю и раскрепощенье.

Я тебя простила, слепой священник.

Как отвратен в инее город вермишелевый...

Милый! окрести меня, совершеннолетнюю!

Завтра в шали черной вернусь грех отмаливать.

Врежется в плечо мне перстень твой эмалевый.

«Любишь! любишь! любишь!» — прочту во взорах...»

Содрогнулось чудище темного собора.

XIV

В 1882 г. чугунный пол заменен на деревянный,

' щитовой, главы и кровля покрыты железом и окраше-

ны медянкой, в северной стене пробита арка для

соединения храма с теплой церковью, связи в стенах

железные, клиросы отделены двумя позолоченными

киотами, стены заново покрыты живописью.

Из описания Полисадова.

...были заподозрены в разброске прокламаций

два послушника Бла1 овещенского монастыря.

Из «Донесения Начальника Влади-

мирского губернского жандармского

Управления».

Он случившимся тяготился,

золотой заложник истории!

В середине шестидесятых

он от дел мирских удалился.

Сбросил имя. Стал Полисадов

настоятелем Алексием.

Настоятель был прогрессивен.

Сгоряча собор перестроил.

Церковь теплую свел с холодной