Из двух зол

— Он не слушается тебя, — перебил Ральф.— Он берёт себе еды, сколько хочет, он отдаёт свои собственные приказы, он забивает одних малышей до смерти, а других вытаскивает из-под твоих охотников и перекладывает под себя. Ты считаешь, это нормально?

— Да, он позволяет себе лишнего, но он мой друг и почти мой соправитель. Ему можно.

— Почти? Это ты хорошо сказал, что почти. Верно мыслишь. Он же считает себя наравне с тобой, всё это время. Ещё когда Хрюша был жив, считал. Ты что, не помнишь? Как он без твоего приказа убил Хрюшу? Ведь знал, что ему за это ничего не будет. А как он учил тебя правильно загонять копья между рёбер? Он тебя тогда плечом оттолкнул, а ты даже не заметил. Это что, не неуважение к тебе? Я иногда зову тебя по имени и подкармливаю больных малышей — что в этом такого ужасного? А Роджер, между прочим, на твоё место метит. И уже очень давно.

— Не зарывайся, Ральф, — Джек дёрнулся к нему и сжал руку на его горле. Не сильно, не чтобы действительно придушить, ну или хоть напугать, а просто чтобы заставить замолкнуть. Ральф говорил ужасные вещи, и Джек, припоминая множество поступков Роджера, понимал, что он прав. Это-то и было ужасно: Роджер был надёжной опорой, которая теперь расшаталась. — Не зарывайся, или мало тебе сегодня досталось?

— А ты всегда готов добавить ещё, да? — зло спросил Ральф, пытаясь оттолкнуть сильную загорелую руку, но пальцы всё время проскальзывали по краске, размазывая узоры, и ничего не получалось.

— Само собой, — процедил Джек. — Мой приказ всё ещё в силе: сиди молча и не вздумай лезть не в свои дела. Это ясно?

— Ясно, — Ральф наконец оттолкнул сдавливавшую его горло ладонь и прокашлялся.

Джек осмотрел руку с размазанными узорами, прикинул, что примерно также должно выглядеть и лицо, и коротко бросил:

— Принеси воды, глины и угля. Сделаешь мне новые узоры.

Ральф хотел было что-то сказать, но Джек окатил его таким взглядом, что пришлось примолкнуть и выбраться из пещеры. Большинство членов племени разбрелись по своим палаткам, чтобы отоспаться после бурной ночи, и только пара малышей изумлённо ахнула, увидев своего защитника с разбитым лицом.

Ральф взял скорлупку с водой, плеснул на руки и умылся, шипя от боли. Ему горько подумалось: что же, каждый день новые ранки залечивать? Вчера Джек рассадил ему локоть, сегодня разбил лицо. А что завтра?

С горем пополам умывшись, Ральф взял другую скорлупу с чистой водой, пару головешек из потухшего костра и несколько скорлупок с влажной глиной разных цветов, которую малыши приносили на палаточную площадку почти каждый день, чтобы охотники могли обновлять свои узоры в любое время.

Джек изваянием самому себе сидел на «постели» из листвы и точил гарпун. Тихо, на грани слышимости он напевал въевшийся в память церковный гимн, и Ральфа передёрнуло: это выглядело действительно жутко. Убийца, дикарь, мерзавец Джек точил оружие и, сам того не осознавая, пел славу Господу.

К счастью, приход Ральфа его отвлёк и от гарпуна, и от гимна. Выглядел Ральф плачевно: разбитые губы на загорелом лице алели ярким пятном, скула почернела и глаз заплыл. Извиняться Джек, конечно, не собирался, но мысленно пообещал себе не уподобляться Роджеру.

Ральф опустился рядом с ним на колени и, взяв горсть сушёных водорослей, смочил их и быстро обтёр его лицо, торс и руки, смывая старый узор. После, добавив в глину ещё немного воды, Ральф помешал её палочкой, доводя до нужной консистенции, и принялся замазывать лицо Джека, на несколько минут ставшее незнакомым и странным без маски. Это было лицо молодого мужчины, почти мальчишки, узкое, веснушчатое, с живыми синими глазами и светло-рыжими ресницами. Ральф постоянно менял ему маску, но всё равно видеть его настоящее лицо было странно.

Закончив с лицом, Ральф закрасил шею, грудь, крепкий живот и мускулистые руки, а потом Джек повернулся, подставляя спину. Закончив с жёлтой глиной, Ральф взял в руки белую и двумя пальцами нанёс узоры, уже ставшие привычными, на лицо, плечи и торс. Головешками Джек обвёл кольца на руках уже сам.

— Я свободен? — Ральф отвёл взгляд. Лицо Джека в маске менялось до неузнаваемости, переставало быть лицом человека и становилось ликом древнего языческого идола, скорого на расправу и жадного до крови и развлечений.

— На сегодня да. День Отдыха — так отдыхай.

***

Генри всем телом припал к земле, всматриваясь в колышущуюся сочную зелень, за которой скрывался свиной лаз. Сегодня ему разрешили раскраситься как охотнику, точнее, Роджер разрешил. И не просто разрешил, а сам нанёс узоры, приятно касаясь пальцами кожи, и теперь в той же позе, припав к земле чуть позади, тоже внимательно следил за тропкой.

Когда-то давно, когда Генри был ещё совсем маленький, свиней на острове осталось совсем немного из-за большого пожара. Он помнил этот день только по бешеному азарту охоты и по сильной боли, когда Ральф, защищаясь, ударил его копьём в живот. А потом было жарко и светло до самой ночи, как днём. Тогда почти всех свиней изловили и стали держать в загонах, а на воле оставили только около десятка. Прошли годы, свиньи расплодились, но разрешение поохотиться Джек дал только сегодня на пиру: Билл сказал, что на днях нашёл их логово, и их там было много. Генри понимал, что честь убить первую дикую свинью за много лет выпала ему не просто так, и что если бы он не принадлежал Роджеру, не видеть бы ему своей собственной охоты, как своих ушей. Поэтому он был рад, что принадлежит Роджеру; но на самом деле принадлежать ему было хорошо и так, без всякой охоты.

Задумавшись, Генри пропустил момент, когда на тропке послышался мелкий перестук копыт. Роджер беззвучно коснулся его локтя и кивнул на лаз, прося прислушаться. Генри задохнулся от волнения и нетерпения, крепче сжал копьё и приготовился к броску. Роджер сзади в точности повторил его позу, зная, что если Генри оплошает, он успеет перехватить свинью и ранить, а уж право добить останется за малышом. Пусть это будет его триумфом.

Генри подобрался, согнулся тугой пружиной, и когда коричневое, живое показалось из-за травы, ударил, что было сил, теряясь от прорезавшего тишину визга. Роджер хотел было прикрикнуть на него, чтобы не зевал, но Генри уже выскочил на тропу и бросился вслед за раненой свиньёй, только пятки сверкали. Роджер ухмыльнулся, видя, что его помощь не требуется, и пошёл за Генри шагом. Впереди слышалась возня, визги, кровожадное рычание, а потом визг оборвался на высокой ноте и затих.

На тропе сидел на коленях Генри, держа в дрожащих руках окровавленный нож, а перед ним лежала туша свиньи. Зверёныш, он всё ещё трепетал от только что пережитого азарта погони, и Роджер, снисходительно улыбнувшись, забрал у него нож и, вытерев его о свою ладонь, мазнул мальчику по лицу, смешивая кровь с глиной, углём и потом.

— Понравилось?

Генри кивнул и судорожно сглотнул, глядя на Роджера глазами с расширенными зрачками.

— Не думал, если честно, что у тебя с первого раза получится убить. Ты молодец.

Генри просиял улыбкой, довольный, что сам Роджер его хвалит, и с любопытством глянул на остывающую тушу.

— Что теперь?

— Выпустить кровь. Перережь ей горло.

Генри поморщился, и эта лёгкая тень морщинок была видна даже через толстый слой глины.

— Я… я не хочу. Можно я не буду? — он глянул на Роджера заискивающе, ласково, но такие штучки на него не действовали.

— Убил, а свежевать не хочешь? — Роджер ухмыльнулся недобро, буравя Генри тяжёлым взглядом и протягивая на раскрытой ладони нож. — Перережь горло.