Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Шрифт:
В исследованиях, созданных после развала Советского Союза, там, где авторы нередко просто меняют плюс на минус и наоборот, революционность не в моде. Но и это не является решением вопроса. Настороженное восприятие Герценом крайнего радикализма не является его слабостью. В этом он прав. Однако, есть и другое. В своей положительной программе Герцен, конечно, утопист. Но и крайние радикальные призывы революционных демократов были не менее утопичны. Утопично их совершенно беспочвенное обращение к крестьянству, вера в близкуюкрестьянскую революцию. Один из самых крупных знатоков истории России второй половины XIX века, П. А. Зайончковский, вскоре после того, как мы познакомились и поняли, что можем друг другу доверять, закрыв подушкой телефон (опасался прослушиванья), говорил, что никакой революционной ситуации в Росссии 60-х гг. не было. Следовало бы добавить: и хорошо, что не было. Это он и подразумевал. В ином случае мог возникнуть только бунт, «бессмысленный и беспощадный», кровавый и потопленный в крови. В начале 1970 гг., когда происходила наша беседа, такие утверждения являлись крамолой. В существовании первой революционной ситуации (считалось, что была еще и вторая) не принято было сомневаться (по крайней мере, никто не решался выразить свои сомнения в печати). Создана была специальная исследовательская группа под руководством академика М. В. Нечкиной по изучению революционной ситуации в России 60-х годов. До этого
Следует, пожалуй, кратко остановиться на соотношении Чернышевкого (он, по словам Ленина, стоял во главе революционных демократов 6о-х гг.) и С. Г. Нечаева, приверженца концепции: интересы революции всёоправдывают. В советском литературоведении их самым решительным образом противопоставляли. Чернышевский изображался как положительный идеал революционного политического деятеля, Нечаев — как его антипод, авантюрист, провокатор, циник, не имеющий никаких этических норм (см. Дост. т.12.с192-218 и указанные там источники). В таком противопоставлении немало справедливого, но заметно и стремление идеализировать, отделить хорошую, истиннуюреволюционно-демократическую радикальную идеологию от плохой, неистинной.Между тем у них, при всех отличиях, было много общего.
Не только в высказываниях Чернышевского, что история — не тротуар Невского проспекта и делать её в белых перчатках нельзя, которые с одобрением приводит Ленин. В романе «Что делать?», в концепции «разумного эгоизма», можно уловить мысль о несостоятельности этических норм, всех коренных оснований существующего общества. Можно, конечно, утверждать, что такие нормы — «лживая, лицемерная мораль» эксплуататорского общества, которую вполне позволительно нарушать. Но, в конечном итоге, такой подход приводил к разрушению всякой этики, как подход «Эстетических отношений искусства к действительности» — к разрушению всякой эстетики. Напомню, что Вера Павловна имеет двух мужей, а Лопухов — двух жен. Это и по современному законодательству подсудное дело. Да и ряд других эпизодов романа, мимоходом упоминаемых, должны подчеркнуть, что «новые люди» — парни «крутые» и умеют добиваться своих целей (что бы вы подумали, например, если бы за то, что вы не уступили дороги встречному, он положил бы вас лицом в грязь; что бы было, если бы на узкой дороге встретились два таких «новых человека»). Важное значение с этой точки зрения имеет глава пятая, «Новые лица и развязка». Кирсанов в ней берет на себя право решать, жить или умереть Кате Полозовой, готов дать ей отраву. А отец её, прежде с пренебрежением относившийся к Кирсанову, думает о нем почти с восхищением: «Экий медведь<…>умеет ломать» и повторяет: «Вы страшный человек!» Полозов вспоминает берейтора Захарченко, объезжающего жеребца: тот «хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у ''Громобоя'' сильно порваны, в кровь». На вопрос Полозова: неужели бы он на самом деле отравил Катю, Кирсанов совершенно холодно отвечает: «Еще бы! Разумеется». На слова Полозова о том, что он страшный человек, Кирсанов возражает: «Это значит, что вы еще не видывали страшных людей» и думает про себя: «показать бы тебе Рахметова» (423). Отсюда не далеко до принципа «всё позволено» ради доброй цели. А затем, что и вообще «всё позволено». К чему и пришли авторы прокламации «Молодая Россия» в начале, а «нечаевцы» в конце 60-х гг.
Нечаев и члены его группы, тайного общества «Народная расправа», убили слушателя Петровской земледельческой академии И. И. Иванова, обвинив его в измене, в которой тот был неповинен (но он противился диктаторским замашкам Нечаева, который хотел к тому же «связать» членов группы пролитой кровью). Программой «Народной расправы» являлся «Катехизис революционера», написанный Нечаевым: «Польза революционного дела» должна стать единственным мерилом действий; ради нее оправдывалось применение всех средств, допустимость иезуитской тактики; цель же — разрушение существующего порядка: «Наше дело — страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение».
Убийство Иванова было совершено 21 ноября 69 г. Процесс над нечаевцами, первый гласный политический процесс в России, происходил в 71 г. Он широко освещался в русской и зарубежной прессе. За ним внимательно следил Достоевский, как и многие другие писатели (сам Нечаев бежал за границу, но в 72 г. был выдан швейцарским правительством русским властям, осужден и умер в Петропавловской крепости 21 ноября 82 г., уже после убийства Александра II). Как известно, Достоевский использовал материалы дела Нечаева как основу романа «Бесы», романа злободневного, тенденциозного, местами сбивающегося на памфлет, карикатуру. Нельзя, конечно, принимать изображенных в «Бесах» персонажей за объективную характеристику их прототипов. Тем не менее «Бесы» в советское время не популяризировались. Аналогии с современностью звучали довольно отчетливо. Власти опасались, что читатель будет судить о революционном движении 1860-х гг. по роману Достоевского. Мне случайно где-то в конце 1960-х — начале 70-х гг. пришлось присутствовать на заседании в Пушкинском доме, где обсуждался план 30-томного полногособрания сочинений Достоевского. Шли споры, следует ли печатать роман «Бесы». Всё же решили печатать. А примечания, планы, варианты, наброски вынести в отдельный том. Опасения были не беспредметны. При всей памфлетности «Бесы» создавали во многом верную картину крайнего русского радикализма, противоречащую официальным советским оценкам. И в этой картине довольно значимое место занимал Чернышевский, его роман «Что делать?» Последний упоминается в «Бесах» неоднократно. По мнению Достоевского, именно с Чернышевским, его книгой связана нечаевщина, Петр Верховенский. В одном из эпизодов повествователь видит на столе раскрытую книгу, роман «Что делать?» и называет его «катехизисом» «визжавших» (явное сопоставление с «Катехизисом революционера» Нечаева) (т10, 238). Думается, что и на самом деле определенная перекличка есть. Кстати, Нечаев (прототип Петра Верховенского) разделял веру Чернышевского в близость и реальность революции, разделял в 69 г., когда
от так называемой «революционной ситуации» и следа не осталось. В черновых набросках Достоевский пишет об этом, вновь сближая Петра Верховенского с Чернышевским и его единомышленниками: «Необыкновенный по уму человек, но легкомыслие, беспрерывные промахи даже в том, что бы он мог знать<…>Если б он был с литературным талантом, то был бы не ниже никого из наших великих критиков-руководителей начала шестидесятых годов. Он писал бы, конечно, другое, чем они, но эффект произвел тот же самый. Разумеется, я тут ни слова про нравственность <…> Только странно всё это: он ведь серьезно думал, что в мае начнется, а в октябре кончится. Как это назвать? Отвлеченным умом? Умом без почвы и без связей — без нации и без необходимого дела?» (т.11, с.303).Следует учитывать, что для людей типа и времени действия Чернышевского взгляды, о которых говорит Достоевский, — теория. Они принадлежали к тем историческим деятелям, которые за свои идеи проливали собственную кровь, отдавали собственную жизнь, а не чужую. В их теории они наделяли своих героев теми качествами, которыми сами не обладали, к их чести. Но эта теория позднее стала основой деятельности тех, кто решил ее воплотить на практике, и воплотил. Начиная с Нечаева, его единомышленников до их последователей на многие десятилетия. Да и с Нечаевым было не так просто. Проведя долгие годы в крепости, в нечеловечески тяжелых условиях, распропагандировав охрану и подготовив побег, он отказался от него, чтобы не сорвать покушения на Александра II и погиб в неволе.
Всё это вносит довольно существенные поправки в привычные представления о революционных демократах. Их действия (хотя не только они) во многом изменили обстановку к худшему. Правительство проводит, при одобрении значительной части общества, ряд репрессивных мероприятий: закрытие отдела для учащейся молодежи при «Литературном фонде», «Шахматного клуба», воскресных школ, ряда периодических изданий (см. воспоминания Л. Ф. Пантелеева 185–188). Исследователь С. С. Татищев в книге «Император Александр II. Его жизнь и царствование» (Т. 1–2. 1903–1911) пишет, что следственной комиссии по розыску авторов прокламаций и других революционных изданий не удалось открыть непосредственных поджигателей, но обнаружены вредные влияния учения, даваемое литераторами и студентами мастеровым и фабричным в воскресных школах, открытых за последние два года в Петербурге и других городах, сношения многих сотрудников журналов с лондонскими эмигрантами и др. Высочайше повелено закрыть все воскресные школы до пересмотра положения о них. Арестовано несколько лиц, в том числе Чернышевский — влиятельнейший из писателей так называемого. передового направления (в июле 62 г.). Многие недовольны этим, о чем пишет и Никитенко. 3 июня 62 г. арестован Писарев (188). 19 июня приостановлены журналы «Современник» и «Русское слово», газета «День» (179). Приостановка первых двух еще понятна: радикальные издания, ведущие сотрудники которых (Чернышевский, Писарев) арестованы. Славянофильский же «День» попал, как кур в ощип. Впрочем, некоторые причины для приостановки у властей имелись, о чем пойдет речь далее.
Надо отметить, что испуг перед крайним радикализмом заметен в произведениях многих писателей, отнюдь не реакционных. Он ощущается в романах «Дым» Тургенева, «Обрыв» Гончарова, «Некуда» и «На ножах» Лескова. Я уже не упоминаю об явно антинигилистических романах Клюшникова, Крестовского, Маркевича. Знаменательно, что антинигилистический роман возникает как раз в рассматриваемое время и в нем отражается, помимо прочего, изменение общественной атмосферы, имеющее довольно серьезные причины.
Вернемся к политике властей в области печати. В 1862 г., параллельно с обсуждением вопроса об изменении цензуры, министерство внутренних дел осуществляет свой давний замысел — издание правительственной газеты.1 января выходит первый номер «Северной почты», ежедневной газеты, печатавшейся в Петербурге в 1862-68 гг. В 69 г., после отставки Валуева, она переименована в «Правительственный вестник». Он издавался до 1917 г., но ставил перед собой совсем другие задачи: знакомил с официальными известиями, не претендуя на роль определяющего направление прессы и общественного мнения.
«Северная почта» — одна из первых официальных газет общероссийского масштаба. Считалась она газетой министерства внутренних дел, но сфера её деятельности была значительно шире. До неё печатались лишь издания отдельных правительственных ведомств, учреждений. Название её не новое. Так называлась газета, выходившая при почтовом департаменте в 1809-19 гг. Но замысел новой «Северной почты» был совсем иным. Он возник во второй половине 50-х гг., связан с обстановкой готовившихся реформ и обсуждался, в частности, летом 59 г. (Лемке358).
Первым редактором «Северной почты» назначен Никитенко, автор уже знакомого нам дневника. Его записи дают ясное представление о замысле новой газеты. При создании её ставилось две основные задачи. Первая — знакомить общество с правительственной программой и пропагандировать ее. Вторая — бороться с оппозиционной прессой, легальной и нелегальной, с заграничными изданиями (в первую очередь Герцена), с прокламациями и т. п. Газета состояла из двух частей: Официальнойи Неофициальной. В первой печатались придворные известия, правительственные распоряжения, приказы по министерству внутренних дел, позднее — и по министерству финансов. В неофициальной части публиковались внутренние и заграничные известия, коммерческие телеграммы, объявления. По замыслу, газета должна не только знакомить ее читателей с правительственной точкой зрения, но и стать своеобразным камертоном, по которому бы «настраивались» остальные периодические издания.
Никитенко писал в дневнике о том, что Валуев в 1861 г. предложил ему редактировать газету, которая с будущего (62) года начнет издаваться при министерстве внутренних дел. Никитенко сообщает о свидании с Валуевым, во время которого он сказал министру, что направление газеты должно быть умеренно-либеральным и спросил Валуева, соответствует ли это видам правительства. Тот отвечал утвердительно, но добавил, что нужно действовать осторожно, т. к. правительство еще само не уяснило своих видов (236). Через несколько дней Никитенко вновь встретился с Валуевым и подал записку с рядом условий, на которых должно основываться издание газеты. Валуев при Никитенко прочитал записку и согласился с ней. Никитенко же согласился быть редактором: «попытаюсь осуществить мою заветную мысль о проведении в обществе примирительных начал» (236). Он отправляет Валуеву проект объявления об издании «Северной почты». Валуев приглашает его к себе на следующий день. Там он извещает Никитенко, что докладывал царю о газете, о назначении Никитенко редактором; царь согласился на это «с особенным удовольствием». Никитенко говорит министру о необходимости в газете правдивости. Валуев отвечает: «это быть иначе не может». Торжественно уверяет, что министерство ничего противного не потребует (241). Товарищ министра внутренних дел, А. Г. Тройницкий, назначенный посредником между министерством и «Северной почтой», должен доставлять из министерства для нее материал (242). Происходит встреча Никитенко с И. А. Арсеньевым, тоже ставленником Валуева, редактором по литературному отделу (248). Как раз в это время Головнин назначен министром просвещения. Как-то и на него нужно ориентироваться. Никитенко рьяно берется за дело. Беспокоится по поводу газеты: надо уладить много мелочей. Докладывает о ходе дел Валуеву, проводит совещание с редакторами отделов. Последняя запись в дневнике за 61 г. полна оптимизма, о делах по редакции. (251-52).