Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Шрифт:
Цензурные инстанции готовят переход «Московских ведомостей» в руки новой редакции в конце июня, когда истечет трехмесячный срок, в течение которого разрешалось не печатать предостережение и ограничиваться уплатой штрафа. 6 и 7 мая «Московские ведомости» получают подряд второе и третье предостережение (за статьи в № № 81 и 95). Газета приостановлена на два месяца. Возобновиться под прежней редакцией она по планам цензурных властей не должна была. Валуев мог торжествовать победу. 8 мая 66 г. вышел, казалось, последний номер (98-й) «Московских ведомостей» под редакцией Каткова и Леонтьева. 10 мая московский генерал-губернатор отправил в III Отделение шифрованную телеграмму: «Всё исполнено точно. Третье предостережение вручено. Подписка взята. Отправлена по почте. Должные меры приняты. Пока всё благополучно». Как будто бы донесение о выигранной битве. Однако, это словечко пока.
Казалось, ничто не может спасти Каткова. Но случилось непредвидимое. 25 мая, после неудачного покушения Д. В. Каракозова (4 апреля 66 г.), император приехал в Москву. Катков встречается с его приближенными, ведет с ними продолжительные беседы. 14 июня он подает на имя царя пространную записку, утверждая в ней, что его газета всегда выражала интересы правительства, верховной власти. Он просит разрешения вновь возобновить свою журнальную деятельность. Доводы Каткова произвели впечатление. Разрешение было получено. 20 июня царь принял Каткова. Любимов, со слов последнего, передавал содержание беседы. «Верю тебе — считаю своим», — якобы сказал Александр; он сообщил, что внимательно следит за «Московскими ведомостями», регулярно читает их. Позднее, в начале 67 г. Катков говорил, что царь одобрил его деятельность и «выразил желание, чтобы мы продолжали ее в том же смысле, как прежде, и сохраняли уверенность, что в нем самом будем иметь поддержку, которая даст нам возможность действовать по совести» (1393).
Остановимся на приостановке еженедельной славянофильской газеты «День». Она выходила в Москве с 15 октября 61 г. под редакцией И. С. Аксакова и пользовалась довольно большой популярностью. В 62 г. у неё было около 4 000 подписчиков и тираж её превышал 7 000 экз., хотя популярность её после 62 г. резко снизилась.
Прежде, чем говорить о прекращении «Дня», следует напомнить о судьбе его предшественников, о запрещении в начале 30-х гг. журнала «Европеец», а в начале 50 х гг. — «Московского сборника», о чем говорилось в предыдущих главах. Правительство с подозрением относилось к славянофильским изданиям, чувствуя в них некоторую оппозиционность. Наиболее активные организаторы и участники славянофильских изданий И.С. и К. С. Аксаковы, А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, кн. В. А. Черкасский и др. были отданы под надзор полиции. Им запрещено было печататься, редактировать газеты и журналы. После смерти Николая I запрет был снят. В 56–60 гг., уже при Александре, выходил на паях славянофильский журнал «Русская беседа», редактируемый А. И. Кошелевым (4–6 раз в год). Позднее, с осени 58 г., его редактором становится И. С. Аксаков. Власти журналу не благоволили, но и у публики он успеха не имел, следовательно, не был опасен. В январе 59 г. под редакцией И. С. Аксакова стала выходить еженедельная газета «Парус». После второго номера власти её запретили, за требование гласности, критические отзывы о некоторых действиях правительства, об его внешней политике (статья М. П. Погодина «Прошедший год в русской истории», напечатанная во втором номере; см. часть первую шестой главы). «Дню» еще повезло: он выходил до 65 г. Направление газеты было довольно официальным: осуждались восставшие поляки, студенческие беспорядки 61 г., нигилисты обвинялись в поджогах и т. п. Тем не менее, начальство было ею недовольно. Прежде всего вызывали неодобрение выступления редакции с требованиями свободы печати, против цензурной политики правительства. Отчасти мы уже упоминали об этом выше. Головнин был недоволен газетой; всё в ней его раздражало (даже не столько общая суть содержания, сколько демонстративные выпады: сообщения, урезанные цензурой, печатались в черной рамке; на месте запрещенной передовой публиковалось, что она не появилась «по независящим от редакции обстоятельствам»; при помощи графини А. Д. Блудовой редакция добивалась разрешения какой-либо резкой статьи и т. п.). Головнин пожаловался царю об одной не пропущенной цензурой статье, опубликованной после запрета по настоянию Аксакова. Царь оказался либеральнее Головнина и московского цензора: не поддержал их мнения. Но вскоре нашелся более веский повод для репрессий: редактор «Дня» отказался повиноваться распоряжению самого императора. 3 июня 62 г. Головнин сообщил царю про неподписанную корреспонденцию в газете «День» о беспорядках в Остзейском крае, о духовенстве в Западных губерниях (№ 31). Последовал высочайший запрос: «кто автор?» Аксаков отказался ответить, о чем доложено царю. На повторный запрос последовало объяснение Аксакова, которое Головнин вновь довел до сведенья царя: там были рассуждения о чести редактора, об его ответственности перед авторами и т. п., т. е. редактор, вместо раскаянья, оправдывал свой отказ (Лем181). В итоге с № 34 за 62 г. «День» приостановлен. Аксаков лишен права его издания. Предложено объявить ему строгий выговор в присутствии всего московского цензурного комитета. Аксакова обязали подпиской отправлять статьи в цензуру только с указанием имени автора. Царь счел такую меру недостаточной. Он: распорядился: объявить Аксакову, что тот должен «немедленно исполнить мою волю» (т. е. назвать автора); в противном случае лишить Аксакова права издания журнала; «сообщить ему мои заметки» о понятии его о чести (весьма отрицательные — ПР). Аксаков упорствовал. 15 июня 62 г. Головнин извещал Валуева и Долгорукова (шефа III-го отделения) о лишении Аксакова права издания. 19-го июня «День» приостановлен. Правда, опала длилась недолго. 1 сентября газету разрешили возобновить под редакцией Ю. Ф. Самарина, который согласился приезжать в Москву и редактировать «День». По сути дела, Самарин был номинальным редактором до конца года. В это время номера выходили без подписи, а редактировали газету её сотрудники, в том числе и отставленный Аксаков. С нового, 63-го, года все вернулось к прежнему, но Головнин поставил газету под строгий контроль, назначил цензором «такого гуся, назначение которого почти равносильно запрещению». На запрещение«Дня» откликнулся «Колокол», осуждая русскую цензуру И все же эта история свидетельствовала о том, что времена изменились. Происходит своеобразная «полемика» между царем и литератором по вопросу о том, что такое честь, каждый остается при своем мнении, и никаким серьезным карам Аксаков не подвергся. При Николае о таком исходе спора подданного с императором и помыслить было нельзя. ((Лем182-84. Татищев. И. С. Аксаков в его письмах. СПб,1896?).
Тем не менее с периодическими изданиями, не угодными властям, продолжали расправляться и в это относительно либеральное время (оно становилось все более не либеральным). С цензурными преследованиями 62–63 гг. связано прекращение газеты «Современное слово», издаваемой Н. Г. Писаревским (Ле м^2 19–27, 220). За короткое время своего существования (с 1 июня 62 по 2 июня 63 гг.) она сумела себя зарекомендовать как издание отчетливо оппозиционного направления. Её возникновение связано с газетой военного министерства «Русский инвалид». В 61 г. Писаревский заключил контракт на издание этой газеты до 1868 г. Но вскоре военное министерство предложило контракт расторгнуть, так как неофициальная часть газеты «приобретает характер, за который министерство не может отвечать» (6). Об этом сообщал 4 апреля 62 г. военный министр министру просвещения, настаивая, чтобы неофициальную часть «Русского инвалида» сразу же отделили, издавали до конца года в виде особой газеты «Современное слово», которую бы с 63 года передали в собственность Писаревского, чтобы возместить убытки, понесенные им при расторжении контракта. Таким образом, само возникновение новой газеты, еще до начала её выхода, было связано с недовольством властей Писаревским, который в связи с этим и стал издателем «Современного слова». Писаревский, о котором ныне мало кто знает, — личность колоритная. Военный, начальник фотографического отделения военно-топографического депо генерального штаба, вышедшей в отставку. В дальнейшем крупный ученый, один из основоположников электротехники и телеграфного дела в России. К началу 60-х гг. Писаревский отнюдь не был благонамеренным издателем. В одной из записок III отделения в 64 г. его называют «врагом отечества своего». Известно, что в 56 г. он встречался в Лондоне с Герценом. В записке указывалось, что он во время пребывания за границей «употребил во зло сделанное ему доверие», «в бытность свою <…> в Лондоне находился в постоянных сношениях с известными эмигрантами Тхоржевским и Герценом, предлагал там образовать агентов для развития пропаганды и сообщил адреса разных лиц» (8). Был дан приказ об обыске его при возвращении в Россию. Трудно сказать, насколько эти обвинения соответствуют действительности (да и сформулированы они после скандала с его газетой), но направление «Современного слова» делает их довольно правдоподобными. Автор записки сообщал, что Писаревский «дал направление своей газете самое противуправительственное», проявив «крайнюю неблагонамеренность свою в политическом отношении и потому на него было тогда же обращено особенное внимание» (8). В 64 г., когда «Современное слово» давно прекратило свое существование, III-е Отделение продолжало считать, что и после раскрытия «злоупотреблений» Писаревский «не только не выразил ни малейшего раскаяния <…>, но напротив того в докладной записке<…> резко утверждал, что изменение в статьях не только не воспрещено ни одним законом, но<…> лежит на прямой ответственности редакции, которая знает, что, где и когда поместить приличнее». Характерны и сведения III Отделения об официально утвержденном редакторе «Современного слова» В. Н. Леонтьеве, брате консервативного писателя и публициста, сподвижника Каткова К. Н. Леонтьева. Он помещал в «Современном слове» заметки по крестьянскому вопросу, вел «Внутреннее обозрение», им написано большинство фельетонов, вызывавших особое недовольство властей своей «неблагонамеренностью». В агентурных донесениях III Отделения утверждалось, что «он принадлежит к числу самых ярых нигилистов<…> подвизался в запрещенной газете Писаревского<…> сотрудник „Голоса“ и известен в прессе под названием народного трибуна. Он в1862 году принимал самое деятельное участие в студенческих беспорядках» (курсив текста- ПР). Снова сведения несколько сомнительны. Среди них, как свидетельство «неблагонамеренности», упоминается сотрудничество в официозном «Голосе». Но и здесь отражается то, что отношение властей к Леонтьеву, было, видимо, небезосновательным. Сотрудничали в «Современном слове» писатели демократического лагеря. Среди них Н. С. Курочкин, старший брат редактора «Искры» В. С. Курочкина, сам принадлежавший к руководящему ядру этого сатирического журнала, участник революционного движения 60-х гг., член общества «Земля и воля» (даже кандидат в члены его центрального комитета). Курочкин летом 62 г. помещал в «Современном слове» заметки об европейской жизни, которые Писаревский высоко ценил. Печатались в газете С. С. Шашков и И. Г. Прыжов. Первый — писатель демократического направления, публицист и этнограф, автор статей о положении женщин. Второй — историк и этнограф, в дальнейшем участник тайного общества «Народная расправа», приговоренный к 12 годам каторги и ссылки.
У нас нет возможности подробно останавливаться на содержании «Современного слова», которое я в свое время детально изучал. Но смею утверждать, что газета откликалась на все животрепещущие события времени (общая атмосфера, наступление реакции, пожары и полемика вокруг них, нападки на нигилизм, правительственные реформы, проблемы свободы печати, национально-освободительное движение в Италии, восстание в Польше и др.) в духе наиболее демократических изданий, перекликаясь во многом с направлением «Современника». В трудное времяперехода реакции в наступление, оставаясь во второй половине 62 г., после приостановки «Современника» и «Русского слова», почти единственным демократическим изданием, «Современное слово» сумело сохранить верность лучшим журнальным традициям предшествующего периода.
Естественно, что власти недовольны газетой. Уже содержание неофициальной части «Русского инвалида» не удовлетворяло их. Действительно, там печатались статьи, совершенно неприемлемые для официальной газеты («Тенденции „Русского вестника“ по делу народного образования», № № 86–87 за 62 г., «Нечто вроде комментарий к сказаниям г. Аскоченского о Т. Г. Шевченке» и др.). Цензура обращала внимание на подобного рода статьи. Валуеву не нравится «Современное слово», но он не хочет столкновений с влиятельными людьми (видимо, газету поддерживал в какой-то степени на первых порах военный министр). Тем не менее высказать свое мнение Валуев считает нужным. 2 июля 62 г., через месяц после появления «Современного слова», он направляет письмо министру просвещения Головнину, советуя, вслед за «Современником» и «Русским словом», запретить на 5–6 месяцев «Современное слово». Валуев напоминает, что Писаревский придал «Русскому инвалиду» «неблагонамеренное направление», перечисляет ряд статей (о пожарах, о Пруссии, о казни политических преступников) и выражает сомнение в благонадежности нового издания (222). В ответ Головнин 4 июля сообщает Валуеву: он уже «объявил редактору „Современного слова“, что газета его подвергнется неминуемо временному прекращению, в случае продолжения нынешнего направления <…> и предписал цензирующему оную цензору усилить внимательность свою и строгость при просмотре статей» (6–7,223). Газета только-только появилась, а ей уже «вредное направление» приписали и под особо строгий контроль поставили.
С бо`льшим основанием это делается осенью 62 г. 24 октября товарищ министра внутренних дел сообщал Головнину, что почти в каждом номере «Современного слова», в «Политическом обозрении» с сочувствием говорится о всех событиях, ведущих «к ниспровержению существующего порядка», что редакция приняла за правило «проводить в публику противоправительственные идеи». Он же утверждал 31 октября, что не отдельные материалы газеты Писаревского, а «она вся проникнута весьма неодобрительным духом» (7).
В конце 62 г. (17 ноября), после того как в газетах появилось объявление о программе «Современного слова» (в 62 г. газета выходила по программе, утвержденной для неофициальной части «Русского инвалида»), товарищ министра внутренних дел писал Головнину, что направление «Современного слова» «едва ли будет таким, какое может быть допущено и терпимо в наших повременных изданиях». Он утверждал, что Писаревский очевидно стремится к «порядку вещей, который возможен вполне только в странах, имеющих представительный образ правления, и для достижения этой цели не боится ни сотрясений, ни толчков, ни скачков, а более опасается мирногои нечувствительногохода реформ» (курсив текста — ПР). По распоряжению министра просвещения всё это сообщено «для сведения» председателю Петербургского цензурного комитета. Естественно, что после подобных предупреждений придирчивость цензуры должна была резко возрасти. Дело доходило до того, что в результате запрещений у редакции едва хватало материала для выпуска очередного номера. Так, например, цензор, поясняя случай перепечатки в № 26-м «Современного слова» за 1863 г. объявления с программой газеты, замечал, что, видимо, у редакции «за удержанием цензурою непозволительных статей, не нашлось других, запасных, для занятия места». В другом случае подобный факт объяснялся тем же: «накануне много задержано статей» (7). Изучая направление «Современного слова», следует учитывать невыносимые условия, в которые была поставлена газета. Многие статьи, предназначенные для нее, так и не увидели света, многие оказались исковерканы цензорскими ножницами. А в середине 63 г. «Современное слово» запретили.
22 апреля 63 г. председатель Петербургского цензурного комитета Цеэ сообщил министру внутренних дел, что в прибавлении к 66-му номеру «Современного слова» (от 18 апреля) он заметил отрывки, которые цензура не должна была разрешить: в одном из них осуждался монархический принцип, в другом высказывалась мысль, что наивно надеяться на «законные» средства борьбы с несправедливостью и одобрялось сопротивление жителей Праги полиции. При сверке с корректурными листами оказалось, что цензор вычеркнул первый отрывок, а другой изменил. Однако, они были напечатаны в газете в первоначальном виде. Ставя министра в известность о происшедшем, Цеэ просил приказать «поступить с виновными по всей строгости законов». Началось следствие, которое раскрыло немало деталей, подтверждающих опасность направления «Современного слова». Но именно подтверждающих, так как у властей давно возникло представление о направлении газеты Писаревского, задолго до истории публикации запрещенных цензором отрывков, до начала следствия. О результатах его доложили царю. 2 июня 1863 г. вышел последний номер «Современного слова». По высочайшему повелению оно было запрещено (5) (см. мою брошюру «Демократическая газета „Современное слово“». Тарту, 1962// Учен. зап. Тартуского государственного университета, вып.121; см. также статью «Обсуждение новых постановлений о печати в русской журналистике 1862 года и газета „Современное слово“»//там же, Тарту, 1961, вып. 104).
Можно привести еще ряд случаев цензурных придирок в начале 60-х гг. (скандал вокруг романа Гюго «Отверженные»: последние его тома, по мнению Валуева, «имеют самое вредное направление»; отказ в разрешении Щедрину издавать в Москве раз в две недели журнал и т. п.) (Лем 233). Головнин, игравший прежде роль либерала, полушутя ставит себе в заслугу, что прекратил статьи, проповедующие материализм, социализм и коммунизм, направленные против христианской веры, монархии и самодержавия, «вредные» выступления по крестьянскому вопросу (Ле м^2 33–34). Такие похвалы и на самом деле соответствовали действительности. Печатать что-либо значительное, затрагивающее важные общественные проблемы, стало почти невозможно, как в самый разгар «официальной народности» Уварова.
Никитенко записывает в дневник: «Мысли грозит опять застой и угнетение <…>, а мыслящим людям, писателям, ученым — неприязненные нападки невежд и ретроградов» (Лем188). В массе же, по мнению Никитенко, надолго подорвано уважение к именам литератора, ученого, студента.
Чтобы несколько компенсировать бессодержательность внутренних отделов изданий, власти разрешили несколько расширить иностранные отделы. Но и в них требовалось, чтобы авторы авторы ограничивались фактами, не выражали своего мнения при описании государственных переворотов, антиправительственных движений и пр. (190). Запрещались и рассуждения о политических формах правления, намеки на преимущества конституционной и ограниченно-монархической форм перед монархически-самодержавными и т. п. (190-91). Для составления известий о заграничной жизни нужны были иностранные газеты, которые не пропускала цензура. Поэтому редакторы ряда изданий (Катков, Павлов, Краевский, Усов — «Северная пчела», Старчевский — «Сын Отечества», позднее В. Корш — «Санкт — Петербургские ведомости») обратились с просьбой разрешить бесцензурное получение выходящих заграницей изданий на русском и иностранных языках. Редакторы говорили о своей благонамеренности, осторожности, обещали, что будут опровергать содержащиеся в заграничных изданиях ложные учения, проникающие тайно в Россию, остающиеся без возражений и из-за этого вредно влияющие на молодежь (191). Разрешение было дано. Но, как обычно, за каждую такого рода льготу приходилось платить. 15 июля Валуев огласил в Совете Министров записку, где шла речь о неблагонамеренном направлении значительной части газет и журналов. Валуев утверждал, что нужно бы в периодических изданиях публиковать точные сведения о принятых общеполезных законодательных и административных мерах, предлагал побуждать и частные издания к печатанию таких материалов. По сути дела речь шла о плате за предоставленную льготу. И соответствующие статьи появились в ряде изданий, в частности, в получивших льготы на получение иностранной периодики (193).