Из круга женского: Стихотворения, эссе

V. «Все так же добр хранитель умиленный…»

После посещения М. Волошина

Все так же добр хранитель умиленный, Все с той же шапкой вьющихся кудрей, По-прежнему влюблен в французский гений, Предстал он мне среди моих скорбей. Не человек, не дикий зверь — виденье Архангела, когда бы был худей. Все та же мудрость древних сновидений И невзмутненность сладостных речей. И гладя мягкую, густую шкуру, Хотелось мне сказать ему в привет: «Ты лучше всех, ты светом солнц одет! Но хочется острей рога буй-туру, И жарче пламень, и грешней язык, И горестнее человечий лик». 1912

«Она пришла и ушла из моей жизни…»

С.Щ.

Она пришла и ушла из моей жизни. И я по-прежнему добр и весел, Два раза она звонила у двери, Два раза сидела среди этих кресел. Она приходила такой неутоленной… Глаза ее с тревогой спрашивали… И были слова мои мудро примирении. Как у того, кому ничто не страшно. Она смотрела на кусты сирени, Из моего окна вся перегнулась, Просила книг ей дать для чтенья И забыла взять, когда я завернул их. И вновь смотрела и ждала укора, Сказала, что в Церкви молиться не может, И ушла, унося тревогу взора И какую-то странную правду Божью. И я не сумел ей дать ответа. 1912

«Что же, в тоске бескрайной…»

Марине Цветаевой

«Что же, в тоске бескрайной Нашла ты разгадку чуду, Или по-прежнему тайна Нас окружает всюду?» — Видишь, в окне виденье… Инеем все обвешано. Вот я смотрю, и забвеньем Сердце мое утешено. «Ночью ведь нет окошка, Нет белизны, сиянья, Как тогда быть с незнаньем? Страшно тебе немножко?» — Светит в углу лампадка, Думы дневные устали. Вытянуть руки так сладко На голубом одеяле. «Где же твое покаянье? Плач о заре небесной?» — Я научилась молчанью, Стала душа безвестной. «Горько тебе, или трудно? К Богу уж нет полета?» — В церкви бываю безлюдной. Там хорошо в субботу. «Как же прожить без ласки В час, когда все сгорает?» — Детям рассказывать сказки О том, чего не бывает. Москва 1913

СЕБЕ

Твоя судьба, твой тайный лик Зовут тебя в иные страны, Ни бездорожье, ни туманы Не заградят последний миг. Забыла ты, где явь, где сон, И ищешь здесь не то, что нужно, И не на то твой взор недужный С больной любовью устремлен. Еще так много горных стран Твоя стопа не преступала И столько зорь не просияло Над тишиной твоих полян. В чужом дому нельзя уснуть, — Неверный кров жалеть не надо, Ты выйди утренней прохладой На одинокий, вольный путь. Росистой мглой луга блестят, Мир многолик и изобилен, Иди вперед, — Господь всесилен, И близок пламенный закат. Июнь 1913 Strand

НЕСВЯЗНЫЕ СТРОКИ

Вечереет, и белый покров Там, за лесом, встает в полусне. Нет прозрений и вещих снов. Я сижу между сосен на пне. Ткется белый туман на лугу, Горький запах несется с болот, Я сегодня опять не усну, Не забудусь всю ночь напролет. Буду долго и кротко лежать, Предо мной догорит темнота. И об имени светлом Христа Прочитаю несмело опять. Я честна, я права, что молчу, Не тревожу ничем тишины, Я свой круг перейти не ищу И мне сказки теперь не нужны. Искушенья и стыд, и вина Улеглись под одной пеленой… Только как себе буду верна, Когда мальчик мой станет большой? Он волшебное спросит кольцо; — Чем душа моя, — скажет, — жива? — И увидит, что бледно лицо, И услышит простые слова. Ветер где-то вздохнул и затих, Солнце низко над лесом стоит. Это вечер слагает мой стих, Это дух без святыни скорбит. Июнь 1913 Strand

СОНЕТ («Нет меры горести, и благу, и смиренью…»)

Нет меры горести, и благу, и смиренью… «Расстанемся опять, — сказал он мне вчера, — Все наши встречи — ложь. И ложь, что вы — сестра, И простоты нет там, где нет забвенья». И поднялось опять знакомое мученье, Пронзавшее все дни и ночи до утра… «Еще не волен я, и не пришла пора. Быть может, через год придет освобожденье…» Забыл, что нет годов, и дней осталось мало. Измучен дух, последнее настало… Но вдруг к ногам моим беспомощно приник, И головой колен коснулся богомольно. И долго мы сидели безглагольно, Благословляя этот горький миг. Апрель 1913 Москва

УЧИТЕЛЯ

Как много было их, — далеких, близких, Дававших мне волнующий ответ! Как долго дух блуждал, провидя свет, Вождей любимых умножая списки, Ища все новых для себя планет В гордыне Ницше, в кротости Франциска, То ввысь взносясь, то упадая низко! Так все прошли, — кто есть, кого уж нет… Но чей же ныне я храню завет? Зачем пустынно так в моем жилище? Душа скитается безродной нищей, Ни с кем послушных не ведя бесед… И только в небе радостней и чище Встает вдали таинственный рассвет. 1914

ДОМ

Люблю пойти я утром на работу, Смотреть, как медленно растет мой дом. Мне запах дегтя радостно знаком, И на рабочих лицах капли пота. Томясь от стрел и солнечного гнета, Трепещет мир в сосуде голубом. И слышится в усилии людском Служения торжественная нота. Благословен немой тяжелый труд И мирный быт. Присевши у ограды, Я думаю, как нужен нам приют, Чтоб схоронить в нем найденные клады. И каясь, и страшась земных уныний Уйти самой в далекие пустыни. <1914>

СВЕТИЛЬНИК

Посв. Л. Г.

Крадусь вдоль стен с лампадою зажженной, Таюсь во мгле, безвестность возлюбив, Страшусь, что ветра позднего порыв Загасит слабый пламень, мне сужденный. Как бледен голубой его извив! Как мир огромен — тайною бездонной, Над ним взметнувшись и его укрыв, Чуть тлеет свет, величьем уязвленный. И вот рука усталая, застыв, В траву роняет светоч бесполезный. И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной, Своим сиянием весь мир облив. И вновь рука подъемлет и, лелея, Несет в тиши дыхание елея. Август 1914 Судак

РАЗЛУКА

Постой на миг. Расстанемся сейчас. Еще мы близки. Я твоя подруга. Дай руку мне. Как натянулась туго Та жалость тонкая, что вяжет нас! И ныне, как всегда, в последний раз, И нет конца, нет выхода из круга, И знать нельзя, чем кончится рассказ? Зачем нужны мы были друг для друга? Свою ли боль, тебя ли я любила? Кругом пустыня — не взрастет могила, Где скорбной мглою дышит тихий сад. Еще рука трепещет, умирая, А полые зрачки уж вдаль глядят, Пустынное пространство измеряя.

«Ах, весна по улицам разлилась рекою!..»

Ах, весна по улицам разлилась рекою! Все, что похоронено, — встало вновь живое! Радостное, милое стережет нас где-то, Хочется расспрашивать и не ждать ответа. Отчего все близкие — самые далекие? Есть ли еще где-нибудь терема высокие? Что нам заповедано? Где наше призвание? Правда ли, что слышится вновь обетование? Эту смуту вешнюю не унять ответами! Полон воздух песнями, снами недопетыми, Стало все чудеснее, но и все забвеннее, И спешат по улицам девушки весенние. Весна 1914 Москва