Из любви к искусству

— Вот ведь ирония: всех так бурно заинтересовала личность этого Ф., а уже потом его работы. А вас, напротив, совсем не заинтересовал он сам. Я бы предпочел наоборот…

Это было не совсем так, но Нэрданель подавила возмущенный порыв и не стала отрицать или оправдываться. Они снова замолчали.

Вокруг было тихо, только шелестел подступающий к дому лес да по-осеннему уныло пиликали в нем птицы. Тракт проходил в стороне, если там и проезжали повозки или подводы, отсюда их было не слышно, как не было слышно и видно горожан, путников и даже далеких соседей. Крыша ближайшего дома выглядывала рангах в двухстах над зеленой полосой изгороди, и только слабый дымок над ней намекал на чье-то присутствие. Близости города даже не ощущалось.

Нэрданель продолжала сидеть, словно ожидая чего-то. Давно уже следовало уйти: привести себя в надлежащий вид, добраться до тракта или спуска и отыскать первого попавшегося извозчика. Куруфинвэ тоже молчал. Он по-прежнему смотрел перед собой, куда-то сквозь бумагу, и указательным пальцем трепал замявшийся уголок листа. Нэрданель вдруг поймала себя на том, что невольно следит за этим движением, разглядывает то ли белую повязку, то ли руку под ней; она очнулась и заскользила взглядом выше — по серому рукаву свитера, по истончившимся на локте, на плече шерстяным петлям, по растрепанным, жестко торчащим в стороны черным волосам. Потом взглянула ему в лицо и почти сразу поднялась на ноги.

— Нэрданель! — позвал Куруфинвэ, вскакивая следом и ловя ее за плечи. Она едва успела выставить перед собой ладони.

— Можно я…? — начал он и не закончил.

— Нет уж, — отрезала Нэрданель и после паузы добавила: — Пока.

========== И так далее ==========

Некоторое время спустя

Финвэ сидел перед столом на развернутом боком кресле и развлекал себя тем, что крутил на подставке письменный прибор. В стаканчиках-домах позвякивали ручки и перья, торчавшая из макушки белого города башня с бриллиантовыми окнами кидала по стенам стайки зайчиков.

— Хватит, — не выдержал наконец Махтано. Он сидел в кресле напротив и занимался тем, что чайной ложкой отмерял бренди и наливал его в чай.

— Какой блестящий пла-ан остался не востре-ебован… — проигнорировал эту просьбу Финвэ. — А я изрисовал эскизами це-елый блокнот…

— Знаю я твои эскизы: одни миниатюрные здания и в лучшем случае деревья, — проворчал Махтано.

— Вот и непра-авда…

— Хорошо, неправда! Но твоя неизбывная тяга к симметрии сразу бы выдала нас с головой! Ее плоды имеют мало общего с тем непринужденным изяществом, которое очевидно в …

— Избавь меня от своего кабинетного красноречия, — уже не растягивая заунывно слова, отмахнулся Финвэ. Оставил в покое несчастный прибор и бесцеремонно забрал у Махтано чашку. — Конечно, выдало бы. И моя геометрия, и твоя основательность. Может, публика сообразила бы не сразу, но Феанаро бы точно не вытерпел ни дня. Какой-то криворукий прохиндей порочит доброе имя мастера Ф.?! Подать его сюда!

— Насчет криворукого я бы попросил…

— Шуму, думаю, тоже было бы с размахом.

— Я, кстати, теперь понимаю, откуда у него такая тяга к странным авантюрам…

— Зато уж наверняка.

— Тебе ведь нужно было просто еще раз с ним поговорить.

Финвэ вернул на стол пустую чашку, ладонью отер губы и уже без тени улыбки посмотрел на друга. Тот вздохнул.

Конечно, он говорил. И явно не реже, чем сам Махтано, а тот начал увещевания с первого же дня. Тогда он задержался на кафедре допоздна и обомлел, увидев на пороге блудного ученика: Феанаро явно подгадывал удобный момент. Это было видно по тому, как уверенно он прошел в кабинет — без опаски встретить кого-нибудь еще, как небрежно бросил на кресло куртку и сразу вытряхнул из мешка целую гору разных коробочек.

— Вот, — произнес он после короткого приветствия.

И поделился своим планом. План Махтано сразу не понравился. Из писем к себе и к Финвэ он примерно знал о перемещениях Феанаро по Валинору; знал о том, что он провел целый год где-то на севере и плотно занимался своими исследованиями кристаллов, а потом переключился на их обработку.

Содержимое коробочек язык не поворачивался назвать впечатляющими — здесь требовалось что-то намного сильнее. Махтано тогда сразу сказал, что подобному место в Музеоне.

— Надеюсь, что так. Это часть моего плана.

Он стал рассказывать о том, что уже два месяца живет в старом доме Мириэль, что все продумал, что ему нужна помощь — какое-то время забирать письма до востребования и относить на почтамт посылки; что через несколько месяцев он собирается официально вернуться и так далее, и так далее.

— Я не пойму, зачем все это? — удивился тогда Махтано и положил начало череде попыток переубедить своего упрямого ученика.

Разумеется, не преуспел.

Потом они с Финвэ неоднократно все это обсуждали, гадали и спорили. А через пару месяцев, когда газеты только начали входить во вкус и обсасывали всевозможные сплетни, Махтано заявил, что с него хватит.

— На пользу тебе это не пойдет. Народ сочиняет небылицы и строит догадки. Если хочешь заниматься делом — занимайся. Незачем играть в игры. И твой отец, между прочим, такого же мнения.

— Тогда народ будет сочинять сплетни и проводить параллели. А я и так слишком частый персонаж газетных статей, — непреклонно заявил Феанаро.

— Тебя же это как будто не заботит?

Махтано сказал так, потому что знал: заботит, еще как заботит. Но принц давно приучил себя отвечать на все слухи холодной невозмутимостью и в лучшем случае насмешкой. Постепенно это стало его обычной реакцией на любые раздражители, даже если настоящей цели задеть в них не было вовсе. Результатом такой сдержанности становились откладываемые на потом вспышки и даже бурные взрывы раздражения.

— Меня и не заботит, — отрезал Феанаро. — Я просто не хочу, чтобы лишний раз трепали языками. Что к лицу принцу, что не к лицу. Как так, почему, отчего!.. Я хочу, чтобы оценивали просто работу! Не оглядываясь на титул, или на что-то еще! Учитель, да ты же сам все понимаешь!.. — и тут он, конечно, совсем потерял терпение и стал возбужденно мерить шагами захламленную, заставленную коробками комнату — она по-прежнему производила впечатление не очень-то обжитого места.

Махтано понимал, хотя и не до конца. Он годами пытался вытравить из ученика разные глупые мысли и убеждения, с которыми Финвэ и привел его когда-то давно, но преуспел меньше, чем хотелось бы. Если вообще преуспел. Доверие вот разве что завоевал.

— Как знаешь. Но я остаюсь при своем: так ты только вяжешь себя по рукам. Будешь потакать капризам леди из высшего света. А слухи эти дурацкие все равно будут мешать, даже так — безадресно, — он поднялся со стула и снял с гвоздя по привычке повешенную туда шляпу. Шляпа опять побелела от пыли.