Из разговоров на Беломорстрое

Заговорил Абрамов:

– У нас полная свобода! И полный расцвет!

– Для помещиков и дворян?

– Нет, зачем же для помещиков и дворян...

– Но также и не для фабрикантов и не для духовенства?

– Конечно!

– Стало быть, свобода и расцвет только для пролетариата?

– А крестьянство забыли? Сто миллионов!

– Позвольте, в крестьянстве тоже есть кулаки, середняки...

– Ну, скиньте несколько миллионов!

– Все равно! Ведь поскольку выдвинут примат пролетариата, а не крестьянства, постольку крестьянство может войти в эту систему только в пролетаризированном виде.

– Конечно! Колхозы и совхозы!

– Итак,-настаивал Харитонов, - свобода и расцвет признается вами только для пролетариата и для пролетаризированного элемента?

– Разумеется, как и на Западе только для буржуазии.

– Значит, в этом отношении вы подражаете буржуазии.

– Но вы забываете, товарищи, - защищался Абрамов, - что мы также проповедуем уничтожение классов. Диктатура пролетариата существует только для того, чтобы уничтожить все прочие классы и упраздниться самому пролетариату. Это не забывайте!

– Разрешите не согласиться, - настаивал Харитонов.
– Что значит "упраздниться самому пролетариату"? Ведь не так же надо понимать это учение, что пролетариат просто убьет себя, как самоубийца кончает пулей или петлей. Тогда бессмысленна и вся революция. Зачем добиваться власти, если после получения этой власти властвующий просто возьмет, да и перережет себе горло, преподнеся тем самым власть неизвестно кому? Нет... Я думаю иначе. Прочие-то классы пролетариат, действительно, хочет уничтожить всерьез и начисто, а себя самого он должен упразднить так, чтобы от этого дело его только выиграло. Для этого надо уничтожиться так, чтобы, правда, потерять всякое оформление и структуру как именно отдельного класса, но чтобы в то же время разлиться по всему миру, по всей истории, войти во все поры человека, в его мозг, в его сердце, в его душу, как воздух присутствует сразу везде и без него нет никакой жизни, а сам он бесформен и невидим. Я думаю, только о таком самоупразднении пролетариат и может мыслить, ни о каком другом. Но тогда и в бесклассовом обществе свобода останется, в конце концов, только для пролетариата.

– Да ничего подобного!
– горячился Абрамов.
– Раз вы сами говорите, что пролетариат превратится в общий воздух, которым будет жить человечество, - что же тогда и останется кроме этого воздуха?

– То есть вы хотите сказать, что все человечество превратится в пролетариат и тем самым он как класс уничтожится?

– Конечно! Для кого же вы будете еще требовать свободы, если никого больше и не будет кроме пролетариата?

– Но это будет свобода - с точки зрения данной же эпохи истории.

– Но ведь о данной эпохе и идет речь!

– Почему же? Мы можем обсуждать эту эпоху с точки зрения другой эпохи, - наконец, с точки зрения свободы вообще.

– С точки зрения абсолюта?

– Да... Хотя бы с точки зрения абсолюта.

– Но, к сожалению, никакого абсолюта нет.

– А относительное есть?

– Относительное есть.

– И только оно и существует?

– Да.

– И больше нет ничего?

– Нет.

– И, значит, оно зависит только от себя?

– Конечно.

– И оно всегда и везде?

– Я уже вам сказал, что кроме относительного вообще ничего не существует.

– Но что же у вас получается? Вы признаете существование "относительного", которое есть всегда и везде, которое одно и существует и притом ни от чего не зависит, а зависит только от себя. Тогда это и есть абсолютное?

– Это не абсолютное, но относительное.

– Тем не менее это относительное вы сами изображаете как абсолютное?

– Совершенно верно. Вы абсолютным называется абсолютное, я абсолютным называю относительное.

– Но тогда как будто прав я, а не вы?

– Все равно! В бесклассовом обществе будет полная свобода для всех, потому что для кого она могла бы не быть, тех не будет, а кто захотел бы дать иную свободу для всех, у того не будет никакого для этого критерия, ибо без воздуха, наполняющего его атмосферу, он все равно не сможет жить.

– Значит, - не пойман, не вор.

– Да! Поймать-то мог бы только абсолют.

– Значит, и не вор?

– Значит, и нет категории воровства.

Тут взмолился я жалобным голосом:

– Товарищи! Невозможно! Будем мы когда-нибудь говорить о технике или нет? Кажется, вопрос стоит ясно: для технического прогресса выдвинут абсолютный критерий - диктатура пролетариата. Спрашивается: что такое техника в эпоху диктатуры пролетариата?

Этот вопрос поставлен так ясно, что, кажется, даже несочувствующие диктатуре пролетариата могут тут высказывать правильные вещи. Угодно обсуждать этот вопрос или мы опять ударимся в философию?

– Надо кончать, надо кончать!
– заговорили многие.
– Время идет.

– Тогда, - сказал Абрамов, - я перейду к оценке высказанных у нас взглядов с точки зрения выставленного критерия.

– Слушаем! Просим!
– говорили присутствующие.

– Критерий диктатуры пролетариата важен тем, что это не есть принцип отвлеченный, философский, но диктатура пролетариата есть живая действительность. Если бы она была отвлеченным принципом и осуществлялась в качестве такового, то, - добавил Абрамов с улыбкой, - все присутствующие давно были бы уничтожены...

В комнате послышался смешок, но не столько насмешливый иронический, сколько почтительный и даже благодарный.

– Диктатура пролетариата.
– продолжал Абрамов, - и есть то, с точки зрения чего мы смотрим на технику. Техника - служанка диктатуры пролетариата. Отсюда уже легко дать ей и положительную и отрицательную характеристику. Начну с отрицательной.

Мы отвергаем "технику для техники", так же как принцип "искусство для искусства" или "наука для науки". Взгляды эти вызваны потребностями дифференцированного, самоуглубленного субъекта, относящегося к действительности пассивно и не желающего ее переделывать. Техника в этом смысле, равно как и наука, искусство, мораль и всякая иная сфера духовной жизни, сказывается объективной проекцией только одной стороны личности. Потому она и не переделывает самой действительности, но, соглашаясь с нею как с таковой, в ее субстанции, переделывает лишь ее внешние формы, подобно тому, как врач стал бы лечить гангрену не леча ее причину, заражение крови.

Мы отвергаем и научно-технический подход к технике. Он нужен студентам, исследователям, изобретателям, самим инженерам, так как не владея математикой, механикой, физикой, химией, строительным искусством и т. д., конечно, нельзя владеть и техникой. Но для нас это - только глина и камень, из которых мы строим здание социализма.

Мы отвергаем и всякий потребительский подход к технике. Конечно, техника, не облегчающая нашей жизни, личной и общественной, нам совершенно не нужна. Но чистое потребление совсем не есть наш принцип. Если надо, мы пойдем на голод, на неравномерное распределение, на сокращение техники в смысле потребительского принципа, потому что есть у нас цели несравненно более высокие, чем простое потребление. Это - бесклассовое общество, к которому мы идем через диктатуру пролетариата.