Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Я с Ли Мином поселилась в «Люксе», на Тверской. Это теперь гостиница «Центральная», а тогда в здании дореволюционной постройки размещалась гостиница-общежитие для работников Коминтерна. Очень удобное расположение: пройдешь пешком минут десять к Александровскому саду, а там уже и само здание аппарата Коминтерна. Сегодня его можно опознать по мемориальным доскам на стене: «Здесь работал Хо Ши Мин» – и прочим такого же рода, а тогда помещение это, конечно, было покрыто завесой секретности, и я ни разу туда не входила.

В гостиницу «Люкс» вход был тоже строго по пропускам. Мне сделали постоянный пропуск по заявлению Ли Мина, а если приходили гости, то мы звонили предварительно в проходную. В каждом номере стоял телефон – это было большое удобство по тем временам. Но в целом «Люкс» напоминал обычную советскую гостиницу: длинные коридоры с номерами по обе стороны и неизменной красной ковровой дорожкой посредине. Общий туалет, душевые в конце коридора и коммунальная кухня на несколько семей. Сейчас китайские журналисты, расспрашивая меня, прямо не хотят этому верить – им кажется, что если Коминтерн, то жильцы «Люкса» должны были наслаждаться необыкновенным комфортом, чуть ли не купаться в роскоши. А у нас с Ли Мином был номер на шестом этаже, метров тринадцать, окнами во двор. Крошечная прихожая, справа стенной шкаф, прямо напротив двери умывальничек с зеркалом. В комнате два дивана с выдвижными ящиками для постельного белья, письменный стол, полка для книг и круглый столик с креслом. Свободного места оставалось мало, тем более, когда прибавился еще один человек, то есть я. У Ван Мина, кстати, был апартамент с окнами на Тверскую, на солнечную сторону.

В те времена «Люкс» представлял из себя коробочку, где «каждой твари по паре», – кого там только не было! Многие жили постоянно, с семьями, а кто-то мелькал и исчезал. На нашем этаже проживал Вильгельм Пик (будущий руководитель ГДР), пожилой полноватый и очень воспитанный человек. При встрече даже с незнакомыми людьми он всегда улыбался и вежливо здоровался. Этажом ниже жил руководитель компартии Италии Пальмиро Тольятти (Эрколи). Приходилось сталкиваться в лифте и в коридорах «Люкса» и с другими известными деятелями: Морисом Торезом, Андре Марти. Но больше всего контактов было, конечно, с китайцами. Сальда с Колей Васильевым тоже переехали в «Люкс», и мы много общались. Какое-то время мы вместе начали заниматься китайским языком с китайцем из издательства, его звали Цю Цзиншань, но далеко в своих занятиях мы не продвинулись.

Свадьбу сыграли скромную: человек десять, не больше – товарищи Ли Мина по работе. Для комнатки в «Люксе» этого было уже предостаточно. Из собравшихся помню Чэнь Юня, крупнейшего партийного деятеля более поздней эпохи, Оуян Синя, члена китайской делегации в Коминтерне, тоже жившего в «Люксе», жену Цюй Цюбо Ян Чжихуа с дочерью-подростком Туей (Цюй Дуи).

Обед готовили общими силами – по-китайски, конечно. Жареные овощи с мясом мне показались очень вкусными, необычными для европейской кухни.

Спустя некоторое время устроили уже на квартире у мамы парадный обед для моих ближайших родственников. Было человек десять – двенадцать. Там в роли шеф-повара выступил Ли Мин. Обед всем показался превосходным. Слышались охи да ахи: «Ишь ты! Оказывается, можно жарить даже огурцы и помидоры, а мы этого и не знали!»

На этом обеде присутствовал только один китаец с русской женой Катей. Это был низенького роста человек с очень ординарным и, как мне тогда показалось, по-старчески сморщенным лицом. При виде такого невзрачного мужчины лицо у одного из моих родственников вытянулось, и он с удивлением и даже сожалением бросил взгляд на меня: у Лизы такой плюгавенький муж?! Я поспешила внести ясность. Как раз в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Ли Мин с блюдом в руке – он колдовал на кухне. Каким он показался мне красивым: высокий, стройный, с выразительными черными глазами и пышной шапкой волос! Я посмотрела на своего родственника: «Ну как?» Прочитав этот немой вопрос, он одобрительно кивнул: «Это совсем другое дело!»

Потекли наши обычные семейные будни. К девяти часам я уходила на работу в Издательство геолого-разведочной литературы, где работала в производственном отделе техническим редактором. Это издательство помещалось на Ильинке, в одном из переулков. Стена, огораживающая Китай-город, тогда еще не была снесена. Над одним из ее проемов, в том месте, где начиналась Ильинка, еще висела икона какого-то святого-чудотворца. А вдоль Лубянского проезда возле самой стены тянулись букинистические развалы, где всегда толпились любители-книжники, которые рылись в грудах потрепанных пыльных книг в надежде найти какую-нибудь печатную «жемчужину».

Ли Мин часто работал дома, иногда уходил, уезжал куда-то. Говорю «куда-то», потому что не спрашивала у него ни о чем: работа в Коминтерне считалась секретной, и я относилась к ней с уважением. Возвращаясь домой, я не раз заставала мужа врасплох – он торопливо прятал что-то в ящик письменного стола, но испачканные пальцы выдавали его с головой. Я понимала, что он работает над шифровкой с симпатическими чернилами, но оба мы делали вид, что ничего не произошло. Уже много лет спустя я узнала от Ли Мина, что он шифровал и расшифровывал особо секретные документы для ЦК КПК – с Яньанью уже имелась к тому времени постоянная радиосвязь. В этой деятельности ему помогали прекрасная память и опыт работы армейским шифровальщиком в молодые годы.

Кроме того, он преподавал на закрытых курсах для китайцев. Пару раз в неделю за ним приходила машина с военными, которые увозили его за город в школу «Выстрел». Ли Мин читал лекции по истории китайской революции и истории рабочего движения. Многим его слушателям врезались в память лекции о «лилисанизме», который он критиковал с большим напором, а в заключение заявлял ошеломленным китайцам:

– Я этот период прекрасно знаю, потому что Ли Лисань – это я!

Десятки лет спустя люди мне говорили:

– Никто из китайских руководителей никогда не критиковал себя так, как Ли Лисань.

Нашим ближайшим соседом в «Люксе» был Кан Шэн. Мы жили в номере 81, а он в номере 84. С ним в Москве находилась и его жена Цао Иоу, русское имя ее было Лина. Разговаривать с ними я не могла, так как по-китайски не знала ни слова, а они не понимали по-русски. Меня удивляло, как у такого импозантного человека, каким мне казался тогда Кан Шэн, может быть такая невзрачная жена. Кан Шэн по тем временам был всегда щеголевато одет, прекрасно сшитые костюмы сидели на нем великолепно, а очки в золотой оправе придавали утонченно интеллигентный вид. Он производил впечатление очень культурного человека. Позднее, в Пекине, я видела у него много альбомов с репродукциями картин из Лувра, Третьяковской галереи и других известных музеев мира. В доме у него был даже определенный уют, причем создавал его он сам, а не жена, что меня удивляло, так как по европейским понятиям уход за домом и создание приятного интерьера – святая обязанность женщины. Кан Шэн слыл знатоком древней китайской культуры и каллиграфии. В Пекине он, используя открывшиеся возможности, собрал большую коллекцию предметов искусства. В знак дружбы подарил Ли Лисаню бронзовую фигурку сидящего Будды. По моему невежеству мне она показалась непривлекательной и даже облезлой (как теперь понимаю, по причине древности), но я все-таки поставила ее в гостиной, где она и простояла до «культурной революции», а потом затерялась. Видимо, кто-то из «бунтарей» оказался более просвещенным, чем я, и понял стоимость этой вещи.

Как обманчива бывает внешность, как легко она может ввести в заблуждение! Трудно было предположить, что за внешним лоском и культурностью (может быть, мнимой?) у Кан Шэна скрывалась низкая темная душа. И кто мог знать, какую роковую роль он сыграет в трагической судьбе Ли Лисаня! Муж мой, скорее всего, также был далек от понимания истинной сущности этого человека, так как некоторое время в Пекине он еще поддерживал с ним отношения, когда Кан Шэн приехал из Ханчжоу [50] , где якобы лечился (ходили слухи, что он сказался больным после того, как попал во временную опалу у Мао Цзэдуна). Но когда Кан Шэн снова вступил в игру в роли «борца с ревизионизмом», то не просто прервал неформальные контакты с нами, но и начал исподволь травить Ли Лисаня.

50

Живописный город на юге Китая, в провинции Чжэцзян.

Цао Иоу я еще раз видела незадолго до начала «культурной революции», она тогда работала в Пекинском горкоме. Ее я даже сразу не узнала – так она преобразилась. Стала дороднее и как-то даже выше ростом. В движениях, жестах сквозила самоуверенность, а в тоне разговора звучали даже покровительственные нотки. От невзрачной московской Лины не осталось и следа. Кан Шэн в то время круто шел в гору – к высотам своей политической карьеры. Его кончина в 1975 году была помпезно отмечена в прессе: то были времена «Банды четырех» [51] , а Кан Шэн являлся одним из ее столпов.

51

«Бандой четырех» в Китае называют внутрипартийную группировку, в которую входили Цзян Цин, Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань. Разгром «Банды четырех» произошел после смерти Мао Цзэдуна, в октябре 1976 года.