Из современной английской новеллы

— Ты помнишь "Риц"? — спросила Сью Гэвина.

Он, конечно, помнил. Это было очень давно, за несколько лет до их поездки вчетвером на Адриатику, — они тогда только что поселились в Мейда-Вейл в одном подъезде, и никто из них еще не был женат. Они отправились в "Риц", потому что это было им не по карману. А предлогом послужил день рождения Полли.

— Двадцать пятое марта шестьдесят первого года, — сказал Гэвин. Он чувствовал твердые соски Сью: благодаря особому устройству бюстгальтера, они впивались в него, как два острия. А он здорово сдал с того мартовского дня, подумалось ему.

— Как мы веселились тогда! — Она улыбалась ему, чуть склонив темную изящную головку набок. — Ты все помнишь, Гэвин?

— Я помню все.

— Я хотела спеть эту песенку, но вы ополчились против меня и не позволили. А Полли была в ужасе.

— Ну, ведь это как-никак был ее день рождения.

— Понятно, мы не должны были его портить. — Она по-прежнему улыбалась ему, глаза ее лучились, слова слетали с губ, невесомые, как перышки. И все же в них прозвучал оттенок осуждения, словно теперь, четырнадцать лет спустя, она давала понять, что Полли была занудой, чего в то время никто из них ни одной секунды не считал. Ее руки плотнее обвили его талию. Теперь он не мог видеть ее лица, так как она опустила голову ему на грудь. Он видел только красную ленту в волосах и сами волосы. От них исходил приятный аромат. Твердое прикосновение ее сосков волновало его. Ему захотелось погладить ее волосы.

— Ты знаешь, Сью неравнодушна к старине Гэвину, — сказал Полли Малькольм.

Полли рассмеялась. Малькольм положил ей руку на бедро, и его пальцы легонько поглаживали зеленый вельвет ее юбки и ногу под вельветом. Попросить его убрать руку или сбросить ее самой — это значило бы принять ситуацию всерьез, что вполне отвечало настроению Малькольма, в то время как она намеренно держалась так, словно не придавала никакого значения происходящему. Голос Малькольма стал хриплым. Он выглядел много старше своих тридцати восьми лет; годы меньше щадили его, чем Гэвина.

— Пойдем к гостям, Малькольм. — Полли встала, как бы между прочим сбросив его руку со своего бедра.

— Давай выпьем еще.

Он работал теперь поверенным в фирме "Паркер, Хилл и Харпер". Собственно, он и раньше, когда они жили в Мейда-Вейл, тоже был поверенным. Тогда он все еще играл в регби за "Арлекинов". Полли с Гэвином и Сью частенько приходили поглядеть на него в матчах с лондонскими клубами: с "Росслин-Парк и Блэкхис", с "Ватерлоо", с "Лондон Уэлш", с "Лондон Айриш" и с другими. Малькольм был на голову выше остальных игроков и поражал изворотливостью, неожиданной в таком крупном мужчине: все, даже спортивные обозреватели газет, не уставали повторять, что он должен играть за сборную Англии.

Полли понимала, как это нелепо — сравнивать того, прежнего Малькольма, с этим толстомордым, слюнявым, порядком скучным Малькольмом, с которым небезопасно сидеть один на один на кушетке. Ясно, что это уже не тот Малькольм. Всему виной, вероятно, нудная лямка поверенного, которую он тянет у Паркера, Хилла и Харпера. Наверное, он прилагает немало усилий, чтобы не толстеть, и можно ли винить человека в том, что он лысеет. Трезвый и в небольшой компании Малькольм по-прежнему бывал вполне мил и забавен, с ним даже могло быть нескучно.

— Я всегда был неравнодушен к тебе, Полл, — сказал Малькольм. — Сама знаешь.

— Не болтай чепухи, Малькольм!

Она взяла у него из рук бокал с коньяком — на случай, если его снова начнет кренить в ее сторону. Он заговорил о сексе. Спросил, читала ли она, как несколько лет назад какие-то совершенно незнакомые друг с другом мужчина и женщина совершили половой акт в самолете на глазах у всех пассажиров. Потом рассказал ей историю про Мики Джэггера — о том, что случилось с ним в самолете, когда он совершал турне с Марианной Фейсфул. Сказал, что тряска в пригородных автобусах, с их специфической рессорной подвеской, действует на него точно таким же образом. Сильвия Микок — лесбиянка, сказал он. Олив Грэмсмит — извращенка, Филипа Мьюлели видели на Овечьем рынке — он околачивался там, глазея на шлюх. Я наставлял рога Сью, сказал Малькольм, но Сью знала об этом, а теперь они нашли совсем новый подход к таким вещам. Полли тоже знала уже о его изменах — Сью делилась с ней: какая-то женщина из фирмы "Паркер, Хилл и Харпер" хотела, чтобы Малькольм развелся с Сью; были у Малькольма и другие, менее серьезные связи.

"Как медлят дни с тех пор, как разлучились мы, — пел в кофейной гостиной Нэт Кинг Коул, — услышу скоро я седую песнь зимы".

Некоторые из гостей громко переговаривались, стараясь перекричать магнитофон. Другие покачивались в ритм напеву. И в гостиной, и в холле, и в комнате, где подавалась еда, в воздухе стояла пелена табачного дыма от сигарет и теплый запах бургундского. Мужчины уселись на лестнице и обсуждали выборы, на которых Маргарет Тэтчер стала лидером консервативной партии. Женщины перекочевали на кухню и, казалось, чувствовали себя там превосходно с бокалами бургундского в руках. Парочка, которую Малькольм спугнул в своей "берлоге", продолжала обниматься в одной из спален.

— До чего же хорошие были мы тогда, — сказала Сью, продолжая танцевать. Внезапно она отстранилась от Гэвина, схватила его за руку и повлекла за собой через всю комнату к фанерованному тиковым деревом шкафчику с пластинками. На шкафчике стоял проигрыватель и рядом с ним — магнитофон, из которого все время лилась музыка.

— Не смей трогаться с места, — предупредила она Гэвина, отпустила его руку и стала рыться в пластинках. Найдя то, что ей было нужно, она поставила пластинку на диск проигрывателя. Музыка заиграла, прежде чем она успела выключить магнитофон. Хрипловатый женский голос запел:

"В ту ночь, когда мы встретились, был воздух, как чародей…"

— Слышишь? — сказала Сью, снова схватила Гэвина за руку и потянула танцевать.

"В "Рице" пировали ангелы, в Беркли-сквере пел соловей".

Остальные пары сначала приостановились, сбитые с толку внезапным изменением ритма танца, затем начали двигаться в такт новой музыке. Два твердых соска снова уперлись Гэвину в подложечку.

— И мы тоже были сущие ангелы тогда, — сказала Сью. — А теперь мы падшие ангелы, верно, Гэвин? Мы ведь уже пали, не так ли?

Гэвину доводилось — один раз в Нью-Йорке, один раз в Ливерпуле — заводить после женитьбы интрижки. Это были случайные встречи, никчемные, не оставившие после себя следа даже тогда и уж вовсе позабытые теперь. После каждого из этих приключений он в первую минуту терзался чувством вины, но со временем оно изгладилось из сознания вместе с именами этих женщин. Приложив некоторое усилие, он мог бы вспомнить их имена, и однажды, когда он всю ночь промучился от несварения желудка, это ему удалось. Он восстановил в памяти и лица, и обнаженные тела, и как все это было, но усилие, затраченное на воспоминания, сделало их как бы нереальными. Совсем другое дело, разумеется, если бы это была Сью.

— Надо же, какую Сью поставила пластинку, — сказал Малькольм, остановившись за дверями своей "берлоги" вместе с Полли. — Они, конечно, вспоминают "Риц", Полл.

— О да! — Этот вечер в "Рице" мгновенно ожил в ее памяти, послужив приятным противоядием разоблачениям Малькольма, обнажавшего перед ней сексуальную жизнь своих гостей. Малькольм сказал:

— Ты знаешь, это ведь была моя идея. Мы со стариной Гэвином пьянствовали в "Хупе", и он вдруг сказал: "Через неделю день рождения Полли". А я сказал: "Черт побери! Давайте отпразднуем его в "Рице"!