Из тени в свет перелетая
Шрифт:
– Посмотрим, что вырастет, - говорили они вслед, выдыхая сигаретный дым, и в мутном синеватом дыму на мгновение показывался настоящий возраст лица.
Когда Инесса Донова пила с актерами, черты их лиц размягчались, и они походили то совсем на детей с нарисованными тенями вокруг глаз, то на пьяных карликов из цирка. Инесса Донова, пьяная за три глотка, читала свои стихи или рассказывала рыдающим, рвущимся голосом:
– Когда доченька моя родилась, я долго думала, какое дать ей имя. Мать красиво предложила назвать - Ева. Сначала я согласилась, но потом подумала: "Вот меня Инесса зовут, красиво, а к фамилии не подходит. Мать моя - Алиса, тоже красиво, но с фамилией не вяжется. Я та-кое всегда слышу, ведь я же поэт. Стала бы она -
Был вечер на Ельцовской. Только что кончился дождь, летний ве-чер. Сирень разрослась в саду, ветки свесились в комнату и выгоревшие соцветья осыпались на деревянный пол. Лиза сидела в углу на кровати, на подоконнике горела ночная лампа, и на свет слетались сероватые ночные мотыльки. На стене над кроватью высвечивался желтый круг от лампы, и в кругу - черная тень Лизы, а самой Лизы почти не видно. "Если лампа сейчас упадет и разобьется, думала Лиза, глядя, как лампа качается на самом краю подоконника, - будет пожар, а я буду сидеть здесь, в углу, я вообще шевелиться не буду, словно меня нет, и огонь меня не достанет..." Потом она устала смотреть на лампу и вспомнила, как утром, в сквере за цирком, фотограф снимал циркачку с султаном на голове на скамейке между двумя фонарями; они были как картонные фонари из декораций, белые с тусклой лампочкой наверху, но вечером светили ярко. Циркачка с султаном держала рыжую колли на поводке, и было так жарко, что шерсть колли отливала красным. Потом с колли фотографировались два пионера, и под конец - два старика в пиджаках с орденами. Фотограф не разрешал гладить колли, а если она отказывалась сниматься - бил ее палкой.
– Ты думаешь, она спит?
– ворвалась Алиса в комнату.
– Кто?
– не поняла Лиза.
– Инесса, мать твоя, думаешь спит!
– кричала Алиса. От темноты белки ее глаз покраснели.
– Она только что пришла, пьянехонька, рухнула на кровать и притворилась спящей!
– Ой, бабушка, у тебя опять давление!
– сказала Лиза.
– Глаза совсем красные!
– Убери лампу с подоконника, - ответила Алиса.
– Она разобьется, и будет пожар!
В саду пробиралась мокрая после дождя Антонина. Ситцевое платье всю ее облепило. Оно потемнело от воды. Раздвигая клюкой кусты бузины, она шла на свет. Она щурилась в темноте, и мокрые ветки бузины хлестали ее по лицу. Лицо у нее было бледное, цвета просыпанной муки. У длинных губ по краям тянулись две складки, поэтому казалось, что щеки ее висят, как два мешочка с творогом. По щекам ее стекали струйки дождя. Бледное ее лицо было все в мелких веснушках, веснушки были глубокие, как следы от града. Стоптанные туфли промокли, она припадала на больную ногу и думала, раздвигая мокрые ветки: "Ничего, вон ихнее окно светится, еще немного осталось... Не зря иду", - и успокаивалась.
– Видела сегодня, - крикнула она в окно Лизы, - Инессу видела сегодня на автобусной остановке! Прямо у театра! У руки с факелом! Она ур-ны переворачивала и бутылки вытаскивала, и вся такая липкая была, такая грязная, что я бы с ней рядом не пошла! Она у остановки присела, стала деньги выпрашивать. "Я, - говорит, - дочери пальто шью, платить нечем!"
Алиса Донова выглянула в окно и увидела внизу седую голову Антонины с залысинами, розовыми, как пятки младенца.
– Хватит позорить мою дочь!
– строго сказала Алиса.
– Седая ведь уже, а все по чужим садам лазаешь!
– На себя посмотри!
– отозвалась Антонина снизу.
– Вся улица пом-нит, как ты в молодости гуляла, а сейчас порядочной прикидываешься...
– Убери, Тоня, свои руки с моего подоконника, - надменно ответила Алиса, закрывая створку окна.
Когда Антонина наконец ушла и Алисе удалось закрыть обе створки, Лиза сказала:
– Мама говорит, что ругать Тоньку - ниже нашего достоинства, ты поэтому ее не ругала?
– Нет, деточка,
у меня голова к вечеру разболелась!По стеклу сползал ночной мотылек.
– Я вижу изнанку твоих крыльев!
– сказала вдруг Алиса, разглядывая мотылька через стекло.
– Изнанку крыльев, лапки и живот!
– Ой, бабушка!- ахнула Лиза.
– Ты опять за старое! У тебя давление, давай вызовем врача!
– Не беспокой их, девочка, - ответила Алиса, посмотрев на Лизу с нежностью.- Сами справимся!
Когда у Алисы поднималось давление, она с проклятиями отвер-гала врачей, клеила на шею горчичник и давила клюкву в чай от давления...
Осенью все пришли после лета как были, во второй класс, и только Димка Югов пришел выше всех на голову. Он загорел так глубоко, что загар его стал с белым налетом, с зимней изморозью. Он смот-рел на всех сверху, на бледных незагорелых детей.
– Я у бабушки был в деревне все лето. У нее дом двухэтажный. Я прыгал с крыши в сено. Она мне зонтик свой отдала, чтобы лучше прыгать, чтобы он был как парашют. У нее дом - с нашу школу, и я летел вниз, прямо в сено...
А потом в класс вошла Лия Ивановна в зеленом платье из панбархата, с камеей на груди. Она осмотрела весь класс небольшими глазками в мутном туманце, а Югова пощупала за плечо.
– Ты, Югов, совсем прямо стал, - сказала она, - самый высокий...
На перемене Югов рассказывал про лето:
– Там парни на танцы ходили. Один меня все время на мотоцикле катал. Я у них там за своего был, потому что я из города. Там зимой, говорят, совсем учиться не надо, у них там по два урока каждый день. Я бы из окна с зонтиком прыгал, прямо в сугроб...
За Юговым ходили толпой, жадно слушая про лето.
– Я вот как загорел, - говорил Югов, сравнивая свою руку с чужими бледными.
– Я, между прочим, уже давно хочу спрыгнуть с зонтиком, - сказала небольшая Женя Клуцкая с колечком на мизинце. Лиза заволновалась.
– У моей бабушки есть черный зонт и черные калоши, - продолжала не-высокая Клуцкая с покатой холкой и выстриженными пейсами.- У этого зонта деревянная ручка и большое золотое кольцо. Он стоит у бабушки за шкафом...
Ручки у Клуцкой были совсем маленькие, когда она рассказывала про зонт, она держала пальцы паучком. На мизинце поблескивало колечко.
– Давай вместе прыгнем, - попросила Лиза Донова, глядя на колечко Клуцкой.
– Не знаю, не знаю, - покачала Клуцкая кудрявой головой.
– Зонтик мой!
Потом Клуцкая заболела на неделю, а Югов все рассказывал про лето, но слушали его уже почти равнодушно, и загар его совсем побледнел.
– Однажды я бровь в деревне рассек, когда в сено прыгал...
И Лиза даже потрогала шрам.
Однажды пришел отец Клуцкой. Он был кудрявый, с таки-ми же пейсами, с цеплячьей ниткой усов над небольшим кривящимся ротиком. Лиза подумала, что, наверное, Женю Клуцкую переводят в другую школу, потому что в этой она была круглая двоечница, и еще - ей было сложно на физкультуре. Она бежала с пейсами на щеках в белой майке и черных трусах позади всего класса, подернутая жирком, у нее начи-налась одышка. "Меня скоро переведут совсем в другую школу, - картаво говорила она, - специальную. Там все будут такие, как я. А физ-культуры вашей там не будет совсем!"
– Женя больше не будет у вас учиться, - сказал отец Клуцкой.
– Когда никого не было дома, она выпрыгнула с зонтиком из окна. Зонтик вывернулся, и она разбилась насмерть. Мы живем на четвертом этаже.
– Так вот в чем дело, Югов, - процедила Лия Ивановна, протирая камею. Ты всем нам врал про отдых в деревне. Мы верили. Твое хвастовство стало причиной смерти моей ученицы... Ты убийца!
Все обернулись на Югова, совсем позабыв про Клуцкую и про ее отца. Высокий, он сидел в самом углу, на последней парте, под портре-тами пионеров-героев. Лия Ивановна специально пересадила его в глубь класса, чтобы он не закрывал доску детям пониже, и зрение Югова стало портиться.