Из того ли то из города

Суета в становище началась. Чем-то сильно встревожились степняки. Забегали, как муравьи, во все стороны разом. Собираются, хоть небо еще и светлеть не начало. И не похоже, чтобы к городу приступать. Коли б суетились не в меру, подумал бы, испугались чего. Но не похоже, чтоб испугались. Споро - да, но не суетливо.

Хорошо, Михей рядом оказался. Схватил его Илья за шиворот, и к себе в шатер. Тот и пикнуть не успел.

– Чего это они?
– спрашивает.

– Ты, Илья, хоть и богатырь, а кроме сего голову иметь должон, - буркнул тот недовольно.
– Мало не придавил, как дернул со всей дури...

– Так не придавил же... А потому - сказывай, что тут такое творится...

– Не тут... В Степи у них замятня великая началась. Какой-то из кангаров, по-нашему - ханов, порешил всех прочих к рукам прибрать. Гонец посреди ночи заявился, весточку доставил. Им теперь не до чего, им теперь как бы поскорее обратно.

– Гонец, говоришь...
– раздумчиво протянул Илья.

– Ну да. Есть у них такие, особым образом обученные. Куда хошь доберется. А ловок - с вора шапку утащит, тот и не заметит. У каждого - знак особый опознавательный имеется. И вера им - беспрекословная.

– Значит, обратно в Степь... А ты куда?

– А куда я? Нешто выбирать приходится? Говорил же тебе, нет у меня тут никого. И позаботиться обо мне некому. А у них - одет, обут и не голоден.

– Насчет голоден, не знаю, а вот одет-обут...
– прищурился Илья.

– Дурень ты, - с неожиданной горечью произнес Михей.
– Хоть и богатырь, а дурень. По себе судишь. С мое хлебни, ковшом через край, а уж потом про одет-обут рассуждай.

– Ладно, не серчай. Я, может, тоже... через край. Про меня ничего не говорят?..

– Не до тебя им сейчас. Или, думаешь, они тебя с собой повезут, чтоб каждый день позорище устраивать?

– А слово, мне даденное? Что с полоном соделают, тоже бросят?

Вздохнул Михей.

– Они полон за собой не водят. Они его сразу в Степь, под охраною. Нет здесь никого.

Снаружи шатра послышался резкий окрик. Михей вздрогнул.

– Пора мне.
– Он опустил голову, пожевал губами.
– Кличут. Прощевай.

Вышел наружу, Илья за ним. Только и увидел, как подошел Михей к степняку, - тот его за шкирку, вздернул поперек седла, развернулся и подался себе.

Вот, к примеру, снег на покатой крыше. Лежит себе ровненько, играет под солнышком белым с золотом. А скатай снежок поболее, кинь умело - дрогнет, и поначалу ручейками, а там уж и речушками, обгоняя сам себя, потечет вниз, к краю крыши, а там уж и ухнет где хлопьями, а где комьями. Так и вокруг Ильи: где отдельные всадники, где группы, где вереницы, потянулись к дороге, на которой он недавно свой первый бой принял, сливаясь там в широкую ленту, пропадавшую в лесу, ровно вода в водовороте.

Сколько ж их тут? А сколько еще в Степи осталось? Коли всей силой навалятся, никакая дружина не удержит. У того и конь получше, и оружие, супротив другого, - да разве есть в том разница, что за размер у саранчи, на поле твое налетевшей - с палец али с ладонь?
– числом больно уж велики и прожорливы не в меру. Тут в одиночку ни один князь не справится, хотя бы и киевский, тут всем миром нужно. Как в деревне, при пожаре. Полыхнул дом - одной семье никак не сдюжить, а ежели всей деревней взяться... Оно, конечно, и всей деревней можно не сдюжить, но все ж таки надежды поболее.

Утекают степняки. Редко кто в его сторону взгляд бросит. Буга-богатырь стороной миновал. Этот приостановился. Тяжело посмотрел, и вздохнул тяжело. Ну да ничего, глядишь, доведется еще встретиться, коли жадность опять в землю нашу приведет. Тогда спор и решится. На миг представилось Илье поле широкое-преширокое. Синь небесная, над травами мягкими. И две рати, одна против другой. По одну сторону - Степь дикая, до грабежа жадная, по другую - собрались все князья, сколько ни на есть, объединили дружины, единой грудью встали на защиту земли родной. Из конца в конец протянулись рати, конца-краю не видать. Скольких оплакивать будут, коли в сечи смертельной сойдутся. И вроде как голос ниоткуда, да такой громкий, чистый и ясный, что каждый его слышит, каждый понимает. И говорит этот голос, чтобы сразились посреди поля, перед ратями, два наисильнейших богатыря, и кто победит, тому и условия ставить. Коли степной богатырь верх одержит, платить дань Степи во веки вечные, а коли наш, чтоб и духу степняков возле границ не бывать. Раздалась Степь, вырвался изнутри нее Буга-богатырь, вот как сейчас мимо проехал. А из нашей рати - он, Илья, суровый, возмужалый. Мелькнуло видение - и пропало. Снова Илья посреди становища, посреди потока людского, обмелевшего.

Правду сказал Волх - еще до полудня никого под стенами не осталось. Только один его шатер пнем торчит, степной подарок. А на городских стенах волнение. Не могут люди поверить в избавление свое. Где ж это слыхано, чтоб дикие вот так запросто ушли, не солоно хлебавши? Они ж завсегда, коли ухватить не в силах, стрелами огненными засыпали. И что это там посреди поля оставили? Может, это ихний волхв какой-то, чары насылать будет, а они тем временем в место безопасное схоронятся?

Нашлись храбрецы, наведаться, посмотреть; не век же за стенами прятаться. Выехали те с опаскою из ворот, запирать за ними не стали - на всякий случай. Держаться доглядатаи кучкой, коней не торопят. Одно дело со степняками грудь в грудь, они хоть и воины, а все ж таки люди; здесь же пока неведомо что схоронилось. Храбрость без должной оглядки, она до хорошего не доведет. Смотрят, а неведомо что само им навстречу шествует. Человек как человек, и вроде даже на них похожий, не из диких. И оружие нашенское, и доспех. Идет себе без опаски, коня ведет в поводу. Остановились, подождали, пока приблизится.

– Ты, мил человек, погодь пока, - крикнул один.
– Ты нам ответь поначалу, да по правде. Как тебя звать-величать, откуда родом, по какой надобности?

– Звать меня Ильей, по батюшке - Ивановичем, родом из земли Муромской. В Киев мне надобно, да вот заплутал ненароком...

– А у степняков как оказался?..
– опять спросил кто-то, а другой пробормотал: - Ишь ты, откуда занесло. Земля Муромская, чай, не ближний свет. По выговору - и впрямь из калачников. Погоди, со степняками-то. Бывал я в тех краях, поспрашаю малость...

Ну, и начал Илью про город спрашивать, про деревеньку их, про местность окрестную. Отвечает Илья, как может. Выходит вот только не совсем здорово. Откуда ж ему знать, где кузнечный ряд, где палаты купеческие, где еще что. Вот и приходится отвечать: "говаривали, что там-то", "слышал, что там-то". Пустое все; однако ж, как говориться, соврать - негоже, да и себе дороже.

– Да что ты нам все: "говаривали", "слышал", ровно нигде и не бывал? Ты вообще-то, окромя деревни своей, выезжал куда, али нет?

– Случалось, - спокойно отвечал Илья.

– Случалось...
– поддразнил спрашивавший.
– Лапотник. Сидел, небось, всю жизнь на печи, да ел калачи. А еще доспех воинский нацепил, оружие... Владеешь чем, или для острастки, чтоб не приставали? Ряха-то, вишь, какая.

– А ты спробуй, - по-прежнему спокойно предложил Илья.

– Придет время, спробуем. Скажи теперь, как к степнякам попал, да что у них делал.

– Так говорил же прежде: заплутал. А что делал? Блинами потчевался, ряху наедал. Веришь, нет?