Из того ли то из города

Теперь и у Ильи глаза на лоб вылезли. Глядят друг на друга с Тимохой, что два рака. Что там Звенислову видимо, неизвестно, а у Ильи дуб перед глазами, и богатырь рядом с дубом, под облака. Говорит что-то Тимоха, не слышит Илья, когда же очнулся от видения грозного...

– ...семь сыновей у Соловья было, семь дочерей. Только одна и оставалась.

– А остальные где?

– Где, где... Ты, Илья, хоть и справный на вид, ан иногда хуже простеца. Неужто сам не догадываешься?

– Догадываешься, не догадываешься - не в прятки играем. Ты мне вот что скажи. Она, когда меня через реку везла...

Рассказал, что да как было. Поднял Звенислов камешек, повертел в пальцах, подбросил в ладони - метнул в воду. Далеко бросил. Всплеснул камешек, поплыл по течению круг, расходясь в стороны. Вот уж и совсем пропал.

– Была Смородина, да вся вышла. По-другому звать будется. Черниговкой, али еще как... Тебе б Боян лучше моего поведал, ан и я попробую. Смородина, она - не простая река. Она для каждого своя. Ты ведь сам сверху видел, сколько у нее проток да притоков. Для кого-то и Славутич - Смородина. Потому как иным путь по ней - только в одну сторону. На остров, который ты уже дважды видал. Один раз в горах Сорочинских, другой - вот когда на ладье плыл. Потому и сказала тебе перевозчица...

– Погодь, погодь, - Илья даже привстал.
– Выходит, те, кто дорогой этой самой прямоезжей шел, они... того...

– Ну да, - кивнул Звенислов.
– Что же до дороги этой самой... Видел же, по каким местам ее проложили. Гиблые места, глухие, безлюдные. Зато короткая. А другая, хоть и длинная, зато по местам населенным идет, где и торговать сподручнее, и мену вести, и судьбу искать. Вот и забросили эту самую короткую. Не при чем тут, можно сказать, Соловей.

– А ежели забросили, то как же сыновья с дочерьми?..

– Так, что не по нутру силе нездешней, неведомой, чтоб люди счастливо жили. Стремится она разным обличьем на землю нашу проникнуть, свои порядки устроить. Мытьем не удается - катаньем пробует. Заступали ей путь богатыри старые, прежние. Вот и последнего не стало. Сыновья-дочери их заступали, не стало и их. Ваш черед настает, землю нашу беречь...

Охнул Илья про себя. На ладони свои глянул. Это что же выходит, что он сам, вот этими своими руками...

– Ты, да не ты, - Тимоха ровно в голову ему влез.
– Всему на свете свой черед приходит. А уж как приходит - сие дело темное есть. И то сказать, не важно, кому какой срок отпущен, важно - что ты за отведенный срок сделать успеешь и для кого.

– Так что ж мне эта жаба болотная... Попалить его, окаянного...

– Он, Илья, другой. Он своей жизнью живет, от нас отличною, и ты его по нашим законам не суди. Он того не знает, что сила нездешняя, неведомая, коли возьмет власть, так и ему не жить.

– Что же это за сила такая?

– Про то, Илья, не скажу. Много у нее обличий, любит рядиться в то, что поначалу вовсе даже нестрашным кажется. Пройдет время, хватишься, ан уже поздно. Но то знаю, - не надобно звать ее на поединок, силушкой перед ней выхваляться.

– Как же тогда с ней бороться прикажешь?

– Живи по совести, вот и весь наказ.

– Только-то?

– Думаешь, это так просто? Коли б все по совести жили, не бывать бы ей никогда на земле нашей. Ни ей, ни посланцам ее.

– Распознать-то ее как?

– Сердце подскажет.

Нерадостен шел с реки Илья. Пожалуй, даже еще более нерадостен, чем на реку шел. Правильно его князь деревенщиной назвал. Не по его уму разговоры такие. Ему надобно, чтоб все понятно было, чтоб в чистом поле, грудь в грудь. Вот как Буга богатырь; он супротивник открытый, без лжи и коварства. Такого и пощадить можно, ежели слово даст, не ходить в гости поперек хозяев.

Только поначалу разобраться б не мешало. Звенислов своими разговорами такого туману напустил, что хоть сто лет аукайся, никто не отыщет. По его же собственным словам выходит, - где перевозчик имеется, там и заступник силе этой самой нездешней, неведомой быть должон. Потому как для нее перевоз - первое место, где она на землю нашу пробраться норовит. А случись так, что кончился перевоз, так и место пропало. Что ж получается? Чтобы силе этой на земле нашей не бывать, всех богатырей извести должно? Правда, Звенислов, он как раз об обратном толковал, ан все равно не понятно. Еще же чуднее - как так может случиться, чтоб две реки в одном русле текли? Причем одна в одну сторону, другая - в другую? А нет перевоза - так и реки одной нет, Смородинной... Но другая-то есть по прежнему? И рыба в ней, и прочие обитатели...

И так, и сяк крутит Илья, не может разобраться. Оно, должно быть, и к лучшему, потому как о Соловье да дочери его вспомнить, - глодать внутри начинает и на плечи давит. "Быть тебе, Илья, первым богатырем в земле нашей, главным ее заступником; гляди же, не оплошай". Зря Тимоха об этом сказал. Не может такого быть, чтобы во всей земле нашей не нашлось достойнейших первым стать. Взять хотя бы князя...

Вздохнул Илья, глянул по сторонам. Вот тебе и на: сам не заметил, как обратно к дворцу княжескому возвернулся. Только теперь уж не гостем незваным, потому как подскочили к нему слуги, двое коня взялись в конюшню отвести, один впереди побежал. Дохлый какой-то, на пескаря похож. Кафтан на нем расшитый, ан как на пугале огородном болтается. Суетится, кланяется, шапкой едва не пыль со ступеней сметает. Взялся за кольцо дверное, стукнул - распахнулись двери, внутрь приглашают.

Идет Илья, дивуется, больно уж необычно все вокруг. У избы, к примеру, потолок ровный, а тут - как та же сама половина репы, кверху хвостиком, только без хвостика. Не то, чтоб высокий, однако ж и не низкий. Цветами расписан невиданными, краски так и сверкают. Это потому что светильни горят, на подставках в половину роста, и - не чадят. Ступени широкие наверх ведут, откуда шум-крики слышатся. Пир горой идет, гульбище. Слуг во дворце - тьма-тьмущая. Снуют, ровно муравьи. Одним наверх яства несут, другие вниз с пустыми мисами спешат. Проходы справа-слева от ступеней - там гридни стоят на страже, покои охраняют. Конечно, Илья бы подольше ротозействовал, доведется ли еще когда во дворце побывать, да этот, пескарь который, не дал. Мало что за руку не хватает, всем своим видом понять дает, ждут, мол. Ну, пойдем, коли ждут.

Поднялись по лестнице, и стала видна горница огромная, столами уставленная. Насупротив дверей распахнутых, у стены, возвышение, на нем стол отдельный, там князь со княгинею. Перед ними столько яств понаставлено, им всей деревней столько за неделю не одолеть. Справа-слева столы длинные, вдоль них - скамьи, на скамьях - молодцы. Не то, что дома - там скамьи: два полена крест-накрест, на них половина бревна. Тут же все резное, тканями расшитыми покрытое. Ошую от Ильи, одесную от князя, гридни его верные, лицом друг к другу через стол. Вдоль другой стены - гости торговые, люди именитые. Потолок над ними - это вот как если плат бабий расписной взять за четыре конца разом, да вниз дернуть. Светильни промеж окон, а окна - все решетками забраны.

Ну, что за столами творится, оно везде одинаково. Разве яств да питья поболее. Шум стоит такой, ничего не слыхать, потому как один другого переорать думает. А этот другой, он тоже не лыком шит; плеснет в глотку из кубка, и ну орать пуще прежнего. Рук столько по столам шастает, не понятно, как разбираются, где чьи.

Тут князь приметил Илью, столбом застывшего в дверях.

– Вот и он, гость наш званый, - молодой голос перекрыл сразу умолкший шум. Кто-то повернулся в сторону Ильи, кто-то продолжил трапезу, не обращая на него никакого внимания.
– Ну как, исполнил поручение, вдосталь Соловья напоил?