Изабель
Шрифт:
Итак, за обедом я разыграл задуманную мной маленькую комедию.
– - Ну вот! Как неприятно!..
– - пробормотал я, распечатав один из конвертов, который протянула мне г-жа Флош, но, так как из вежливости никто не обратил внимания на мое восклицание, я, пробегая глазами безобидный листок и изображая при этом удивление и досаду, продолжал: -- Как некстати!
– - Какая-нибудь неприятная новость, сударь?
– - осмелилась наконец робко спросить г-жа Флош.
– - Ничего серьезного, -- отозвался я.
– - Но увы! Мне придется срочно вернуться в Париж, отсюда моя досада.
За столом
– - Возможно ли это, мой молодой друг? А как же работа?! А как же наша...
Он не смог договорить. Я не нашелся, что ответить, что сказать и, признаться, сам чувствовал себя изрядно взволнованным. Мои глаза были устремлены на макушку Казимира, который, уткнувшись носом в тарелку, резал яблоко. М-ль Вердюр покраснела от негодования.
– - Удерживать вас было бы нескромно, -- едва слышно подала голос г-жа Флош.
– - Конечно, те развлечения, которые может предложить Картфурш...
– съязвила г-жа Сент-Ореоль.
– - Ну что вы, сударыня, поверьте, ничто не могло бы...
– - попытался было возразить я, но баронесса, не дослушав меня, уже что было мочи кричала в ухо сидящему рядом мужу:
– - Господин Лаказ собирается покинуть нас!
– - Мило! Очень мило! Право, я тронут, -- отвечал, с улыбкой глядя на меня, глухой Сент-Ореоль.
Тем временем г-жа Флош обратилась к м-ль Вердюр:
– - Да, но что мы можем сделать?.. Ведь лошадь только что увезла аббата.
Тут я, несколько отступив, сказал примирительно:
– - В Париже мне нужно быть завтра рано утром... В случае необходимости подойдет и ночной поезд.
– - Скажите Грасьену, пусть сейчас же узнает, можно ли воспользоваться лошадью Булиньи. Пусть объяснит, что нужно отвезти человека к поезду...
– и, повернувшись ко мне, спросила: -- Вам подойдет семичасовой поезд?
– - О! Сударыня, я очень сожалею, столько хлопот...
Обед закончился в молчании. Сразу после него папаша Флош увел меня и, как только мы оказались в коридоре, ведущем в библиотеку, заговорил:
– - Но, сударь... дорогой друг... я все никак не могу поверить... вам же еще нужно ознакомиться с целым... Так ли уж необходимо?.. Как некстати! Вот досада! Я как раз ждал, когда вы закончите с первой партией материалов, чтобы дать вам другие, которые достал вчера вечером: откровенно говоря, я рассчитывал на них, чтобы заинтересовать и подольше задержать вас. Значит, все это я должен показать вам сейчас. Идемте со мной, у вас до вечера есть еще некоторое время... Я не осмеливаюсь просить вас еще раз приехать к нам...
Мне стало стыдно за свое поведение перед расстроенным стариком. Я, не отрываясь, работал целый день накануне и все это последнее утро, так что из первой партии бумаг, которые он мне передал, я уже мало что мог почерпнуть; но, когда мы поднялись в его обитель, он загадочным видом извлек из глубины ящика завернутый в ткань и перевязанный тесемкой сверток; сверху под тесемкой лежала карточка, на которой был алфавитный перечень документов и их происхождение.
– - Возьмите весь пакет, -- сказал он, -- здесь
далеко не все интересно, но вы быстрее меня разберетесь, что вам пригодится.Пока он суетился, то открывая, то закрывая ящики, я со связкой спустился в библиотеку, развязал ее и разложил бумаги на большом столе.
Иные документы действительно имели отношение к моей работе, но таких было немного, и они не представляли большой ценности; большинство из них, что было, кстати, помечено рукой самого г-на Флоша, относилось к жизни Массийона и, стало быть, меня мало касалось.
Неужели и впрямь бедняга Флош рассчитывал удержать меня этим? Я взглянул на него: он сидел, засунув ноги в меховую грелку, и тщательно прочищал булавкой дырочки маленького приспособления для дозировки смолы сандарака. Закончив, он поднял голову, и мы встретились взглядами. Его лицо озарилось такой дружелюбной улыбкой, что я не поленился встать из-за стола, чтобы поговорить с ним, -- подойдя ко входу в его каморку, опершись о косяк, я спросил его:
– - Господин Флош, почему вы никогда не бываете в Париже? Вам были бы очень рады.
– - В моем возрасте поездки затруднительны, да и дороги.
– - А вы не очень сожалеете, что покинули город?
– - Что делать!
– - произнес он, вскинув руки.
– - Я был готов к тому, что сожалеть о нем придется гораздо сильнее. Первое время уединение кажется несколько суровым, особенно для того, кто любит поговорить, потом привыкаешь.
– - Стало быть, вы не по собственной воле перебрались в Картфурш?
Он высвободил ноги из грелки, поднялся и, дружески положив свою руку на мою, заговорил:
– - У меня в академии было несколько коллег, которых я очень люблю, и среди них ваш учитель Альбер Деснос; я уверен, что был близок к тому, чтобы вскоре занять место среди них...
Казалось, у него было желание сказать больше, однако я не осмелился задать вопрос слишком прямо.
– - Может быть г-жу Флош так привлекала сельская жизнь?
– - Н-н... Нет. Между тем именно ради госпожи Флош я оказался здесь; саму же ее привело сюда одно небольшое семейное обстоятельство.
Он спустился в большую комнату и заметил пачку бумаг, которую я уже перевязал.
– - А!.. Вы уже все просмотрели, -- сказал он с грустью.
– - Вам, конечно, мало что пригодилось. Что вы хотите? Я собираю малейшие крохи; иногда я думаю, что трачу время на ерунду, но, может быть, нужны и такие люди, как я, чтобы избавить от мелкой работы тех, которые, как вы, могут добиться с ее помощью блестящих результатов. Когда я буду читать вашу диссертацию, мне будет приятно сознавать, что и мой труд был для вас немножко полезен.
Позвонили к полднику.
Как узнать, думал я, что это "небольшое семейное обстоятельство", заставившее так круто изменить жизнь этих стариков? Известно ли это аббату? Вместо того чтобы препираться с ним, я должен был приручить его. Ладно! Теперь уже поздно. И тем не менее г-н Флош достойный человек, и я сохраню о нем хорошие воспоминания...
Мы вошли в столовую.
– - Казимир не осмеливается попросить вас прогуляться с ним немного по парку; я знаю, что он этого очень хочет, -- сказала г-жа Флош, -- но, может быть, у вас нет времени?..