Избранное (Невиновные. Смерть Вергилия)

С мудрой всеведущей улыбкой любви прияло в себя слово все томление сердца и томление мысли для великого их слиянья, и не было слово бесплодным, ибо являло собою закон и принимало в себя томление гостя, дабы стал он солнцем, исполнив свой долг. И, призванные заклинающим словом, заструились ручьи и реки, с мягким шумом обрушился прибой на берег, заколыхались тихо воды морей, отливая стальной синевою, и все открылось взору и слышалось слуху одновременно и бездонно, ибо, оглянувшись на бесконечность, оставленную за собой, он увидел за нею и сквозь нее бесконечность этого мига, взор его и слух обращены были одновременно назад и вперед, и прибой былого, затихая в незримых краях забвенья, наполнил гулом своим сегодняшний день, стал безвременным и беспредельным потоком, и в потоке этом покоилась вечность, прообраз всех образов. И тогда он содрогнулся, и велико было его содроганье, почти благодатно в последней своей непреложности, ибо замкнулось кольцо времени и конец стал началом. Канул в небытие образ, канули все образы, и только шумел беспрестанно прибой, незримо хранивший их в себе.

Неизбывный колодец и родник мира, незримый луч света в безмерном страхе познанья: Ничто заполнило Пустоту и стало Вселенной.

Немолчно шумел прибой, и вдруг донесся звук из смешенья света и мрака, до дна их всколыхнувший и все нараставший, все ширившийся, — ибо только теперь раздался звон, и то, что звенело, было больше чем пенье, больше чем звучание лиры, было больше любого звука, любого голоса, было всем этим сразу, поднимаясь из бездн небытия и вселенной, поднимаясь как согласие, но выше всякого понимания, поднимаясь как значение, но выше всякого постижения, поднимаясь как чистое слово, слово в себе, и оно и было чистым словом, выше всех согласий и всех значений, завершающим и начинающим, могучим и властным, грозным и нежным, вселяющим ужас и дарующим надежду слово мудрости, слово клятвы, чистое слово, и оно понеслось над миром, прогремев над его головою, и звучало все громче и громче, наливаясь такой громовой мощью, что ничто уже не в силах было устоять перед ним, и растаяла вселенная перед мощью слова, растворилась в слове, но и навек сохранилась в слове, уничтоженная и заново сотворенная, навек сотворенная, ибо ничто не пропало навек, ибо конец соединился с началом, возрождаясь и порождая; и носилось слово над миром, реяло над пустотой, реяло за пределами выразимого и невыразимого, и он, заглушенный, затопленный словом, уносимый его прибоем, реял вместе со словом, — но чем плотнее оно его облекало, чем глубже он погружался в поток звучанья и им проникался, тем недостижимей и огромней, тем тяжелее и невесомей становилось слово, — парящее море, парящее пламя, тяжкое как море и легкое как море, и все же еще слово; удержать его он уже не мог; непостижно и неизреченно было оно для него, ибо речи здесь был предел.