Избранное в 2 томах. Том 2

О, радость подпольщика, нашедшего свою явку!

Библиотекарша тем временем овладела собой. Она подняла на меня глаза. Я смотрел на нее в упор. В ее глазах мелькнула радость, но где-то в самой их глубине я прочел тревогу, испуг, страх…

Равнодушно, как будто нехотя, библиотекарша ответила:

— Что вы! Это ведь старая книга!

Это была она. Все было хорошо!

Но нам помешал пожилой мужчина, выбиравший книги.

— Ах, Винниченко, — сказал он. — В самом деле, что с Винниченко? Вы, сударь, слышали о нем что-нибудь новое? Кажется, этот старый политикан снова изменил идее национального возрождения?

— Нет, — пожал я плечами, — я ничего не слыхал. Просто мне захотелось еще раз прочесть эту книгу. Знаете, под углом зрения нашей современности…

Будь он проклят, этот болтливый идиот, да еще, пожалуй, тайный изменник!

— В нашу эпоху возрождения идей национализма, — с патетическим тремоло провозгласил он, — у нас, к сожалению, так мало боевой националистической литературы! Гитлер расчистил нам путь и указал нам путеводную звезду — фашистский режим, — но мы собственными силами должны взяться за родное дело. Конечно, под эгидой великой Германии.

Мы поговорили с болтливым националистом о бедности националистической литературы. Я, как умел, выражал антисоветские чувства, а он кипятился и посылал проклятия на голову всяческих демократий. Откуда взялись в нашей жизни такие контрреволюционные чучела? Библиотекарша слушала нас, опустив глаза, и продолжала свою работу, — она делала какие-то пометки в абонементах. Я видел, как на виске у нее бьется жилка. Наконец мне удалось опять обратиться к ней.

— Тогда дайте мне что-нибудь другое о национальном возрождении.

Она посмотрела на меня.

— Что же вам дать?

В ее глазах мелькнули смятение, страх.

Что такое? Нам грозит опасность?

Но я тотчас успокоил себя. Так тяжело, так опасно осуществлять здесь нашу подпольную связь. Я почувствовал нежность к этой немолодой женщине, которая, рискуя жизнью, на склоне лет стала подпольным связным. Мне хотелось обнять ее, прижаться к ее покатому плечу.

— Что бы вам такое дать? — произнесла она еще раз, глядя в сторону, точно раздумывая, что бы мне предложить.

Мой чертов собеседник-националист тотчас поспешил ей на помощь:

— Ах, мой друг, возьмите «Украинскую культуру» в львовском издании Тиктора! Эта книга утвердит вас в ваших националистических чувствах. Эта книга…

Библиотекарша бросила на него взгляд и сказала мне:

— Хорошо. Я дам вам и «Украинскую культуру», но вот взгляните, может, вас заинтересует эта книга…

Она достала брошюру и протянула мне ее через стол.

Брошюра называлась «Украинская нация и борьба за великую Германию». Она вышла в свет в Лейпциге.

Мой собеседник-националист тотчас заинтересовался ею. Он буквально вырвал книгу у меня из рук.

— Позвольте, сударь, посмотреть и мне…

Будь он проклят! Я готов был размозжить ему голову.

Библиотекарша следила за ним пустым, безучастным взглядом. Она была спокойна за код.

Впрочем, националист быстро вернул мне книгу:

— Очень, очень любопытно! Стоит познакомиться. И все-таки я советую вам «Украинскую культуру». Будьте любезны, сударыня, у вас ведь есть издание «Украинской культуры»?

— Есть, — ответила библиотекарша и посмотрела на меня. — Вам «Украинскую культуру» тоже дать?

— Я вам очень благодарен, — сказал я, — потом я непременно возьму ее. Но сейчас разрешите мне просмотреть здесь эту брошюру, я не знаю, брать ее мне или не брать?

Библиотекарша кивнула головой. В глазах ее снова светился ужас, едва приметный, но ясный для меня.

Я взял книгу и отошел. Мой собеседник, к счастью, занялся каким-то альбомом.

Семь, семнадцать, двадцать семь… Я раскрыл книгу на седьмой странице. Библиотекарша не смотрела на меня, она продолжала делать какие-то пометки в своих абонементах. Но я ощущал так, как можно ощущать холод и тепло, что всем своим существом она была здесь, рядом со мною. Я делал вид, будто бегло просматриваю страницы, а в действительности искал буквы, отмеченные карандашом.

«М». Первым — на седьмой странице — я нашел прописное «М». Прописная буква означала фамилию.

Я перевернул седьмую страницу.

На семнадцатой я нашел «п».

На двадцать седьмой было отмечено «о».

Я перевернул тридцать седьмую, сорок седьмую, а затем сызнова — седьмую: г-и-б…

Погиб!

Я весь похолодел.

Но ни один мускул не должен был дрогнуть у меня на лице. Собеседник-националист заполнял около библиотекарши свой абонемент, одна девочка вышла, пришел мальчик с согбенной бабушкой. Потом вошел полицай и спросил у библиотекарши, нет ли брошюры о том, когда немцы будут наделять полицаев землей.

Я смотрел на какую-то страницу, — я делал вид, будто с увлечением читаю ее, — и страшные мысли вихрем проносились в моем прояснившемся сознании.

«ж-д-у-п-р-о-в-а-л-а», — прочел я дальше.

«Жду провала», — это говорил о себе связной, старушка библиотекарша. Мне так хотелось взглянуть на нее, но я не должен был этого делать. Я чувствовал, как напряжены у нее сейчас каждый нерв, каждая жилка. Она ждала провала, быть может сейчас, сию минуту, но она осталась на своем посту, чтобы передать мне то, что должна была передать.

М! «М» — это, очевидно, и был футболист; библиотекарша, видимо, не знала, что фамилия его мне неизвестна.

«Беги!» — прочел я.

«Немедленно!»

Я чувствовал, что она там, за моей спиной, думает именно об этом, — беги, немедленно… Мне тоже грозила опасность. Как же быть? Куда бежать? Какая опасность?

«Ищи платок»…

После этого на страничке стоял крестик. Продолжения не будет. И на этой явке — крест. Но платок — женщину, которая уронит платок, — третью явку, я должен был искать. Еще не все погибло.

Я закрыл книгу.

— Ну как, сударь? — спросил у меня пожилой националист.

Я приветливо взглянул на него, все во мне кипело, на всю жизнь я запомнил его ненавистное лицо, — собственными руками я повешу тебя на балконе! — и ответил ему без всякого выражения:

— Как сказать, сударь. Эта книга рассчитана преимущественно на молодого читателя, а не на нас с вами, которые столько видели на своем веку…

Как мне отвязаться от этого господина? И как поскорее уйти отсюда? Скверно, когда не знаешь, какая грозит тебе опасность. Может, внезапно растворятся двери и войдут гестаповцы, чтобы забрать библиотекаршу и меня? Я читал в ее испуганных глазах: уходи, скорей уходи! Может, она ждет, когда я уйду, чтобы тогда тоже спастись самой? Может, пренебрегая опасностью, она сидит тут только ради моего спасения?