Избранное в 2 томах. Том 2

— На жизнь! Вот он и будет рассчитывать на жизнь. Он ведь хочет пожить еще в имении на юге Украины, где я буду управительницей. Он будет рассчитывать, что вы возьмете план и уйдете восвояси, а он останется жить.

— Без плана?

— Без плана.

— Но ведь это дело чести и верности родине… Это дело победы или поражения.

— Ах, милый! — с досадой сказала Ольга. — Ты не знаешь гитлеровцев. Эти машингеверы так надменны и самоуверенны! Майор охотно болтает о трудностях войны и разводит философию о сложности освоения завоеванной территории, но он ни минуты не сомневается в том, что они победят и без его плана. Он уверен, что его план вовсе не понадобится. Конечно, он педант и, подготовив другой план, отдаст приказ проложить новую сеть. Но сделает это только из педантизма. Педантизм они и выдают за верность родине, за патриотизм. Но цена ему — грош в базарный день в Киеве на Подоле.

Я хотел возразить, но Ольга перебила меня:

— Погоди! Думаю, он охотно даст вам даже слово, что не станет прокладывать новую сеть. И даже не примет мер, чтобы задержать вас. Разумеется, если вы дадите ему слово, что никому не признаетесь в экспроприации. Чтобы никто не узнал об его позоре. Единственное, что его будет беспокоить, это чтобы все было шито-крыто. Вы уйдете с планом, а он утрет платочком пот со лба, выпьет стакан воды, усядется и закурит греческую сигару.

— Так, — сказал я, — ну, а ты?

— Что — я?

— Мы уйдем, а что будет с тобой?

Ольга помолчала.

— Не знаю, милый…

— Он отдаст тебя в руки гестапо.

Ольга хмыкнула.

— Ведь это значит, что он должен признаться в своем позоре. Этого он никогда не сделает!

— Неужели он при твоей… ну, роли в экспроприации, захочет продолжать с тобой дружеские отношения, будет по-прежнему добиваться твоей любви и…

— Не знаю! — искренне призналась Ольга. — Понимаешь, не могу даже представить себе это. Он знает, что я — против фашистов. Но ему это совершенно безразлично. — Ольга приподнялась на локтях и посмотрела на меня, в голосе ее зазвучали гневные ноты. — Ты не можешь себе представить, как это оскорбительно! Он просто не обращает никакого внимания на мою ненависть к фашистам, на мои патриотические чувства. Он считает, что это просто не имеет значения. Я могу осуждать фашизм — по этому поводу он даже не прочь ввернуть красное словцо, могу печалиться о судьбе моей обездоленной родины — ему это совершенно безразлично. Лишь бы я не отвергла его «интеллектуальных» ухаживаний и стала управительницей его имения. Он может просто не придать значения моей роли в экспроприации. — Ольга гадливо хмыкнула. — К тому же я могу залиться горькими слезами и жаловаться, что вы — отец и брат — обманули меня, злоупотребили моим доверием к вам, я могу проклинать вас и просить у него прощения. Фу, какая гадость!

Меня всего перевернуло от слов Ольги.

— Может, лучше сделать так, — сказал я. — Мы убьем майора, а тебя свяжем, засунем тебе в рот кляп и бросим в кабинете. Когда нагрянет гестапо, ты со слезами расскажешь, будто по вызову майора, — вызов ведь будет записан у дежурного, — явились двое неизвестных, убили внезапно майора, а тебя связали. О плане ты ничего не будешь говорить, потому что мы захлопнем дверцу сейфа и следов экспроприации не останется. Конечно, после этого ты будешь находиться под надзором гестапо. Но тебя не убьют, — ты будешь нужна, чтобы понаблюдать, не потянется ли за тобой какая-нибудь нить? Вероятно, ты будешь продолжать работать у преемника майора. А мы на всякий случай переправим предварительно детей в Туманцы к Марине.

Ольга примолкла, она задумалась о детях.

— Знаешь, — сказала она через некоторое время, — это вообще неплохая идея — переправить детей в Туманцы. На время, пока я в опасности… — Она опять задумалась. — А Марина позаботится о детях, если мне суждено будет погибнуть?

— О них позаботится Родина, Ольга.

— Я знаю, — прошептала Ольга. — А о детях Пахола?

— Они ведь в Мукачеве.

— Все равно. Я должна позаботиться о них после войны. Это мои дети.

— Ты и позаботишься.

— А если я погибну?

— Я позабочусь.

— А если ты погибнешь?

— Позаботится Инженер.

— Отец?

— Вот видишь, ты уже называешь его отцом. Значит, он позаботится.

Ольга схватила и сжала мою руку.

Я улыбнулся.

— Какой большой семьей ты обзавелась за этот страшный год. У тебя появилось двое детей, потом еще двое, а теперь вот — отец и наконец — муж.

Ольга спрятала лицо у меня на плече и пробормотала:

— Спрячь меня, спрячь!

Потом она прошептала мне на ухо:

— Не бросай меня, милый!

Но тут же Ольга стала бранить меня:

— Мы все болтаем, а ведь тебе надо спать! Ты такой сонный! Мы еще успеем обо всем поговорить, когда вернется отец.

— Конечно. Придется семь раз отмерить и один раз отрезать.

— У меня сейчас будет только одно поручение — Фогельзингер?

— Нет, два.

— Какое же другое?

— Нина.

— Ах Нина! Нине я не доверяю.

— Но ведь она работает на бирже.

— На нее нельзя положиться.

— И не надо. Пусть только достанет рабочие карточки. Нам нужны карточки для людей, которых мы будем посылать на работу на железной дороге.

— Как же она их достанет?

— Не знаю, — сказал я, — пусть достает по одной. Она ведь носит заполненные карточки на подпись зондерфюреру. Вряд ли зондерфюрер перечитывает все карточки. Ну, просмотрит две-три, а потом подмахивает их и, не глядя, ставит печати. Пусть Нина подложит пустую, незаполненную. Если зондерфюрер заметит, пусть извинится, скажет, будто случайно.

— Это рискованно, — заметила Ольга.

— Конечно.

— А если Нина не согласится?

— Она трусиха?

— Ужасная трусиха.

— Вот ты ей и пригрози, скажи, что, когда наши вернутся, попомнят ей это.

— Ладно, — сказала Ольга. — Но мы еще об этом поговорим.

Мы умолкли. Ольга думала о том, как добыть без особого риска пустые, но подписанные и снабженные печатью бланки рабочих регистрационных карточек. Мне казалось, что я слышу ее мысли. Мертвая тишина царила в комнате и на улице за окном.

Ольга снова тихонько шепнула мне на ухо:

— Милый, а ты построишь мне… Помнишь, в ту ночь ты пообещал построить мне белый домик на берегу реки посреди тенистого сада? Тише, милый, тише! Пусть тебе это приснится, и во сне ты начертишь план. Ладно? Чтобы к утру план был уже готов?..

Я хотел обнять Ольгу, но в это мгновение за окном что-то сверкнуло и близко ударил орудийный выстрел.

— Что это?

— Зенитка!

В ту же минуту воздух над городом сотрясся от грома зенитной канонады. Светлый четырехугольник окна полыхнул в багряном пламени, — зенитки стояли где-то совсем близко. Мы вскочили.

— Налет! — крикнула Ольга мне на ухо, потому что из-за стрельбы ничего не было слышно. — С весны не было налета! Это наши!

Она высунулась в окно и выглянула на улицу.

Я не слышал зениток с первых месяцев войны, с осени сорок первого года. Но тогда наши зенитки били по немецким самолетам. Тогда мы были у зениток, теперь мы были на самолетах.

Ольга схватила меня за руку и притянула к себе. Она смеялась и что-то кричала, но что — я не мог разобрать.

Мы легли рядом на подоконник и высунулись далеко из окна.