Избранное в двух томах. Том I

А приехав к себе в институт, я узнал: только что получено распоряжение о полном прекращении его работы.

Значит, моя бронь уже потеряла силу?.. В таком случае я могу вернуться в свой ополченский батальон. Но где его искать теперь? Пойти в военкомат и попросить направить? Когда я сказал об этом нашему учрежденческому кадровику, ведавшему назначениями и перемещениями, он посоветовал мне: «пока все утрясется», вернуться на оборонные работы, я уже все равно числюсь на них.

Но там ли мое место теперь?

Так и не приняв никакого решения, я поехал к Ивану Севастьяновичу.

Иван Севастьянович оказался на месте — выезды по тревоге бывали чаще всего по ночам. В первую минуту я не узнал старика. Впрочем, почему «старика»? Тогда Ивану Севастьяновичу было меньше, чем мне сейчас, а я себя и теперь не считаю стариком, несмотря на все штучки моей сердечно-сосудистой системы. На человек старше меня на два десятка лет казался мне стариком.

Иван Севастьянович, которого я привык видеть в железнодорожном кителе и фуражке, украшенной путейской звездой с паровозом посредине, выглядел на этот раз весьма воинственно: сапоги, серый комбинезон, подпоясанный солдатским ремнем, армейская каска. В этом наряде Иван Севастьянович выглядел браво и молодо, тем более что он сбрил усы. И объяснил мне это так: «когда завалы разбираем — пыль в усы набивается».

Мы взаимно поздравили друг друга: он меня — отцом, я его — дедом. Война — войной, малыш родился не ко времени, еще неизвестно, сколько с ним будет хлопот и огорчений, а может быть, и бед, но он родился — и этому нельзя было не радоваться. Жизнь всегда есть жизнь, и даже пушки не в силах заглушить первый крик новорожденного. В конечном счете этот слабый крик крохотного младенческого ротишки оказывается сильнее всех тревожных сирен, бомбежек и канонад, — ростки молодой травы все равно да пробьются на пожарище, как бы ни силен был некогда пожар. Мы с Иваном Севастьяновичвм обстоятельно поговорили тогда, и в первую очередь о Рине и малыше. Мы оба были очень встревожены тем, что их эвакуация, как и других матерей с детьми, откладывается. В конце разговора. Иван Севастьянович сказал:

— Хорошо бы тебе при них остаться. Но навряд ли… Война — она все больше народу требует… А насчет Рины — не сомневайся. Без тебя родила, сумеет и дальше жить, как другие живут. Поблизости и сестра, и я в случае чего. А ты все-таки в армию ладься. Ведь рано или поздно возьмут. Так лучше постарайся сам.

Иван Севастьянович словно угадал мои мысли…

Я помнил слова, сказанные мне седой женщиной, раненной во рву. Надо идти, хотя теперь еще тяжелее расставаться с женой, которая стала вдвое роднее, с сыном, которого я еще не успел даже как следует рассмотреть — нянечка в роддоме только издали, из дверей и то украдкой от начальства, показала мне его — крохотный белый сверточек, личико с кулачок, закрытые глаза — он спал, так и не познакомился с отцом. «А может быть, и не успеем познакомиться?» — мелькнула мысль.

После разговора с Иваном Севастьяновичем я твердо решил отправиться в военкомат. Вот только бы побыстрее привезти Рину из больницы…

А еще мы договорились с ним, как назовем нашего парнишку. Рина хотела назвать сына Иваном — в честь отца. Я не возражал, Иван — хорошо и просто. Но когда я сказал о предложении Рины Ивану Севастьяновичу — он неожиданно воспротивился:

— В мою честь? Нет, лучше — Владимиром. Как Ильича.

Что ж, хорошее имя. После встречи с Иваном Севастьяновичем, снова побывав в больнице, я послал Рине записочку. Она неожиданно легко согласилась. Так наш первенец стал Володькой. Сейчас он был бы совсем взрослым человеком. Наверное, был бы высоким, стройным парнем. Был бы…

Я привез Рину домой вместе с сыном и собрался идти в военкомат, надо было решать, не откладывая: если меня не возьмут в армию, я должен завтра вернуться на оборонительные работы.

О том, что иду в военкомат, Рине не сказал: возьмут — тогда сообщу, что призван.

По пути мой взгляд задержался на вывеске платной стоматологической поликлиники: «Не зайти ли?» У меня давно побаливал зуб, и в последнее время все ощутимее. Я собирался его запломбировать или выдернуть, да все было недосуг. Остановившись у входа в поликлинику, я всерьез задумался: а доведись разболеться зубу, если я окажусь на фронте… «Нет, сначала вырву, а потом в военкомат!» Я решительно вошел в поликлинику.

Когда я сказал старушке регистраторше, чего хочу, она, прежде чем выдать талончик, предупредила:

— Учтите, всех врачей мобилизовали, зубы рвут студенты-практиканты. Будете рвать?

Раздумывать было некогда. Я сказал храбро:

— Буду!

В зубоврачебном кабинете меня встретили две девушки в белых халатах. На пациента они смотрели с явной робостью. Наверное, не более храбро смотрел на них и я. Они усадили меня в кресло, повязали салфеткой. Но действовать медлили, — отойдя за мою спину, к дверям, о чем-то шептались.

Я вслушался:

— Давай ты рви.

— Нет, ты.

— Я боюсь…

— А я не боюсь?..

Наконец переговоры закончились, одна из девиц, набравшись храбрости, подошла ко мне:

— Вам с обезболиванием или без?

— С обезболиванием! — не замедлил я ответить.

— Раскройте рот шире!

В челюсть мне вонзилась игла шприца.

— Посидите, пока наркоз начнет действовать, — скомандовала храбрая стоматологичка. Она забыла сказать, что можно закрыть рот, но это я догадался сделать сам.

Шла минута, другая, третья…

За моей спиной снова зашептались:

— А вдруг еще не подействовало?..

В конце концов девушки пришли к единодушному решению. Звякнули инструменты, и я услышал команду:

— Раскройте рот! Закройте глаза!

Очевидно, еще не закаленная врачевательница опасалась встретить взгляд своей жертвы. Я послушно зажмурился.

И вдруг завыли сирены, металлический голос репродуктора возвестил:

— Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Я продолжал сидеть с закрытыми глазами и раскрытым ртом: пускай уж рвут скорее, пока наркоз не прошел.

Но вокруг стояла тишина, я открыл глаза. Моих врачевательниц и следа не было.

Я просидел в кресле до тех пор, пока не прозвучал сигнал отбоя. Вскоре после этого появились и обе практикантки, наверное из бомбоубежища.

За моей спиной началось второе совещание на тему: кончилось ли уже действие наркоза или нет?

Наконец было принято решение: кончилось, О чем мне и объявили:

— Придется снова делать укол.

Я безропотно согласился: без обезболивания я не хотел.

Мне сделали вторичный укол. Но в тот момент, когда щипцы уже протянулись к моему жертвенно раскрытому рту, вновь взвыла сирена, и снова я остался в кабинете один.

Когда девушки вернулись из убежища и предложили, поскольку действие и этого укола кончилось, сделать мне новый — это был третий! — я отказался, решительно потребовал:

— Рвите поскорее, пока новая тревога не началась!

До сих пор помню, каким страхом были полны глаза практикантки, когда она нацелилась щипцами на мой бедный зуб. Наверное, до этого ей никогда в жизни не приходилось рвать зубы. Может быть, именно мой зуб стал первой вехой, отметившей начало ее самостоятельной врачебной деятельности.