Избранное. Компиляция. Книги 1-14

Я не мог дышать, не мог даже кашлять. Воздух не проходил в мои измученные, раздираемые болью легкие и не выходил из них. Острые клешни омара в глубине горла — теперь это была, скорее, холодная зазубренная металлическая масса — перекрыли дыхание. Я умирал. Я знал, что умираю. Четверо моих друзей радостно вскрикивали, хлопали друг друга по спине и смотрели на освещенную полуденным солнцем вершину Эвереста, а я умирал. Мелкие точки перед глазами сменились черным, быстро схлопывающимся туннелем.

Доктор Пасанг повернулся и в три быстрых шага оказался рядом со мной, потом опустился на одно колено. Я смутно осознавал — теперь, когда смерть была так близка, мне это было безразлично, — что трое остальных растерянно смотрят на меня. Реджи тоже опустилась возле меня на колени, но явно не знала, что делать. «Все правда, — подумал я в ту секунду. — Мы умираем в полном одиночестве, независимо от того, кто нас окружает».

— Помогите мне его приподнять. — Голос Пасанга доносился словно издалека; зрение и слух все больше слабели. Я почувствовал, как чьи-то руки поднимают меня со скалы и ставят на колени.

Но это не имело значения. Уже полторы или две минуты я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Острая штуковина в моем горле разрывала его изнутри. Я тонул. Уже утонул. Только без воды в легких. Впрочем, воздуха там тоже не было. Я издал несколько сдавленных звуков и повалился вперед, но кто-то держал меня за плечи, заставляя стоять на коленях. Мне было немного жаль умирать — хотелось еще немного помочь друзьям.

«Но я поднял их на вторую ступень», — мелькнула последняя мысль.

Рука Пасанга — я убежден, что это была его широкая ладонь, — с такой силой прижалась к моей груди, что затрещали ребра и грудина.

В ту же секунду он резко хлопнул меня по спине, едва не сломав позвоночник.

Один сильный, резкий толчок — как будто какое-то жутко острое существо выходило из меня через горло и рот — и препятствие, не впускавшее и не выпускавшее воздух, приподнялось и выскочило.

Реджи наконец отпустила меня, и я упал на ту штуку, которую из себя выкашлял, — она была похожа на окровавленный фрагмент позвоночника, на громадного трилобита, который, наверное, забрался мне в горло во время ночевки в пятом лагере несколько дней назад. Но мне было все равно, что это за чудовище — я едва не плакал от радости, вновь получив возможность дышать. Да, преодолевая боль, но дышать. Воздух входил и выходил. Черный туннель перед глазами расширился, затем исчез. Я зажмурился от яркого света, и Реджи осторожно опустила мне на глаза очки. Я поднимался на вторую ступень без очков, чтобы видеть свои ноги, видеть скалу, но муки снежной слепоты, как у полковника Нортона, мне были ни к чему.

«Я буду жить», — мелькнула радостная мысль. Меня подташнивало, и я все время сплевывал, в том числе кровь, на колючую штуковину, которая лежала на камне.

— Что это, доктор Пасанг? — спросил Жан-Клод.

— Это… была… слизистая оболочка его гортани, — ответил Пасанг.

— Но она твердая и колючая, как краб, сказал Дикон.

— Обморожена уже несколько дней, — объяснил доктор. — И замерзла. Увеличивалась, все плотнее забивая горло и пищевод, пока полностью не перекрыла доступ воздуха.

— А Джейк сможет без нее жить? — спросил Дикон. Мне показалось, что его слова прозвучали довольно равнодушно. Не забыть бы потом его об этом спросить, подумал я.

— Разумеется, — улыбнулся Пасанг. — Несколько дней мистеру Перри будет больно дышать, и нам нужно побыстрее доставить его туда, где воздух не такой разреженный, но с ним все будет в порядке.

Мне не нравилось, что они говорили обо мне как об отсутствующем — как будто я уже умер. С небольшой помощью мне удалось встать. Боже всемогущий, как все это прекрасно: лица друзей с очками, закрывающими глаза, величественная пирамидальная вершина, синее-синее небо за их спинами, белые вершины и немыслимое закругление земного шара. Я едва не плакал от радости.

— Не двигаться, — послышался голос Зигля. Он стоял в шести или восьми футах позади нас. Оглянувшись, я увидел направленный на нас черный пистолет. «Люгер» в правой руке и винтовка «Ли-Энфилд» на левом плече. Зигль стоял на известняковой плите, к которой я привязал веревки, широко расставив ноги, в устойчивой позе, слишком далеко, чтобы кто-то из нас мог броситься на него и столкнуть вниз, победоносно возвышаясь над нами.

— Малейшее движение, — сказал Зигль, — и я вас всех перестреляю. Живыми вы мне больше не нужны. И благодарю вас, мистер Перри, за перила на этой интересной второй ступени.

Глава 22

Ветер толкал нас в спину. Мы выстроились неровной линией на скалистой вершине второй ступени, лицом к Бруно Зиглю, с поднятыми по его приказу руками.

«У Дикона есть пистолет Бахнера», — лихорадочно подумал я. Да, конечно. Только он уже выпустил обе пули, и магазин теперь пуст. А «люгер» в руке Зигля почти наверняка полностью заряжен. Что там говорил Дикон, сколько патронов в магазине этого пистолета? Восемь? Достаточно, чтобы пристрелить всех нас, быстро перезарядить и при необходимости добить раненых.

Мы проделали долгий путь к этому нелепому и жалкому концу. И все потому, что мой приступ всех отвлек, и мы не вытянули наверх 100-футовую страховочную веревку, которая была привязана к известняковой плите на вершине второй ступени. Моя мысль безумным мотыльком металась между разнообразными возможностями, но все они был никуда не годны.

— Пожалуйста, скажите, где фотографии, — сказал Зигль. — Чтобы я не тратил время и силы, обыскивая ваши тела и рюкзаки.

— Какие фотографии? — спросил Жан-Клод.

Зигль выстрелил в него. Звук показался мне очень громким, несмотря на ветер. Же-Ка упал на заснеженную скалу. Я видел кровь на снегу у его правого бока, но она не била фонтаном… и, похоже, не была артериальной. Но что я мог знать? Только одно: альпинисты на своем горьком опыте убедились: в Гималаях на этой высоте любая серьезная травма означает неминуемую смерть.

Мы все шагнули к упавшему Же-Ка, но были остановлены взмахом «люгера» и снова подняли руки вверх.

— Могу я оказать ему помощь, герр Зигль? — спросил Пасанг. — Я врач.

Зигль рассмеялся.

— Нет, не можешь. Ты индийский ниггер, и твои руки не коснутся тела арийца… даже мертвого француза.

Я стиснул зубы. Но не пошевелился. Не бросился к рюкзаку, в восьми футах от меня, за жалкой, незаряженной ракетницей. Не опустил руки. Мне очень хотелось жить, даже несколько лишних минут.

— Я наблюдал в бинокль, как вы достали фотографии, — сказал немец. — Пять конвертов. Не нужно считать меня дураком.

— Герр Зигль, — прохрипел я. — Можно сплюнуть?