Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.

Алехин вспомнил грозу и ссору с мастером, махнул рукой и сел.

— Ты всегда споришь, и нет в тебе никакой основательности, — говорил Тарас Михайлович. — Чуть что: «Баланда, баланда!» А сам не знаешь что к чему.

— А ты не споришь?

Они оба улыбнулись.

— Давай так решим, — сказал караванный. — Если завтра Туров будет и на выкатке безобразничать, мы его высадим на берег, вместе с чемоданом, прямо в лесу, пусть идет на станцию. Там восемь километров, доберется.

— Я уж подумал об этом. Высадим. Если не дуб — высадим.

Им стало веселее от принятого решения.

Мотыльков уже не было над водой. Смеркалось. Вдали загорелся огонек, — шел грузовой пароход с верховьев к устью. Звякнул поздний комар.

— Эй, Володя! — крикнул Алехин в сторону катера. — Опусти вымпел! Зажги топочный фонарь!

Туров стоял на корме.

— Нет здесь Володи! — крикнул он.

Мастер слышал, как погрузил в воду весла Алехин, лодка двинулась к катеру. Мастер докурил, бросил окурок в воду, он остался на месте. По песку, там, где лежали рыбацкие лодки, расхаживали вороны. Они шагали степенно и почему-то напоминали больших черных собак.

«Медленная река», — подумал Туров, и ему вдруг, несмотря ни на что, захотелось домой, в первый раз за время поездки.

10

Под утро река окуталась туманом. Выйдя на мокрую палубу, Алехин представил себе, как сегодня они высадят в лесу Турова и кончится история черного дуба. Останется предутренний туман над рекой, белый фонарь на мачте, зеленый кустистый берег, тускло отраженный в тихой воде. Останется карчеподъемный паром, выкатка с грудой черных стволов — бесполезных, негодных даже в огонь.

Алехин крутнул сирену в рубке, — с близкого дерева слетела потревоженная птица. Володя со шваброй и ведром показался на корме. На катере проснулись. Тарас Михайлович в кубрике окликнул Мишу. Володя пятился по палубе, протирая ее шваброй.

Мастер брился. Алехин искоса взглянул вниз, в окно. Туров сидел перед зеркалом и сильно бил себя по бритым щекам, смазанным вазелином, и стонал — не то от боли, не то от удовольствия.

«Этот чиновник собрался на выкатку, как к себе в контору». — Алехин чувствовал, как накипает в нем злость.

Он постучал в окно.

— Поторопитесь, профессор!

— Я не профессор, я мастер, — отозвался Туров.

Алехин не дал ему даже напиться чаю. Караванный внимательно оглядел Алехина, пожевал губами, подумал и сказал:

— Идите, я вас подожду, мне неохота…

Туман еще не разошелся, но солнце поднималось в его белой кипени, и он редел, колебался над рекой подвижной завесой. Тропинка вилась вдоль берега в высокой траве, меж кустов. Алехин шел, не оглядываясь, расталкивая траву ногами. Туров едва поспевал за ним.

— Как на дуэль пошли, — сказал им вслед Тарас Михайлович.

— Без секундантов, — сказал Миша.

Туров не считал себя тонким ценителем пейзажа. Увидев что-нибудь красивое — море в Байдарских воротах, Клязьму с купающимися дачницами, — он говорил с восточным акцентом: «Пах! Пах!» — И это глупое восклицание помогало ему освоить увиденную им красоту.

Так и сейчас, увидев деревья, и реку в тумане, и в густой траве белую повитель, и синие цветы цикория, и колючки, словно свежевыкрашенные под цвет цинкового ведра, он сказал:

— Пах! Пах!

Алехин угрожающе обернулся:

— Что вы сказали?

— Ничего, красиво, — ответил Туров. — Куда вы так спешите?

Но Алехин уже шагал дальше.

— Ах, милый сударь воробей, куда вы так спешите? — напевал мастер и улыбался, вглядываясь в озабоченную спину начальника малых рек, в его загорелый затылок.

Алехин слышал, как резвится за спиной Туров, и вытягивал голову и напрягал шею от негодования. Он ускорял шаг, чтобы хоть немного успокоить себя.

Туров сел на мокрую траву, торопясь, чтобы не упустить из виду Алехина, снял туфли, привязал их к поясу, пошел босиком. Теперь всю свежесть этого не московского утра он ощущал босыми ногами. Парусиновые штаны от росы промокли до колен.

Справа от тропинки показался шалаш. В нем сидел старик, а у костра, на котором стоял закопченный чайник, возилась старуха с морщинистым лицом и выдавшимся вперед подбородком.

Дым костра обдал Алехина.

— Здравствуйте, старые.

— Здравствуй, отец родимый, — надтреснутым голосом заговорила старуха.

Внизу, у реки, трое мальчишек вылавливали в воде куски коры, срезанные вдоль ствола, и сдирали с ее внутренней, набухшей стороны белую лубяную тесьму. Скрученное жгутом мочало было развешано на кольях — от реки до самого шалаша. Весь берег был завален корой, она плавала и на воде большими плотами.

На минуту Алехин заколебался: захотелось сойти к берегу посмотреть, хорошо ли ребята сгоняют мочало, и пусть москвич один идет на выкатку и пишет в блокнот все, что вздумается. Но подошел, уже обувшись, Туров, и Алехин двинулся дальше по тропинке в сторону уже видневшегося поля выкатки.

Если бы спросить его, спокоен ли он, он бы не знал, что ответить. В конце концов его дело — от мая до ноября держать в чистоте фарватер реки. Плоты идут. Рыбаки тащат бредень. Бакенщик зажигает фонари. Землечерпалки сходят на Волгу. Шмаков рвет динамитом камень. «Чайка» плывет вверх по реке в понедельник, возвращается в устье в пятницу; в трюмах — хлеб, яблоки, спирт, льняное семя, — и ночью на всех пятидесяти перекатах лоцман проводит судно меж огней — красных с горного берега, зеленых с лугового. Прав Шмаков, дело маленькое — служба: топорик и якорь.

Он взбежал на пригорок, с которого открывалось поле, заваленное карчой. Это и была выкатка на Быстром Яру. Здесь было вынуто в навигацию сто сорок дубов. Гладкие, словно облизанные огнем, обугленные стволы лежали в беспорядке у берега до самой опушки леса. На песке, у реки, стоял «панкрашка» — врытый в землю станок, которым карчу выкатывали на берег. А по краям поля множество следов от костров — закоптелые камни, зола и головешки. Немало ночей здесь провели рабочие с парома и с ними Алехин. Запыхавшись, Туров взошел на бугорок.

— Вот, посмотрите, — сказал Алехин так, точно перед ним его квартира, разграбленная и разоренная. — Вот, посмотрите.

Туров оглядел поле. Медленно подошел он к ближайшему стволу, обросшему крапивой; несколько трещин прошло по его тусклой, лишенной ветвей поверхности, — он, видимо, пролежал здесь дольше других. Туров перешагнул через него и приблизился к следующему стволу.

«Вот он шагает», — подумал Алехин, и сердце его сжалось.

По краю поля он обошел выкатку и спустился к берегу.