Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.

Переходя от одного ствола к другому, Туров присаживался на корточки, щупал ладонью обломанные концы.

— Это не то. Вот оно, вот оно, — шептал он, и чувство, которого давно не испытывал, поднималось в нем, и он шагал от ствола к стволу.

Он работал сейчас. Один из стволов перевернул, побагровев от натуги; потом присел на нем, подсунув под себя ладони. То, что в Москве, в конторе, среди казенных бумажек, докладов, отчетов, представлялось ему чужим и докучным делом, лежало перед ним в тишине туманного утра на этой заброшенной реке. Да, это был черный дуб отличной консервации, по крайней мере трехсотлетнего режима.

Туман сходил с реки, одна за другой спадали его завесы, за которыми скрывалось солнечное утро. Там, у реки, среди нагроможденных в беспорядке черных стволов, металась по берегу взад и вперед нескладная фигура Алехина, — точно плотник из сказки, что-то разыскивая и не находя, бегал по своей гигантской плотницкой мастерской.

Мастер встал.

— Алексей Петрович! — крикнул он и пошел к нему навстречу.

Алехин остановился, недоверчиво поглядел на Турова, потом решительно заложил руки за спину и тоже пошел к нему.

Так они сходились, пробираясь между стволов, обходя корявые стопудовые комли в человеческий рост, прыгая с карчи на карчу.

И пока шли друг другу навстречу, Алехин от душевного смятения ни о чем не думал, а Туров думал о том, что должен сейчас осчастливить этого человека, и что-то похожее даже на зависть шевелилось в нем.

— Могу вас поздравить, — сказал Туров, когда они подошли друг к другу, — это настоящий черный дуб.

Он засмеялся, — захотелось еще раз поддразнить чудака, не сразу наградить его счастьем.

— Ну, не совсем, конечно.

— Черный, но не совсем? — переспросил Алехин.

В эту минуту он понял, что все его сомнения — пустое, что не зря рисковал, но странно — не радость тотчас наполнила его, а гнев. Сейчас он смотрел на Турова, как на врага, повергнутого и обезоруженного.

— Да, не совсем полной консервации, — добродушно заметил Туров и вынул платок, чтобы скрыть улыбку.

— Одного года не хватает?

Туров засмеялся.

— Невыдержанный товарищ! Невыдержанный! Вот вроде этого, — и он пнул ногой в ствол черного дуба.

Алехин не слышал, что говорил Туров, — он, пожалуй, и не видел Турова. Он торопился досказать самое злое, что мог придумать:

— Одного года до тысячи лет? Так пока разные бюрократы… и дармоеды… обсудят…

— Это обо мне?

Алехин лез на него с кулаками.

Туров схватил его за локти, удерживая на расстоянии от себя, боясь, как бы тот не ударил его головой.

— Что вы, милый человек! Не понимаете шутки! Это замечательный дуб. Чудесное дерево! Бросьте, бросьте! Цены ему нет! Успокойтесь, чудак такой…

Они возвращались к катеру той же тропинкой. Опять Алехин шагал впереди, а Туров шел за ним следом, подталкивая его иногда в спину. Припадок кончился, теперь с Алехиным можно было делать все что угодно, он был счастлив.

— Вы все время меня допекали, Денис Иванович, — говорил Алехин. — Я ведь не специалист, верно. Но сколько я всего обдумал за год.

Старик и старуха стояли у тропы, дожидаясь возвращения Алехина.

— Погоди, будь уж так милостивый, мы до тебя, Петрович, — заговорила старуха, когда Алехин поравнялся с ними.

«Знают по имени-отчеству», — подумал Туров и остановился позади Алехина.

Старуха жаловалась Алехину, что сыновей будто приворожили на брандвахте: второй месяц работают, выходных не берут. А без ребят трудно управиться.

— Старые мы, не молодежь… — всхлипнул старик.

— Он знает, что мы не молоденькие, — перебила его старуха.

— По восьмому десятку доходит, без двух годов.

— Какие уж работники! — досказывала старуха.

Их согласный разговор нравился сейчас Алехину, хотя старые просили о тех самых прогульщиках, на которых жаловался Шмаков.

— Попьем чайку у старых? — предложил Алехин.

— Что, совесть заговорила? Голодного меня погнали с катера.

Ребята побросали ножи, и, сперва самый маленький и самый любопытный, потом те, кто постарше, подошли к шалашу.

Алехин лежал на траве лицом к реке. Туров сидел на пеньке. Пили чай из граненых стаканов, между ними стоял чайник, и на листе лопуха лежал колотый сахар. Старуха ходила у костра и все приговаривала низким, надтреснутым голосом. Старик присел в сторонке.

— Старость вам не страшна? — спросил Туров.

— Нет, — ответил Алехин, прислушиваясь к тому, что говорила старуха.

— Он у меня стар, зуб нет, — говорила она о муже, точно так, как только что он говорил о ней. — Да и сама я — у бога баба.

— Нет, старость мне не страшна, — повторил Алехин. — Знаете, что самое страшное?

— Что?

Алехин, опершись на локоть, задумался.

— По-моему, самое страшное… — он помолчал, — равнодушие…

— Опять обо мне? — прищурившись и положив голову набок, жирной щекой на плечо, спросил Туров.

Алехин молча смотрел на реку.

Там все было ясно. Тумана не было. Сквозь ветлы проглядывала река, — отсюда была видна ее даль, освещенная солнцем, снаряд, на котором рабочие тащили комель.

Все было слышно над рекой до малейшего звука. За два километра, разобранная по голосам, доносилась с парома песня.

Горная… Лугова-а… Посулила — не дала-а…

«Безобразники», — подумал Алехин и улыбнулся.

— Что они поют? — спросил Туров.

— Чудо певцы! — сказал Алехин. — Расскажите-ка мне, Денис Иванович: что все-таки будут изготовлять из черного дуба?

И Туров, как будто бы нехотя, но все же воодушевляясь понемногу, стал рассказывать Алехину, что может изготовить мастер из куска черного дуба.

А из кустов, от катера, шел к ним сердитый Тарас Михайлович. Прыгая босыми ногами по мокрым мосткам, перекинутым через топь, Мишка бежал за Тарасом Михайловичем.

1937