Избранное

Я прервала его:

— Мой долг — учиться, и я прошу вас отпустить меня домой, чтобы я могла продолжать занятия.

— Именно поэтому тебя и пригласили сюда. Ведь мы тоже хотим, чтобы все вы учились как следует. Многие юноши и девушки помогали нам, и теперь мы отправляем их в Штаты, чтобы они совершенствовали свое образование, а потом отдали свои знания и талант родине и народу.

— Вы, очевидно, преувеличиваете мои возможности, не знаю, чем бы я могла вам помочь. Мое дело — учиться, ничего другого я не умею. Отпустите меня.

В комнате зажгли свет. При электрическом освещении стало хорошо видно, что волосы полицейского густо смазаны бриолином и противно блестят. Он продолжал:

— Я думаю, что вы уже все поняли. Далеко не каждый, кто попадает сюда, сразу встречается со мной. Имейте в виду, я тоже участвовал раньше в войне Сопротивления. Думаю, что вы еще недостаточно хорошо представляете себе, что такое коммунизм. Вот недавно вы были в «зоне» на краткосрочных курсах. Но что могли вам дать эти занятия в течение трех — пяти дней? В нашем лагере есть работники провинциальных и зональных партийных комитетов Вьетконга [28] . Когда-то они тоже занимались подрывной деятельностью, но в конце концов встали на защиту дела справедливости, интересов государства и народа.

28

Так называли представители сайгонских властей вьетнамских коммунистов.

— Справедливо будет, если вы отпустите меня домой.

Голос Хиеу стал печальным:

— Эти кадровые работники-коммунисты исключительно опасны. Они толкают вас на неправильный путь, вводят в заблуждение, а вы не способны разобраться во всем и дать себе ясный отчет в происходящем. Впрочем, сейчас нет смысла спорить, не будем тратить время. Я только хочу напомнить вам, что вы должны подумать о вашей семье, о матери, о младших братьях и сестрах. Что же касается вас лично, то о себе вы тоже пока по-настоящему не думали. Вы еще не знаете, насколько труден и мучителен путь коммуниста! Вы уже давно живете в Сайгоне, а связались с коммунистами лишь недавно. Вы еще не представляете, в какую пропасть они вас толкают. Мы не можем закрывать глаза на это и хотим помочь вам вернуться на истинный путь.

— Истинный путь — это вернуться домой и продолжать ходить в школу!

Я упорно стояла на своем, но Хиеу еще продолжал уговаривать меня часа три — почти до самого позднего вечера. То он увещевал меня, пытаясь соблазнить всякими прелестями жизни, то начинал угрожать, несколько раз срывался и кричал, но потом опять появлялась деланная улыбка и мягкие, задушевные интонации. Наконец он поднялся.

— На сегодня достаточно. Я хотел убедить вас в необходимости еще раз все обдумать. Вы останетесь здесь и получите возможность встретиться с другими учащимися и студентами.

Он повернулся к стоящим у двери полицейским.

— Пригласите сюда госпожу Бай.

Один из них убежал и вскоре вернулся вместе с маленькой невзрачной женщиной лет сорока пяти, с редкими зубами и какими-то бесцветными глазами. Она была одета в сатиновые брюки и длинное белое платье, редкие волосы были гладко причесаны.

Увидев Зыонг Динь Хиеу, она проворно сбросила туфли, босиком вошла в комнату и, скрестив руки, поклонилась ему.

— Госпожа Бай, отведите эту девушку в ту комнату.

Женщина что-то невнятно пробормотала, а Хиеу повернулся ко мне.

— Это госпожа Бай. Раньше она работала в партийном комитете провинции Бенче. Надеюсь, вы поближе познакомитесь с ней.

Я сразу же возненавидела эту женщину и хотела тут же ответить Хиеу: «Я не знаю никакого провинциального партийного комитета», — но вовремя остановилась.

Хиеу отвернулся, а женщина велела мне следовать за ней. Мы вышли во двор, и она повела меня между домами. Войдя в один из них, мы прошли в комнату, и госпожа Бай показала мне стоявшую у самого входа покрытую циновкой кровать с москитником.

— Это твое место. Отдыхай.

Я не проронила ни звука и уселась на кровать, обхватив руками колени.

2

Убедившись, что я спокойно сижу на месте, госпожа Бай отошла в противоположный угол комнаты и улеглась на кровати, стоявшей у двери. На этой кровати, кроме циновки, лежало еще одеяло, у изголовья стоял табурет, а на нем — кожаный чемодан.

Я огляделась. В комнате, кроме меня и Бай, было еще несколько женщин. Никто не спал, одни лежали, молча уставившись в потолок, другие сидели на кровати и что-то шили или плели из нейлоновых нитей. В комнате царило молчание. Одна из женщин обмахивала веером спавшего на кровати мальчика лет трех. При моем появления только две женщины подняли головы и с любопытством уставились на меня, остальные же, мельком взглянув, продолжали свои занятия. «Они боятся госпожи Бай!» — решила я.

Через некоторое время отворилась дверь и вошла какая-то девушка с подносом, который она поставила передо мной. На подносе стояла чашка с белым рисом, тарелка с запеченными в тесте крабами, салат, куриный суп и пиала с рыбным соусом. В городе мне редко доводилось видеть такой роскошный обед, всего раз или два мать с бабушкой готовили такие блюда по случаю моего приезда домой.

Госпожа Бай поднялась со своей кровати и подошла ко мне:

— Надо поесть!

Я не шелохнулась и по-прежнему молча сидела, обняв колени.

Она продолжала:

— Ешь, иначе останешься голодной!

Она еще долго уговаривала меня, но я даже не прикоснулась к еде. Наконец мне надоело сидеть в одном положении, я встала, сняла поднос с кровати и, поставив его в угол, улеглась спать.

На следующее утро я поднялась и вышла из комнаты умыться, а когда вернулась, увидела на своей кровати поднос, на котором была чашка с кофе и хлеб. Госпожа Бай снова принялась меня уговаривать:

— Поешь, доченька, не то помрешь с голоду.

Вчера вечером, когда мне принесли еду, я заметила, что женщина с ребенком очень внимательно посмотрела на меня, но не произнесла ни слова. Сегодня утром я снова поймала ее взгляд, казалось, она что-то хотела сказать мне. Пожилая женщина, кровать которой стояла недалеко от моей, обратилась ко мне:

— Ешь, ешь, доченька!

Но я была непоколебима. Я отказывалась от пищи три дня. Как только госпожа Бай выходила из комнаты, женщины начинали говорить все разом, и все они — особенно старушка и женщина с ребенком — наперебой уговаривали меня есть. Женщина с ребенком, улучив момент, когда я вышла в туалет, тоже вышла за мной и остановилась у порога, поджидая меня. Когда я возвращалась, она отправила мальчика в туалет и тихо сказала:

— Надо есть. Этот рис выращен руками народа, и ты должна есть, чтобы подкрепить силы. Борьба предстоит длительная.

За три дня я освоилась в лагере и узнала, что он состоит из нескольких секторов. Сектор, в который я попала, назывался «спецкамерой». Если попавшие в лагерь люди не сразу поддавались обработке, их помещали в такие вот «спецкамеры». В нашей комнате, кроме меня и госпожи Бай, было еще шесть женщин из провинций Лонган, Бариа, Тэйнинь, из Сайгона, Шолона и Задняя. Они были арестованы либо за распространение листовок, либо как участницы партизанского движения. Три попали в лагерь из-за мужей. Женщину с мальчиком, расположившуюся в дальнем углу, звали Мон. Ее муж работал в полиции в провинции Бариа, а потом скрылся куда-то. Они не смогли арестовать его и схватили ее — это случилось больше года назад, когда мальчику — его звали Хынг — не было еще двух лет. Седая женщина, кровать которой стояла рядом с моей и которую все в комнате называли тетушкой Ба, жила совсем недалеко отсюда — в Тихоа. Ее муж занимался мелкой торговлей и однажды поехал по делам в провинцию Тэйнинь. Его заподозрили в том, что он помогает подпольщикам — работает у них связным и снабжает их продовольствием. Мужа тетушки Ба арестовали. Сейчас он находится в «спецкамере» номер два — в доме напротив. Позднее арестовали и ее — в полиции решили, что она поможет им «перевоспитать» мужа. Но женщина категорически отказалась говорить с мужем и в итоге оказалась в нашей комнате.