Избранное

А было так. В один приятный летний день я переехал на новую квартиру. Окна моей старой квартиры выходили в тихий зеленый скверик, поэтому рассказы я писал в основном о природе. Задумал было повесть о воробьях и название уже написал - "Воробьи", да вот пришлось переехать...

Окна новой квартиры смотрели в упор на строгое здание учрежденческой архитектуры, построенное не только без архитектурных излишеств, но и без стен. Из одних окон.

Любопытно было глядеть в те окна. Очень скоро я узнал всех обитателей учреждения, мысленно подружился с ними и даже невольно поднимал руку, когда они устраивали собрания. Но постепенно странное чувство стало овладевать мной, особенно первого и шестнадцатого числа, когда сотрудники выстраивались у окошка кассы. Я видел их лица со стороны кассира, они глядели напряженно и прицельно, словно из амбразуры. Сперва-то, без привычки, я тоже невольно вытягивал шею, пытаясь углядеть через дорогу в ведомости у кассира свою фамилию, но, конечно, напрасно.

Более того, я и рассказы перестал писать. Аванс, который я взял под название повести о воробьях, таял, как масло на сковороде.

Надо было срочно что-то делать! И я решился писать на производственную тему.

В понедельник в 9.00 я сел за стол и пристально уставился в окно напротив. То, что я видел, для повести никак не годилось, а если все же писать - мог получиться только фельетон или приказ об укреплении дисциплины.

Я терпеливо подождал час, два, два с половиной, а потом... Узнать телефон того отдела не составило труда. Я набрал номер и, когда молодой человек, сидящий на столе, взял трубку, сказал ему:

– Слезь со стола.

– Что?
– не понял он.

– Слезай!
– крикнул я.
– Работать уже пора!

Он сполз со стола, плюхнулся на стул и замер. И остальные, наблюдая за ним, тоже застыли на своих местах.

Я быстро положил трубку и написал первое предложение: "Все сидели на местах". Предложение мне очень понравилось, в нем была деловая сухость, сразу определялось место действия. Я хотел уже и второе предложение написать, но посмотрел в окно и - отложил ручку. Сотрудники сбились в кучу и что-то горячо обсуждали.

"Ну уж, дружба дружбой, а служба службой!" - подумал я.

Номер начальника отдела я набирал резко и нетерпеливо, так что два раза у меня палец срывался и набиралось "01". Наконец я набрал правильно.

– Симаков слушает, - сказал он.

– Слушайте, Симаков, - сказал я как можно доброжелательнее, - ваши охламоны вот уже полдня ничего не делают!

– А кто это говорит? И почему вы так говорите?
– Он потянулся за сигаретами.

– Да оставь ты сигареты в покое, - сказал я ему уже в сердцах.
– С тобой как с человеком разговаривают!

Он одернул руку от пачки, втянул голову и забегал глазами по сторонам.

– И потом, посмотри на себя, ты же не на дачу приехал землю копать! Ну что ты отворачиваешься, я же вижу, что ты и не побрился сегодня! А вчера вообще пришел в кроссовках...

Он выронил трубку и, озираясь, на цыпочках вышел из кабинета.

В комнате отдела подчиненные тут же окружили его и стали что-то наперебой рассказывать, кивая на телефон. А потом вдруг как ветром всех сдуло за столы. Кто схватился лихорадочно за ручку, кто за бумагу, а женщина двумя руками за голову. Я тоже испугался: что такое?! Оказалось, телефон у них зазвонил.

Я поспешно склонился над столом и с облегчением написал:

"В отделе царила рабочая атмосфера".

Пошла повесть, пошла! Уже проснулись и расправляли плечи сладкие мечты об экранизации. Эх, да что говорить!

Но когда я опять посмотрел туда - сотрудников там не было. Я увидел только мелькнувший женский каблук и угол хозяйственной сумки.

Я набрал номер директора. Кабинет его был этажом выше и расположен так, что директор сидел ко мне затылком. Затылок его то краснел, то бледнел, четко семафоря в окно о директорском настроении. Об этом знал не только я, многие, прежде чем идти к нему, пытались разглядеть с противоположного тротуара, какой нынче затылок у Петра Федоровича.

То, что директора звали Петром Федоровичем, я узнал с первого дня. Я, как только открыл форточку, сразу услышал: "Петр Федорович... Петр Федорович... Петр Федорович сказал..." - неслось из разных окон.

Судя по затылку, у Петра Федоровича было трудное детство и нелегкий характер. Когда он распекал кого-нибудь, даже стекла в его кабинете потели. Когда кого-нибудь хвалил - этого я не помню.

– Петр Федорович, - сказал я ему вежливо. Секретарша сначала не хотела меня соединять, но я ей комплимент сделал, что помада ей очень идет: она в это время губы красила.
– Петр Федорович, - повторил я как можно ласковее, - вы, конечно, человек занятой. Вон, я вижу, сколько бумаг у вас на столе навалено! Да вы затылок-то не чешите. И не оглядывайтесь, все равно вы меня не увидите! Вы за подчиненными лучше смотрите, ведь в отделе у Симакова сейчас шаром покати!

От моих слов затылок у директора так распалился, что автомобили на улице стали притормаживать, ждать, когда "зеленый" дадут.

Все-таки Петр Федорович был мужик крепкий! Не чета Симакову.

– А мою жену вы сейчас видите?
– быстро спросил он.

– Нет, - сказал я.

– А фонды нам срежут?

– Не знаю, - ответил я.
– Вы лучше порядок у себя скорее наводите!

– Значит, срежут, - подытожил Петр Федорович.
– И простите за нескромный вопрос: сын у меня, Борька, в Политехнический хочет...

– Да что вы в конце концов!
– не выдержал я.

– Значит, не поступит, - вздохнул Петр Федорович.

Он поднялся из-за стола, большой, грузный, а в сущности - пожилой, усталый человек, и вышел в дверь. "Вот и в семье у него не все ладно...
– подумал я.
– Но что же делать мне? Неужели придется все самому?!"

Узнал телефоны всех отделов, начертил план расположения столов и - начал! Как только кто опоздал - звонок: "Почему?! Это не повод!.." Только замечу, что кто-то посторонним чем занят - звонок: "Чем вы там занимаетесь?! Чтоб я больше этого не видел!" Уборщицу запугал - по телефону ей подсказывал, где она какой сор не подмела. Она полы не только мыть стала, но и на всякий случай одеколоном их сбрызгивать. Это, конечно, лишнее, но я не мешал.

Вот с Симаковым было сложнее, он так пугался моих звонков, что мог произнести только одно слово: "Когда?" Так что мне приходилось подстраиваться, и я говорил: "Энергичнее стройте работу в отделе!" "Когда?" - говорил он. "Немедленно!" - отвечал я.

Конечно, не сразу они смирились с таким положением: жаловались в местком, писали в газету... Председатель месткома отреагировал быстро - убрал заявление в какую-то папку, а потом никак не мог его найти. А на страницах газеты им ответил доцент Шубяк, который убедительно сказал, что Бермудского треугольника, летающих тарелок и кваса в бутылках нет и не будет.

В общем, работу я им наладил. Но со всем этим я совершенно забросил свою. Родственники и знакомые с нетерпением ждали продолжения, спрашивали: "Чем кончится? Кто был прототипом или я все выдумал?"

Жена хотела украдкой сама вписать туда два предложения, чтобы побыстрее и побольше получить денег, но я ей напомнил про Льва Николаевича и Софью Андреевну. Она всю ночь плакала, а утром понесла что-то в ломбард. Что именно, я узнал, когда хотел надеть ботинки.

Ну, да это не важно! Для меня главное: ручка, бумага и окно в жизнь!