Избранное

Прометей принялся лепить выпуклости туловища, и у него было такое чувство, будто глина сама лепится в желанный образ.

— Я сотворю себе товарищей, — проговорил он, обозначая изгибы ребер, — я сотворю для этой планеты новое племя! Не такое, как титаны и боги, но и не такое, как животные и растения. Мы отыщем остров в Южном море и там построим наше царство. В нем будут властвовать любовь и справедливость. Это будет остров блаженных!

К туловищу прибавились руки и ноги. Титан опьянел от радости и творческого вдохновения. Еда и питье были забыты. Медленно, тщательно лепил он сложные локтевые и коленные суставы, ладони и пальцы. Вот над плечами поднялась шея, вот округлился череп, вот разделились губы и над скулами выросли выступы висков. Прямые волосы или локоны? Кудрявые. Не веря своим глазам, смотрел создатель на свое творение.

Глиняная фигура сама стояла на ногах, не нуждаясь в подпорках, Правда, эти ноги были чуть коротковаты, а руки чуть длинноваты, да и живот, пожалуй, вышел толстоватый, но какое все это имело значение, когда он видел перед собой, наяву и во плоти, собственное подобие, с той лишь разницей, что это подобие было пока безжизненно. Да разве могла в нем затеплиться жизнь, если оно не было ни мужчиной, ни женщиной?

«Ты будешь мужчиной», — проговорил Прометей и приделал своему товарищу мужской орган. Теперь, надеялся он, глиняное тело сотрясет судорога, нечто вроде внутреннего всхлипа или вздоха, восторженного рывка в бытие, — новоявленное существо откроет глаза, широко раскинет руки, забормочет что-нибудь и задышит, глубоко и блаженно, — однако ничего такого не произошло. Творение стояло перед творцом, дразня его обманчивым сходством, но жизни в нем не было. Прометей придирчиво осмотрел свое создание. Ничего он как будто бы не забыл, во всяком случае, ничего такого, что считал важным. Вылепил и кадык, и подбородок, и пятки, даже ногти на пальцах рук и ног. Что же он упустил или сделал неправильно? Неужели Гея ввела его в заблуждение? Этого быть не могло. Ясное дело, он неверно истолковал ее слова. Но что же ему делать теперь? Звать ее бессмысленно, это он знал твердо, она, конечно, не ответит. И все же он позвал ее, позвал трижды.

Никакого ответа.

Он ткнул глиняного болвана кулаком в живот.

— Скажи что-нибудь! — вскричал он.

Болван оставался нем.

Прометей готов был опять заплакать.

Тут он заметил, что в том месте, куда он ткнул свое созданье, — в середине живота — образовалась вмятина, и понял, что, хотя смесь сухого и влажного, которой он пользовался, была вполне пригодна для лепки, для странствия по жизни она никак не годилась. Слишком уж мягким оказался его глиняный друг! Стоит только нажать на него пальцем, и он уже изуродован, что же будет, если он упадет, или наткнется на сук, или будет пробираться сквозь заросли! Любой куст изорвет его в куски, а любой ручей, в который он вступит, размоет ему ноги. Нет, пусть глиняный приятель сперва посохнет на солнышке и затвердеет, как то лежащее отображение, лишь после этого он пробудится к жизни! Бережно взял создатель на руки свое творение и отнес на возвышение берега, на солнце.

— Посохни, друг, — сказал он, — впитай в себя солнце и ветер. Обрети твердость для будущей твоей жизни, твердость понадобится и на острове блаженных! Тем временем я сотворю тебе подругу.

И он слепил вторую фигуру, но на сей раз совершил противоположную ошибку: ноги оказались очень длинными, бедра очень узкими, а толстоватым получился не живот, а зад.

«Не беда, — думал он, — эти двое уж как-нибудь поладят! Надо, чтобы они сразу увидели друг друга, когда в них проснется жизнь!» Глиняную женщину он тоже отнес на берег и поставил в трех шагах от мужчины, а потом потрогал плечи и бедра своего первенца. Масса стала уже намного тверже, но все-таки была еще мягковата. «Вот удивятся они, когда откроют глаза и сразу увидят друг друга», — подумал Прометей и, представив себе это воочию, не мог удержаться от смеха. Теперь он был бы не прочь поесть, но старался заглушить голод работой. Он вылепил еще четыре глиняные фигуры, двух женщин и двух мужчин, и с каждым разом они удавались ему все лучше. Последней женщине он сделал длинные волосы, ниспадавшие до колен, а последний мужчина так точно походил на своего создателя, что даже выражение глаз было у него Прометеево.

Теперь уж первый, наверное, высох, подумал Прометей, закончив шестого. Он, правда, думал так, еще работая над четвертым, но, боясь разочарования, не решался посмотреть. К тому же он все время надеялся, что какой-нибудь звук — возглас, крик, смех, пусть даже вой — даст ему знать о том, что глиняное существо ожило, но напрасно он напрягал слух. Больше он ждать был не в силах. Постепенно перенеся на берег четвертого, пятого и шестого, он собрал все свое мужество и тронул первого за плечо. Фигура высохла, стала твердой и отливала золотисто-медовой смуглотой, как кожа ее создателя, и ни нажатие пальцем, ни удар не оставляли на ней следа.

Однако она оставалась все такой же застывшей и безмолвной. В отчаянии тряс Прометей свое изображение, но это была лишь засохшая тина в образе Прометея, и больше ничего.

Быть может, по изволению Геи женщина должна вступить в жизнь первой? — ломал голову Прометей. Однако и женщина оставалась бесчувственной и неподвижной.

— Матушка Гея! — воззвал Прометей. — Ведь ты присутствуешь в этих созданьях! Услышь меня, матушка, дай мне знак! Шевельни хоть кончиком пальца!

Тишина.

— Матерь, не знаю, что мне теперь делать!

Тишина.

Прометей сжал кулаки и поднял их, чтобы разбить свои творенья, как вдруг услышал за морем, в пустыне, какое-то шарканье. Боясь неведомой опасности, он спрыгнул обратно в ров, укрылся в ложбинке, где лежали ослята, а взглянув оттуда на аравийскую землю, увидел, что по песку скользит какое-то маленькое существо. Малыш привязал к ногам две круглые чашки и двигался вперед, отталкиваясь палкой. Прометей не верил своим глазам. Незнакомое явление быстро приближалось, и Прометей разглядел, что по песку на двух черепашьих панцирях катит мальчик и при этом весело насвистывает.

На краю рва мальчуган остановился.

Прометей выпрямился.

— Чем это ты здесь занимаешься? — спросил ребенок, показывая на фигуры, расставленные на берегу. — Я уже порядочно времени за тобой наблюдаю.

Теперь Прометей не верил своим ушам.

— Ты кто такой, карапуз? — удивленно спросил он.

— Я Гермес, — сказал ребенок таким тоном, будто не знать этого просто стыдно. Личико у него было по-девичьи нежное и такое прелестное, что даже чересчур широкий нос его не портил. Ушки зато были маленькие, углы рта лукаво приподняты, не очень длинные волосы вились темными локонами. Лоб — крутой, высокий, нисколько не угловатый, а мягкие брови осеняли пару больших голубых глаз, которые, при всей их живости, спокойно и пытливо разглядывали окружающий мир и чуть-чуть насмешливо смотрели сейчас на ошеломленного Прометея.

— Я, да будет тебе известно, направлялся к моему батюшке, — продолжал мальчик, опираясь на посох — ствол молодого ясеня, — и с критского берега увидел, как ты здесь что-то лепишь. У меня, да будет тебе известно, невероятно острое зрение. Что это ты делаешь?

— Созданья, — сказал Прометей, которому ничего лучшего в голову не пришло. Гермес засмеялся. Смех его звучал искренне и с искренним чувством превосходства, однако без малейшего злорадства.

— Не очень-то получается, верно? — спросил он с таким лукавым простодушием, что Прометей не мог на него сердиться.

— Ноги, пожалуй, слишком коротки, да? — молвил Гермес, указывая на первого глиняного истукана.

— Послушай-ка, ужасно любопытный Гермес, — не выдержал Прометей, — кто ты, собственно, такой? Я никогда не слыхал твоего имени. Ты наверняка не тот, за кого себя выдаешь. Выглядишь ребенком, а говоришь до того умно, будто тебе десять миллионов лет. И кто твой батюшка, и откуда ты идешь? — И вдруг с внезапно ожившей надеждой: — Тебя прислала Гея?

— Я бы мог быть и взрослым, — отвечал Гермес, — только не хочу. Понимаешь, взрослый всегда остается самим собой, а ребенок еще может стать кем угодно. Кроме того, в детстве больше узнаешь. От ребенка ни у кого нет секретов. Они говорят и говорят, а я слушаю. Вот я и знаю все на свете. Но теперь скажи мне, кто ты. Стой, не говори, я хочу сам сообразить. Хоп, догадался: ты Проми, да? Я хочу сказать — Прометей.

— Верно, — ответил Прометей, перестав удивляться. — Но откуда ты меня знаешь? Я же тебя никогда не видел.

— Ну а кем ты еще можешь быть, — сказал Гермес. — Будь ты титаном, ты лежал бы внизу, у Аида, будь ты богом, сидел бы на Олимпе, если бы только не был Посейдоном — тогда бы ты плавал в море. Лишь Артемида и Деметра бродят по разным странам, но то женщины. Аполлон тоже иногда странствует, но он никогда не заходит так далеко, и у него волосы голубые, а у тебя коричневые. Ни Кратосом, ни Бией ты тоже быть не можешь, тех я знаю в лицо. Кроме того, — добавил он, — ты совсем не похож на паршивого шпика.