Избранное

Что же стало с ними, когда их вынудили самих обслуживать себя, их, неспособных или делающих вид, что неспособны самостоятельно справиться даже с поставленным перед ними яйцом всмятку?

Они гибли. Гибли в ошеломляющем воображение количестве при первом же столкновении с реальной жизнью, то есть еще в период прохождения фронта. Нельзя долгое время безнаказанно даже делать вид, что мы к чему-то не приспособлены. Тогда и на самом деле станешь неприспособленным. И от обихаживания, нормального разве что для новорожденного, становится младенческой не что иное, как душа. Этим существам, которых до возмужания держали в пеленках, действительно предстояло заново научиться жизни. Ежели бы хоть их прежнее существование было не столь затворническим и ежели бы они не считали этот свой образ жизни естественным!

Судьба их — пребывающих в возрасте отцов семейств и даже дедов — неожиданно стала подобна судьбе подкинутого младенца. Одно могло бы спасти их: спешащий мимо людской поток, народ, если бы он осознал их положение и сжалился над ними. Однако обреченность их положения усугублялась тем, что они сами обособлялись от народа, и простой люд даже не подозревал об их бедственном положении. Большинство из них, забившись в угол, отвернувшись к стене, опустившись, обовшивев, погибало, даже когда в доме еще не иссякли запасы пищи и топлива, — погибало от замкнутости, от отсутствия человеческой опеки.

Но были и другие, способные совершить головокружительный скачок. Они и прежде жили в единении с природой и теперь естественным образом перешли к общению с людьми. Эти, в том числе и мой хозяин, выжили и, по общему признанию — а теперь и по моему убеждению тоже, — пребывая в весьма бодром расположении духа, ждали, куда повернет их судьба.

И погибающие, и те, кто выжил, старались избегать эмоциональных бурь. Они сохраняли власть над своими чувствами, если предположить, что у них были чувства, которые нуждались в сдерживании.

Богатые буржуа и вообще состоятельные средние слои, в негодовании готовые перевернуть весь мир, судорожно цеплялись за свое имущество и за свою мизерную исключительность. Многие предпочитали умереть, чем лишиться пятикомнатной виллы и летнего отдыха в Римини. Они не мыслили себе будущего без привычных аксессуаров. Впереди была пропасть, черпая пустота, в которую они, естественно, и низринулись. Не менее бурно протестовали провинциальные трактирщики, мелкие лавочники, мельники, которым пришлось отказаться от единственного слуги, помощника или приусадебного участка в несколько сот саженей!

Будто с пятьюстами слуг легче было расстаться. И с десятью тысячами хольдов.

Ни один граф добровольно не избрал смерть. Тех, кто уцелел, не страшило будущее. По крайней мере сначала.

Именно потому, что у них отсутствовало всякое представление о настоящем.

Потому, что и о себе самих, о собственном положении они не имели ни малейшего представления.

У большинства из них не удержалось в памяти ничего связанного с их обширными латифундиями. Ни одного воспоминания. Никаких личных переживаний или впечатлений. Были и такие, что за весь свой век ни разу не удосужились окинуть взором собственные имения. Даже не знали в точности, чем, собственно, владеют. Максимум их познаний — это сведения о количестве принадлежащих им хольдов и сумме доходов, которые они приносят. Для такого рода землевладельцев великая перемена равноценна была внезапному лишению пенсии или постоянной ренты. Так что, по логике чувств, у них вполне мог бы пробудиться интерес: откуда же шла эта «рента»? И заслужена ли она?

Что им полагался доход с латифундий, они верили свято и неколебимо. И, повинуясь сему наитию, могли бы со спокойной совестью убивать инакомыслящих — убивать слепо и так долго, пока этот глубинный голос звучал в них. Подобная разновидность подсознательной «душевной убежденности» — самая отъявленная шлюха наших интересов; она даже не дает себе труда рядиться в маску невинности подобно другой, созданной усилиями разума.

Находились среди аристократов в отрадном количестве и такие, кто вопреки обезличивающему и неблагоприятному воздействию обстановки, в которой они прежде жили, сохранил какую-то связь с реальной жизнью, пусть даже в простейших ее проявлениях и функциях. Я слышал, еще в детстве, о графе, который любил полоть и зачастую тайком пробирался в сад, чтобы удовлетворить свою страсть. О нем мне рассказывали примерно так же, как о заключенной в глухую башню невольнице, которая нет-нет да и запоет от тоскливой доли. Другой такой духовный узник — тоже известный мне понаслышке — любил бывать в хлеву; он даже объяснял почему: ему нравился специфический запах лежалого навоза.

Были и такие, что отводили душу травлей крыс — собаками, разумеется. Иные дробили камни. Единственная положительная черта в духовном облике императора Вильгельма состояла в том, что он пилил дрова. Никчемный недотепа Людовик XVI шаркал напильником. Оба, очевидно, в целях гимнастики. А Ференц Ракоци, например — что вызывает большое к нему уважение, — помимо прочих своих достоинств, был искусный мастер-краснодеревщик.

За то, что, и выйдя из детского возраста, аристократы все так же любили скакать на лошадке, палить из ружья, забавляться игрой «у кого колечко», иными словами — играть на скачках, охотиться и заниматься политикой, они не заслуживают особых похвал. И лишь о природной ценности человека как биологического индивида говорит то обстоятельство, что многие из них — когда их к тому вынудили — действительно стали безупречными кучерами, носильщиками, чернорабочими и даже барменами. К тому же — что отличало их от ci-devant [123] крупных буржуа и средних землевладельцев — бывшие аристократы выполняли свою работу без отвращения, а порою и с той естественной легкостью, которую могло породить чувство превосходства, широта натуры — исконно аристократические свойства характера.

123

Бывший (франц.).

Не имея возможности претендовать на более или менее активную роль в интеллектуальной сфере, они главным образом отличались в так называемой сфере услуг и на транспорте: в переноске грузов, в вождении машин и повозок. Но, насколько я слышал, они безупречно работали и полевыми объездчиками, ночными сторожами, саманщиками, а также пастухами или свинопасами.

Кое-кому может показаться — у меня на это отличный слух, — будто в приведенных строках автор прячет насмешку. Тот, у кого была возможность, как у автора этих строк, сравнить перечисленные профессии с другими, тот знает, какое упорство требуется, чтобы с утра до вечера (а не один-два часа после дождя — на цыганский манер) заготавливать саман, какое знание природы и самообладание необходимы свинопасу, чтобы переносить не только дикий нрав животных, но и палящее солнце, блох, навозных мух, неизбежную грязь и смрад. Потому что соломенная подстилка свиньи не чета коровьей, чей запах в сравнении с ней почти идиллический: подстилка свиньи пахнет отнюдь не парным молоком. Вышеприведенные строки продиктованы уважением.

Некоторые из наших графов достойным всяческой похвалы образом перешагнули через кастовые предрассудки. Правда, они и прежде легче умели поступаться условностями, нежели, скажем, представители финансовой аристократии. Они и тогда смели быть «оригиналами». Можно даже утверждать, что теперь, когда ликвидированы все общественные разграничения, — в период совершенной свободы! — они избрали именно те ремесла, которые были предначертаны им самой природой. О работе, требующей умственной деятельности, они не могли и помышлять. Так почему не пошел в конюхи или дворники ни один из представителей плутократического сословия, ни один из тех тунеядцев, что прежде жили в роскоши?

Не потому ли, что даже теперь всякое стремление, всякая связь со сферой материального, с реальной жизнью была им более чужда, нежели земельной аристократии?

Помнится, еще в первые недели после войны одной близко знакомой мне семье понадобился возчик. Земное и духовное тогда — в некоторых областях — вполне удачно сочеталось. И вот как-то после одного из важных совещаний, направляющих нашу духовную жизнь, я рассказал крупнейшему венгерскому историку современности о просьбе одного нашего общего друга найти возчика. Ученый знал возчика и тут же продиктовал мне нужный адрес. Он назвал имя, носители которого сыграли немалую роль в отечественной истории. Историк, роль в истории — я думал, им руководит профессиональная пристрастность.

— И он справится с этой работой? Предстоит ехать в горы.

— А он сам родом с гор, из Трансильвании. Эти трансильванцы нигде не теряются, и все у них ладится.

— А кто разгрузит?

— Он же. Мне он тоже как-то привозил уголь, и сам перетаскал мешки в подвал.

16

— Знаете, какая у меня мечта, кем бы мне хотелось стать? Лесничим! — сказал граф, когда мы огибали парк. — Теперь я начинаю понимать столько раз читанное, что венгерский крестьянин в глубине души — аристократ.