Избранное
Шрифт:
Стана поднялась. Прямая, холодная и желтая, как задутая восковая свеча.
— Не имеет он права жить, когда умирает столько молодых, — проговорила она. — Растянул свои сети, как паук, и сосет чужую кровь. Сгубил мою жизнь, и моих всех под корень извел. Он и за сына мой кровный должник. Это он приохотил мальчонку к сетям. Это на Томином дворе гранату он нашел.
Погода не менялась, утро занялось пасмурное и ветреное. Только люди словно бы изменились за ночь. И притом к худшему.
Высказав за вчерашний вечер все, что накопилось на душе, и израсходовав запас слов, отпущенных на целый год вперед, Стана еще плотнее стиснула губы, и вообще-то бесцветные и тонкие, они вытянулись и превратились в узкую, почти невидимую полоску.
Она избегала своего постояльца, да и он не находил себе места и метался из дома во двор, пока в конце концов не
Воздух был насыщен паром и мельчайшей водяной пылью, как будто море превратилось в гигантский чан, где кипятилось все грязное белье этого мира.
К берегу прибило желтую пену, на пляж намыло дегтя, исторгаемого судами из своей утробы, и клочья откуда-то принесенной соломы. Медузы, мелкие рачки и водоросли, выброшенные морем на песок, еще вчера начали гнить, слева в мутной воде защищенного от ветра затона болталась на волнах белым брюхом вверх большая дохлая рыба. Тучи то сгущались, то расходились, открывая темные бездны неба. И маслиновые листья, перевернувшись на своих тонких черенках, тоже обратились к миру темной стороной.
На море не видно судов, уже второй день они не заходили в Новиград. Сначала ему нравилось с высокого мыса, словно с корабля, рассекающего волны, наблюдать за клокочущим морем, но в какой-то момент скала под ним с тошнотворной ритмичностью закачалась. Он вынужден был отступить в устойчивую глубь материка. Вернулся была, не зная сам за чем, в село, потом заспешил наверх, к гостинице, надеясь там найти защиту от волн. Спастись от вездесущей качки и гудения.
Перед домом деда Томы порванным и вылинявшим знаменем полоскался обрывок сети. Вероятно, и дед спасался где-то наверху или занялся домашними делами. После рассказа Станы видеть его не хотелось. Очевидно, бесплотные слова обладают материальной силой и могут уничтожить и убить.
— У него ревматизм разыгрался! — сообщил приезжему капитан Стеван, беря его в тиски на узкой тропинке, где они встретились. — В раненой ноге. Теперь Тома носа на улицу не высунет, пока не отбушует непогода. Вчера лазил в море, а сегодня, должно быть, на весь дом от боли воет.
Еще более возбужденный, чем всегда, капитан Стеван, подобно каботажному судну, ни к одному берегу не мог пристать надолго. Южные ветры вселили в него беспокойство, и он метался, словно рыба в сети. Даже партию в карты не в состоянии был высидеть до конца. Ни Уча, ни Миле не занимали больше Капитана, и в поисках нового вида деятельности он с жадностью схватился за свежую жертву. Предлагал приезжему сдать в аренду свой дом, потащил к развалившейся мельнице, служившей обиталищем вдовы Росы, дальней его родственницы, и наконец задумал непременно показать ему клочок земли, где можно было бы соорудить жилище, и ни за что не хотел отпустить, невзирая на все уверения о том, что он тут собирается пробыть не больше недели-двух и не имеет намерений сооружать себе жилище ни здесь, ни где-нибудь еще.
— Да это совсем рядом, в двух шагах. Место прекрасное, и запрошу я немного. — Подхватив приезжего под руку, подталкивал его Капитан вверх по скользкой неверной тропе. И через колючий ежевичник, цеплявшийся за ноги, вывел на площадку, которую он прочил под строительство, на самом же деле представлявшую собой тесный и узкий уступ между двумя полуобвалившимися подпорными стенами, пригодный скорее под курятник и используемый соседними домами в качестве общественной помойки.
— Тут и дом встанет и для сада места хватит, — уверял Капитан, заставляя его чуть не силой, спотыкаясь о камни, старые обручи с бочек и помятые кастрюли, мерить шагами землю, которую он не собирался покупать. — В том году мне по наследству отошел. А вид отсюда — и село и залив как на ладони. — В предвкушении заключительного рукопожатия Капитан уже поплевывал на свои — сложенные щепотью пальцы, искоса оглядывая своего покупателя, словно он-то и был подлежащий оценке и продаже предмет, и в ответ на его упорный отказ вступить с ним в соглашение предлагал показать другой кусок земли, на противоположном краю села, который он готов был уступить по дешевке. Убедившись в полной бесперспективности задуманной торговой сделки и предоставив своей жертве самостоятельно выбираться из крапивника, Капитан как шальной кидался в ярости прочь, на своих длинных ходулях устремляясь прямиком через канавы и межи на поиски новых занятий и более удачных коммерческих дел.
В лавке, куда заглянул приезжий, он застал бакалейщика, поглощенного вывешиванием какого-то товара. В застойном воздухе тесного помещения смешались запахи отсыревшего мыла, селедки, трески, керосина и прогорклого масла,
в мутном свете, сочившемся из подслеповатого, давно не мытого оконца, поблескивали выстроившиеся на полках бутылки и консервные банки.— Простите, — заметил наконец его бакалейщик. — Не могли бы вы зайти попозже или в другой день, если вам не слишком срочно?
— Идет, Душан. Я у Миле возьму кусок свечки. А что это вы взвешивать взялись?
— Что? Все подряд! Мой помощник не вышел сегодня на работу, а из Новиграда всякую минуту может ревизия нагрянуть и обнаружить недостачу.
С лица бакалейщика стекал пот и капал на чашу весов, в куль с мукой, но у него не было времени ни стереть его, ни хотя бы взглядом проводить досужего клиента, с уходом которого он снова всецело отдался своему занятию, между тем как тот, задохнувшись в спертой атмосфере бакалейной лавки, спешил чем-нибудь освежиться в гостинице.
На скамье перед заведением лежал навзничь Симо Бутылка, в пьяном беспамятстве нечувствительный к дождевым каплям, метившим попасть в его открытый рот. Загородив проход ногами и выпятив живот, развалился на стуле Уча. Хозяин дремал за стойкой, откуда при каждом вздохе или всхрапе показывался его курчавый вихор. Кисло выглядела и красотка с туристической рекламы. Покоробившаяся от сырости бумага исказила ее улыбку, и постаревшая за ночь красотка, казалось, утомленно потягивалась и зевала.
— Где это вы запропастились? Вас со вчерашнего дня не видать, — проговорил учитель, едва ворочая губами, как бы выдыхая слова из живота. — Налейте себе сами. Миле тоже сморило.
Но стоило приезжему присесть за стол, как Уча, облокотившись на руки, пригнулся к нему и, словно отвернув кран переполненного бурдюка, дал выход безудержной своей словоохотливости, и по мере истечения из него потока речей, казалось, опадал его вздутый живот и брезгливая гримаса на лице постепенно сменялась выражением блаженного облегчения от тягостного бремени.
— Капитан Стеван? И продать он ничего не может, и не капитан он, и не знай его Уча столько лет, не поручился бы он, что его Стеваном зовут. Земля у него точно есть; наверное, он и сам не знает сколько, он ею совсем не дорожит, межи стерлись, и ограды у него обвалились, такое уж его счастье, что они ему не нужны, поскольку и так все здесь скоро будет его. В прошлом году он ухитрился обвести вокруг пальца одного заезжего и всучить ему клочок земли, а вот уж протягивает ноги его троюродная бабка и оставляет ему в три раза больше. И так без конца. Все как будто только для того и умирают, чтобы вспомнить Стевана перед кончиной и наградить по завещанию наделом. Но так как умирающим хорошо было известно, что капитан землю эту немедленно сбудет, а деньги промотает, то каждый участок отходящие в мир иной норовили поделить по крайней мере на пятерых. Таким образом, наследство получалось общим. Такой уж обычай у нас. Наследники никак не могут договориться о разделе и ценах на землю, и поэтому она только в бумагах переходит от одного к другому, на самом же деле всегда остается в той же семье. Все в этом селе переплелось между собой, как петли в сети — одно за другое цепляется, одно от другого зависит и, таким образом, составляет единое целое. Вот он каков, Капитан! Пятнадцать лет он, правда, плавал, пока не перебывал на всех судах, повсюду оставив память по себе. Дослужился до боцмана, но, едва добравшись до штурвала, врезался в волнорез, так что судно чуть не выскочило на песок. Его списали на берег, и вот уже десять с лишним лет он судится, требуя возмещения убытков, восстановления стажа и производства в высший чин. И подождите, он еще своего добьется и потопит корабль вместе с экипажем и пассажирами.
— И вам бы следовало его поостеречься. Еще втравит вас в какую-нибудь неприятность. Вон он Душана, нашего бакалейщика, который и так по два раза каждый пакет муки взвешивает, чтобы, не дай бог, не ошибиться, запугал ревизиями да контролерами. Все уши ему прожужжал про всякие там растраты и судебные процессы над директорами и завмагами, а вчера еще подбросил мыслишку, что, мол, неявка на работу его помощника кажется ему очень подозрительной, тем более что прошлой ночью он его засек в Новиграде в гостинице за карточной игрой, где тот просаживал бешеные деньги. А откуда они у него? Поэтому лично он советует бакалейщику произвести учет товаров, чтобы заблаговременно восполнить недостачу и тем самым предупредить неприятные открытия, вполне возможные в случае внезапной ревизии, а самому таким образом избежать каторги. И вот вам, полюбуйтесь — Душан пересчитывает и перевешивает всю свою наличность. Не ест, не спит, со вчерашнего дня инвентаризацией занят, не выкроил минутки домой забежать, взглянуть на жену и детей. Неизвестно еще, не впутал ли он и вас в какую-нибудь историю.