Избранное
Шрифт:
Мать ковыряет ногтями пачку сигарет, которую принес Марсель, но ее грязные ногти подстрижены слишком коротко, она подносит пачку к своему беззубому рту и мусолит прозрачную блестящую пленку. Когда она прикуривает сигарету, пламя спички отражается в ее серых, жестких, все видящих глазах.
С каждым днем все раньше темнеет и раньше наступает ночь. Дикторша телевидения пожелала Валеру доброй ночи, а потом стали передавать новости для глухих… или это было вчера? Лео обещал принести антенну, с помощью которой можно будет ловить «Англию-3» и «4», он уже давно положил денежки себе в карман, но до сих пор никакой антенны нет и в помине. И суть совсем не в том, что ему, Валеру, приходится смотреть «Англию-1» и «2», когда все другие станции дают таблицу и гудят, у англичан ведь другое время, на час раньше, чем у нормальных людей, как европейцы такое допускают — для Валера загадка. Этим англичанам когда-нибудь здорово влетит, им еще всыплют по первое число и заставят говорить
Валеру представляется соблазнительная картина: он легко и грациозно расхаживает в тапочках перед собственным бунгало, а рядом с ним переваливаются с боку на бок разжиревшие куры, из которых сами собой вываливаются яйца в коричневую крапинку. На мостике, дугой перекинувшемся через пруд, стоит его голубой автомобиль «БМВ», со свежим номером «Хюмо», небрежно брошенным на сиденье водителя.
Валер разочарован в Марселе. Раньше, бывало, он приносил то марципан, то шоколадку, а сейчас одни лишь сигареты, убивающие его мать, да зелень, которую бы всякий нормальный человек не раздумывая выбросил в мусорное ведро, конечно если у него огромный роскошный сад, где полно не отравленной химикатами зелени. Конечно, в этот раз Валер не мог обидеть парня, но в следующий раз он все же поговорит с ним об этом. Сара, конечно, бросится защищать своего первенца, но на то она и мать. Они ведь все ненормальные.
С Лео-то все ясно — в один прекрасный день его фотография появится на первой полосе газеты; на руках — наручники, двое жандармов по бокам, голова опущена. Лео увел мой «ситроен», чуть ли не у меня из-под носа. «Тебе, па, больше нельзя ездить в этой машине, ты опасен на дороге». Вот так запросто за тебя решает твой собственный ребенок, и только потому, что ты стал неважно видеть и однажды забыл заплатить страховку. «А деньги за твою машину я обратил в ценные бумаги. Они в банке и всегда твои». Да-да, знаем мы это.
Валера мучит ужасная, изнурительная жажда, человек не успеет и глазом моргнуть, а уже гибнет от недостатка влаги, и вот, несмотря на категорический запрет доктора Брамса, Валер осушает полбутылки «Фанты», да-да, пусть там сахар и все прочее, да кто его разберет, что это за сахар в крови?
Если слегка наклонить голову, можно расслышать в нескольких кварталах отсюда грохот машин, которые едут одна за другой и образуют пробку перед мойкой. «Car-wash» — еще одно английское слово на фламандской земле. А зачем эти машины мыть, если через день-два они снова будут мчаться на юг, покрываясь дорожной пылью?
Сара оставила свет в кухне, словно у него денег куры не клюют. Она никогда не умела экономить и все, что он заработал, пустила на ветер.
— Я прожил жизнь зря, — говорит он громко.
Интересно, слышит ли она его? С каждым днем определить это все труднее. Эта женщина всегда была жадной, скрытной и лживой и теперь уже вряд ли изменится. Она всегда была себе на уме.
Может, она думает, что он слепой и не замечает, как за его спиной она подмигивает сыновьям, ухмыляется девчонке из бюро социальной помощи и строит козни против него вместе со своей сестрицей Полиной?
И с этим уже ничего не поделаешь. Никогда не выйдет она из этого вокруг себя очерченного и на себя направленного замкнутого круга, никогда не сойдет с заледеневшей детской площадки, где корячится одна, играя с огнем, не шагнет на подтаявший ледок и не подойдет к нему со словами: «Валер, ты женат на мне, а это значит, что мы товарищи, смотри, Валер, видишь на дороге разметку, побредем же вместе, держась за руки, — назло завистникам».
Может быть, в прошлом он чем-то обидел ее, но чем и когда? Разве все упомнишь? Нужно изобрести машины, которые бы все фиксировали: каждый жест, каждое слово, которое может породить непонимание на многие годы; ведь порой одна небрежно брошенная фраза способна заставить человека оледенеть на всю жизнь.
Вот сегодня, например, налил ей кофе из термоса, отдал почти половину моего торта с повидлом, а в ответ не получил ни слова, ни взгляда, ни даже простого «спасибо».
Валер чувствует, что кровь отхлынула у него от лица, и когда рука его схватилась за сердце — за сердце, что всегда под угрозой, — он нащупал во внутреннем кармане знакомый холмик — кошелек на месте. Ведь сегодня в доме был Лео, этот хитрый плут, к которому ни на минуту нельзя повернуться спиной. Валер с облегчением допивает остатки «Фанты» из бутылки. Но постойте-постойте, нет, ведь это другой его сын был у них сегодня, старший, Марсель, у него еще взгляд обиженной охотничьей собаки. Лео, тот скорее похож на приземистого белого пса с простецкой свинячьей мордой и красными глазами, у англичан такие собаки называются «бультерьерами», потому что они охотятся на быков, буль — это бык, если мне не изменяет память, хотя англичане больше похожи на бульдогов, не правда ли?
О чем это Марсель толковал сегодня? Валер в восторге от того, что вспомнил — у него, видно, наступило просветление от «Фанты», — как наяву он видит обиженно надутые губы своего сына-зануды, который повествует о воздушном змее, запущенном этим всезнайкой и живчиком Никки в парке Королевы Астрид. Несколько секунд Валер
не мог опомниться от удивления, растроганный до слез от того, что его сын наконец проявил себя нормальным отцом, каким прежде был и он, Валер, когда махнул рукой на свою работу в обувном магазине и решил смастерить воздушного змея для Марселя и Лео. Этот змей был сделан из соединенных крест-накрест бамбуковых реек и ленточек в бороздках, к которым аккуратно подклеивались самодельным клеем листы блестящей цветной бумаги, его длинный хвост был увешан бумажными катышками, похожими на бабочек, и картонками в дырочках. Когда он, подобно другим любителям, запускал этого змея на невероятно длинной тонкой бечевке и все трое они неслись по песку, спотыкаясь о пучки жесткой травы, а потом наконец отпускали парить свое детище, все, кто жарился на солнце в дюнах, указывали на змея, задрав головы, все, кроме нее, она в это время сидела с почтальоном Медардом, они случайно наткнулись в дюнах на этого молокососа — он еще облизывал зеленое мороженое.— Ах, папа, такого в наше время уже не бывает, — сказал Марсель, сам-то он купил для Никки воздушного змея из хлопчатобумажной ткани в универмаге. У Марселя никогда не будет ни гроша, никогда не носить ему тугого кошелька в нагрудном кармане!
Валеру снятся дюны. Он едва переводит дух, на шее у него болтаются связанные вместе ботинки. Ему нельзя перенапрягаться из-за высокого давления, больного сердца и сахара в крови, но он без всякого труда, легко и непринужденно взобрался на гребень дюны и машет теперь издалека в ту сторону, где должна сидеть Сара, но там ее уже нет. Клейкая смола, в которую он ступил, сползает между пальцев, пот струится из-под носового платка, которым он прикрыл от солнца свою лысеющую голову. Где же Сара? Через секунду он видит ее на палубе военного корабля с серебряными пушками, или, может быть, это почтовый бот? Но тут он слышит крики болельщиков, собравшихся в дюнах, на него нацелены телекамеры, его соперники, разогнавшись изо всех сил, крутят в воздухе педалями и машут самодельными крыльями — убогими сооружениями из парусины и бамбуковых реечек, — они стремятся к солнцу, а вместо этого с жалобным хрустом плюхаются в воду, милосердно принимающую их в свое лоно. Нет, он, Валер, покажет класс этим невежам. Два тяжеленных крыла из настоящих журавлиных перьев, похожих на белое стекло, вырастают из его ключиц, он чувствует, как они присасываются к его ребрам, как шелестят перья, и легкий ветерок вздымает их вверх, он весь дрожит, целый класс детей из сиротского приюта болеет за него, он ощущает ветер как подводное течение и становится на цыпочки, но тут вдруг что-то ломается в нем — иссякают его мужество и уверенность. Сара зовет его: «Валер, Валер!» Он слышит ее голос на удивление близко и отталкивает ее от себя; от звука этого голоса отяжелели и стали неуклюжими его ноги, однако он продолжает ковылять, полный ненависти и отвращения к ней. Рыбный запах его крыльев превращается в запах лизола, он боится упасть на колени, особенно на глазах у этих наголо обритых шкодливых сирот, но, видно, этого не избежать. Он чувствует, как слабенький ветерок вырывает из его плеч могучие крылья, и они летят, колыхаясь, мимо него высоко к солнцу, как два белых воздушных змея, морской прибой превращается в шуршание серых пунктирных линий на телеэкране, он выключает телевизор и ждет. Что же он должен был сделать, прежде чем лечь спать? Может, медсестра забыла про укол на исходе дня? Да. Принял ли он свои таблетки под присмотром медсестры, неотрывно следившей за его пальцами? Да. Что еще он должен был сделать? Оставить для Лео письмо на случай, если он больше не проснется? Прочесть, пробормотать скороговоркой вечернюю молитву? Записать в черную записную книжку, на что он сегодня потратился? Да. Предупредить Полину, что уже скоро, что вот-вот, что уже почти пробил час оплатить ее половину счета за телефон — она ведь по каждому пустяку трезвонит всем подряд и болтает часами. Полина сегодня не показывалась, ну и хорошо, ведь ее место в комнате с окнами на улицу — той, что раньше была нашей гостиной.
Ох уж эти вопросы! У прохожих на улице, у всего города, да у каждого всегда наготове вопросы, вечно им чего-то надо от человека, который никого не спрашивает ни о чем. Женщины болеют и блюют на пол в кухне прямо рядом с тобою, сыновья думают только о том, как бы выклянчить у тебя денег, хоть и не говорят об этом прямо, а начинают ныть, что сыну очень нужен воздушный змей для школьной прогулки в дюны, а другие сынки тем временем следят, в какой карман ты прячешь кошелек. Валер поспешно выключает лампочку на кухне, слабый отсвет с веранды соседнего дома падает на пол. Он слышит, как больные куры, по-бабьи кудахча, налетают на ограду, кажется, что это какая-то женщина быстро полощет горло.
Валер выскользнул из кухни, но, дойдя до двери, прыснул от смеха: по старой нелепой привычке он сделал три шага к их с Сарой бывшей спальне, а ведь там он больше не ночует, и уже давно. Шаркая ногами, он идет в свою новую спальню, пахнущую мылом и свечным воском. Комната радостно приветствует его — здесь ни одна женщина не выдирает из груди и не рвет на куски свое сердце. Едва подойдя к кровати, он снова расхохотался: само собой, Полины сегодня не видно. «Черт подери, Полина, — его грубый, резкий голос разрывает ночную темноту, — ты уже там, под землей, на кладбище Синт-Ян возле автострады».