Избранное

–  А покрепче?

–  Начнем не с этого. Кто сегодня по графику и когда начнется марш?

–  Эх, недоспал! Ты уж сегодня все маты на себя бери, ага?

–  Матов не будет, Филипп.

–  Тю на тебя, перекрестись! Знаешь, у русского мужика дурацкое упрямство. Решил раньше всех быть на том берегу - график не график, а прет как сатана. Вот тебе и вся обстановка.
– Короткие пальцы его то сжимались, то разжимались. Он сам это заметил, сунул руки в карманы.
– Баба домой не примет - на хрен ей такой псих?

* * *

Меня потребовал к себе командир дивизии. Он жил в ближайшем от переправы доме. Немолодой генерал с детскими глазами и суровыми складками морщин, расходящимися от ноздрей к уголкам рта. Я представился.

–  Ладно уж, садись, чайком побалую.
– Он подкладывал мне удивительно вкусные шаньги, и я их умял, наверное, с дюжину.

–  Начнем переправляться на два часа раньше. Так, подполковник?

–  Это невозможно, товарищ генерал. Только по графику, утвержденному начштаарма.

–  Слепой, что ли? График, график, но и голова на плечах. Небо шашкой не проткнешь!

–  Километрах в девяти севернее на небе голубые окна.

–  Ерунда. Имей в виду: приказ командирам частей мною уже отдан.

–  На переправе до семи вечера будет обычное движение.

–  Смотри, я, брат, могу и руки скрутить, ежели нужда заставит!…

Небо и вправду низкое, чуть ли не за береговые кручи цепляется. Может, генерал и прав, желая выгадать по крайней мере часа два времени?

Я послал дежурного офицера на разведку. Полчаса спустя его мотоцикл затормозил возле меня.

–  В районе Херхецсанто небо высокое. С поста воздушного наблюдения есть рапорт: над поселком четыре часа висела немецкая «рама».

–  Действовать по боевому расписанию. Всем по местам.

Филипп Казимирович, широко зевая, спросил:

–  Ты, брат, не успокоился ли? Погляди повыше. Замечаешь?

–  Колонна грузовиков с пушками!
– ахнул я.

–  То-то!… Ты уж сам сегодня, лады?

Между деревьями я увидел первый «студебеккер». В кузове - солдаты, на прицепе - тяжелая гаубица. Все это, тормозя, ползет к нам. Из-за левого борта тягача выскочил «виллис», скользнул по склону. Высокий худощавый полковник крикнул из машины:

–  Эй, как переправа?

–  В полном порядке.

–  Поднимай шлагбаум, ручаюсь, в один заход часть моя будет за рекой.

–  Здравия желаю, товарищ полковник. Ваша часть будет переправляться согласно графику в четыре часа утра. Прошу убрать колонну с дороги.

Он спрыгнул на землю, дернул головой точно от удара.

–  Сроду такого сукиного сына не видел! Я старший по званию и действую по приказу комдива.

–  А я - по приказанию начштаарма генерала Валовича.

Полковник щелкнул пальцами, отвернувшись от меня, махнул рукой - колонна загудела мощными моторами, заглушив ревущий бег Дуная.

–  Группа оперативная, к бою!
– скомандовал я.
– Предупреждаю: буду стрелять по скатам!

Полковник задыхался от бешенства.

–  Ты, мать твою… - Его словно вылинявшее на глазах лицо передернуло судорогой.

–  Освободите дорогу, и немедленно, - потребовал я.

Не знаю, что подействовало - то ли моя сдержанность, то ли решительный вид автоматчиков, готовых исполнить приказ, но полковник перекрестил над головой руки, и машины, разворачиваясь, стали удаляться от переправы.

Ну и ну! Сколько же будет таких наскоков, и хватит ли у меня выдержки?

Нещадно сек нас дождь, вымокли, грелись неразбавленным спиртом. Я ни на минуту не отлучался от шлагбаума. Из ночи вдруг выныривали какие-то подразделения, о которых в графике не было ни единого слова, и прорывались на переправу. На середине реки неожиданно застряла машина-фургон. Техник-лейтенант божился и клялся, что через десять минут он тронется с места и - аллюр три креста - будет за Дунаем. Филипп Казимирович залез под кузов. Выскочил с такой поспешностью, будто вытолкнули его.

–  Шляпа-мордоляпа, техник-мошенник!… Да твой драндулет и руками не вытолкнешь на берег, хоть ротой толкай. Это точно, Константин Николаевич!…

Вот- вот подойдет гаубичный полк с нервным полковником. Не дай бог задержать его хоть на полчаса!…

–  Толкай, сопляк, башку твою в бочку!
– панически кричал техник-лейтенант на водителя.

–  Дежурный, вызвать комендантский взвод и сбросить эту гробницу в Дунай!… Лейтенант, а тебе десять минут на эвакуацию того, что сможешь эвакуировать, - приказал я.

–  Это же для меня смертоубийство, - захныкал он.

Машину подняли на руках, и она с громким всплеском исчезла в реке.

Техник- лейтенант, чуть не плача, умолял:

–  Дайте мне официальный документ. Я материально ответственное лицо.
– Долго надоедал мне, пока не взял его на себя Филипп Казимирович.

Прошли считанные минуты, и гаубичный полк РГК вступил на переправу.

Перед рассветом, когда наступила небольшая пауза, ко мне на «опель-адмирале» подъехал генерал, угощавший шаньгами:

–  Припомню тебе, подполковник!

–  С богом, товарищ генерал…

–  Мой бог при мне!
– фыркнул носом.
– Молись, чтобы мои части пришли в срок куда назначено!

–  За это с вас спросят, товарищ генерал… Прошу поскорее быть на том берегу. Вот-вот начнется марш иптаповцев, а время в обрез…

–  Запомни Андрея Борисовича Казакова, служаку с той германской войны!…

* * *

Трое суток без сна. Меня поражал Филипп Казимирович. Комендант переправ на Днепре, на Днестре, на Дунае, еще раз на Дунае. Как он мог выдержать лобовые атаки разгоряченных командиров частей и соединений?

–  Планида моя богом и людьми проклятая, - улыбался Филипп Казимирович, поднимая уголки губ. Улыбка молодила его, смягчала лицо в глубоких морщинах.
– Черт даст, выживу… Нет, к бомбежкам привык, вертким стал, а вот к вашей братии никак - каждый по-своему наганом в морду тычет. Так вот, коль выживу, сам себе памятник у реки поставлю, вот те крест!…

Я валился с ног, дня у меня тоже не было: мотался на машине за рекой, следя за маскировкой армейского корпуса, ночами наползавшего по раскисшим грунтовым дорогам снова к… Дунаю, да, да, к этой могучей реке, извивающейся на нашем пути, за которым просторы Южной Венгрии были еще в руках противника.