Избранное
Шрифт:
– Слышь, капитан, галуны тебе более не понадобятся. Отдай мне.
Капрал просунул руку сквозь решетку, а он повернулся к двери спиной. Стражник засмеялся, хрипло и глухо.
Яки что- то зашептал на своем языке, и он медленно пошел к каменному ложу, потрогал горячий лоб индейца, прислушался. Речь лилась плавно, как песня.
– О чем он?
– Рассказывает. Как правительство отняло у них исконно индейские земли и отдало гринго. Как они дрались, чтобы их отстоять. Тогда пришла федеральная армия и стала рубить руки мужчинам, ловить их в горах. Как привели всех вождей-яки на высокую
Яки говорил с закрытыми глазами:
– Тех, кто остался в живых, погнали длинными-предлинными рядами, погнали в чужие края, погнали на Юкатан, погнали из Синалоа…
– Рассказывает, как шли они к Юкатану, как женщины, старики и дети их племени падали замертво на дороге. Тех, кому удалось дойти до хенекеновых плантаций, продавали, словно рабов, разлучая с женами. Как заставляли женщин жить с китайцами, чтобы они забыли свой язык и нарожали побольше
работников…
– Но я вернулся, вернулся. Когда узнал, что война, я вернулся, с моими братьями вернулся воевать против зла.
Яки тихо засмеялся, а он, ощутив желание помочиться, встал, расстегнул штаны цвета хаки, пошел в угол - струя прибила пыль. Он нахмурил брови, подумав об обычном конце храбрецов, умирающих с мокрым пятном на брюках военного образца.
Берналь, скрестив руки на груди, казалось, выискивал в темноте и холодном мраке, там, за высокой решеткой, лунный отсвет. Порой из деревни до них долетал монотонный стук молотка, выли собаки. За стеной слышались приглушенные голоса. Он стряхнул с кителя пыль и подошел к молодому лиценциату.
– Сигареты есть?
– Да… Как будто… Вот.
– Дай индейцу.
– Я давал. Мои ему не по вкусу.
– А свои у него есть?
– Кажется, кончились.
– Наверное, у солдат есть карты.
– Нет. Пожалуй, не смогу сосредоточиться. Едва ли…
– Спать хочешь?
– Нет.
– Ты прав. Нечего время терять.
– Думаешь, еще пожалеем?
– О чем?
– О том, что время теряли…
– Да, смешно.
– Вот именно. Лучше вспоминать. Говорят, помогает.
– Не так много прожито.
– Согласен. Тут в выигрышном положении яки. Поэтому,, значит, ты и не склонен разговаривать.
– Да. Впрочем, не совсем тебя понял…
– Я говорю, яки есть о чем вспомнить.
– Может, они вспоминают иначе.
– Хотя бы об этом пути, из Синалоа. О чем он только что рассказывал.
– Да.
– Рехина…
– А?
– Нет, я так. Перебираю имена.
– Тебе сколько лет?
– Скоро двадцать шесть. А тебе?
– Двадцать девять. Мне тоже, в общем, нечего вспомнить. А ведь жизнь в последние годы была такой неспокойной, такой переменчивой…
– Интересно, когда люди начинают вспоминать свое детство, а?
– Детство… Нет, это трудно.
– Знаешь? Вот мы тут разговариваем…
– Ну?
– Мне припомнились некоторые имена. И они для меня уже ничего не значат, ничего не говорят…
– Скоро рассвет.
– Не стоит об этом думать.
– Спина вся мокрая от пота.
– Дай-ка сигарету. Эй, слышишь?
– Прости. Вот. Может, ничего и не почувствуем.
– Так говорят.
– Кто говорит, Крус?
– Понятное дело - те,
кто убивает.– Ты-то как?
– Хм…
– Почему ты не думаешь о…
– О чем? О том, что все пойдет по-старому, хоть нас и не будет?
– Нет, надо думать не о будущем, а о прошлом. Я думаю сейчас о всех тех, кто умер в революцию.
– Ну… Я помню Буле, Апарисио, Гомеса, капитана Тибурсио, Амарильяса… Других тоже.
– Готов держать пари, что ты не назовешь и двадцати имен. И не только своих. А как звали всех убитых? Нет, не только в эту революцию - во всех революциях, во всех войнах… И даже умерших в своей постели. Кто о них помнит?
– Дай-ка спичку. Слышишь?
– Прости.
– Вот и луна.
– Хочешь взглянуть на нее? Если станешь мне на плечи,. сможешь…
– Нет. Ни к чему.
– Пожалуй, это хорошо, что у меня отобрали часы.
– Да.
– Я хочу сказать, что не следишь за временем.
– Понимаю.
– Мне всегда ночь казалась… казалась длиннее…
– Проклятая вонючая дыра.
– Погляди на яки. Уснул. Хорошо, что никто из нас не трусил.
– Пошел второй день, как мы тут.
– Кто знает. Могут войти с минуты на минуту.
– Нет. Им нравится эта игра. Всем известно, что расстреливают на рассвете. А им хочется поиграть с нами.
– Значит, он не такой скорый на решения?
– Вилья - да, Сагаль - нет.
– Крус… Ну разве это не абсурд?
– Что?
– Умереть от руки одного из каудильо и не верить ни в кого из них…
– Интересно, нас выведут вместе или поодиночке?
– Проще одним махом, не так ли? Ты ведь военный.
– А тебя как сюда занесло?
– Я тебе расскажу сейчас кое-что. Ей-богу, умрешь со смеху.
– Выкладывай.
– Я бы не рассказал, если бы не был уверен, что отсюда не выйду. Карранса послал меня парламентером с единственной целью - чтобы они схватили меня и были виновны в моей смерти. Он вбил себе в голову, что для него мертвый герой лучше живого предателя.
– Ты - предатель?
– Смотря как это понимать. Ты, например, воевал не думая. Исполнял приказы и никогда не сомневался в своих вождях.
– Ясно. Главное - выиграть войну. А ты разве не за Обрегона и Каррансу?
– С таким же успехом я мог бы быть за Сапату или за Вилью. Я не верю ни в кого из них.
– А дальше?
– В этом вся драма. Кроме них, никого нет. Не знаю, помнишь ли ты, как было вначале, совсем недавно. А кажется уже таким далеким… Тогда вожди ничего не значили. Тогда все думали о благе для всех, а не о славе для одного человека.
– Ты хочешь, чтобы я хаял солдатскую верность наших людей? Нет, революция - это верность вождям.
– Вот именно. Даже яки, который сначала шел воевать за свою землю, теперь сражается только за генерала Обрегона и против генерала Вильи. Нет, раньше было иначе - до того, как революция выродилась в войну группировок. В деревне, куда приходила революция, крестьяне освобождались от долговой кабалы, богатеи лишались своих богатств, политические заключенные выходили на волю, а касики теряли свои привилегии. Теперь посмотри, куда делись те, кто верил, что революция призвана освободить народ, а не плодить вождей.