Избранное
Шрифт:
Джонни вышел, не сказал больше ни слова, и через минуту сквозь щель между досками Дэйв увидел, как он враскачку шагает в своих грубых башмаках по дорожке к уэйре. Жена хозяина все еще стояла там и все еще что-то бормотала, но, когда Джонни подошел, закричала ему — смотри! Он чиркнул спичкой и, снова дымя самокруткой, молча смотрит, лицо точно коричневая маска, усталое, иссечено морщинами, под глазами мешки.
— А говорит, есть бог! — кричит она.— Какой тут может быть бог?
Нет, ты скажи! — кричит она, вытянула руку, наставила на Джонни указательный палец.
Но Джонни молчит, только сунул руки в карманы, скрестил ноги, выпустил струю дыма, смешанное с дымом дыхание на холоде превращается в пар.
— Смотри! — кричит она и показывает на землю.
Вот
А говорят, есть бог!
Бог! Бог!
И опять залаяли псы, и уже не разобрать, что она говорит, но она снова подняла голову, на запрокинутом лице презрительно кривятся губы, а потом она плюнула, плевок взлетел вверх и шлепнулся ей на лицо, она яростно затрясла головой и утерлась полой халата.
Джонни прошел по дорожке к скамье, приставленной к торцу уэйры. Перевернул стоявшее вверх дном ведро, оно загремело, и псы умолкли и смотрели вслед, пока он не скрылся из виду, потом снова сели, глядят на хозяйку.
И Дэйв, лежа на кровати, тоже смотрит сквозь щель в стене лачуги. Совсем неуютно лежать и смотреть, он застыл, закоченел, но вставать так неохота, начнешь двигаться — согреешься, но сперва накинется колючий холод, так неохота заново родиться на свет…
зачемзачемъя о зачем
…Солнце уже заглядывает в долину. Свет пятнами ложится на лес, что карабкается по откосу за речкой, и освещенные деревья вновь стали тускло-желтыми. (Дэйв удивлялся, что леса здесь не очень зеленые, и ему объяснили: в это время года они цветут, и желтизна — от пыльцы.) У него на глазах пятна света ширятся, соединяются, окрашивая деревья в желтый цвет; вот иней по эту сторону речки начал таять, и трава, там, где ее не затеняют старые пни, стала зеленая. Еще минуту спустя солнечный свет перекинулся через дорогу и почти достиг уэйры. Он добрался до собачьих конур — и один пес зевает навстречу солнечным лучам, два чешутся, один лежит на боку, другой свернулся клубком и вылизывается, а последний растянулся на брюхе, уткнув морду в передние лапы. Потом загремели цепи, и вот все псы на ногах, все смотрят в одну сторону и тихонько помахивают хвостами. Хозяйки сейчас не видно, однако она еще в саду, Дэйву слышно — бормочет что-то, а из-за угла уэйры вышел хозяин, наверно, ищет ее. Застегивает пояс с ножом в ножнах, и на поясе болтается цепочка с точилом для ножа. С плеч хозяина свисает на спину старое одеяло, Дэйв знает — оно связано вокруг шеи обрывком бечевки да еще скреплено булавками; от шляпы, поля которой спереди отрезаны, он кажется еще выше ростом. Шляпа точно шлем, и хозяин напоминает воина с какой-нибудь старинной картины. Пожалуй, с картинки из Библии, думает Дэйв, такая у него темная кожа, крупный орлиный нос и длинная черная борода, в которой еще не слишком заметна проседь.
Хозяин позвал жену, она не откликнулась (а уж наверно, услыхала, понимает Дэйв, потому что бормотанье смолкло), и он скрывается из виду, уходит по той же дорожке, по которой ушел с ведром Джонни; собаки медленно поворачивают головы, смотрят ему вслед, чуть заметно помахивают хвостами, но хлопнула отворенная калитка — и псы разом подняли лай, рвутся с цепей, натягивая их до отказа, встают на дыбки. Вот опять появился старик — вышел из загона, идет к собакам, спустил их с цепи, и они прыгают вокруг него, скачут, взвиваются в воздух, лижут ему руки и пытаются лизнуть в лицо. Потом принимаются бегать широкими кругами, гоняются друг за дружкой, и тявкают, и визжат, и щелкают зубами, играючи валят друг друга наземь. А потом хозяин скрывается из виду — и псы затихают, сидят порознь, тужатся, сгорбясь, занятые каждый своим делом, но при этом неотрывно следят — далеко ли уходит хозяин. И каждый старается поскорей покончить с неотложным, лишь наспех, для порядка, откидывает задними лапами землю и с лаем мчится прочь, спеша обогнать хозяина.
Еще несколько минут — и опять стукнула калитка, по дорожке приближается Джонни с молоком, позади него откуда ни возьмись хозяйка — спрашивает,
не знает ли он, куда подевался тот старый дурак. Джонни не знает, видел только, что хозяин ушел по дороге и прихватил с собой собак. Так почему он не сказал ей, куда пошел? Да ведь он же звал, думает Дэйв, чего ж ты не откликнулась? — а она продолжает: я, мол, слыхала, он крикнул, но только один раз, да и то не в полный голос. И, все еще донимая Джонни жалобами, идет за ним и скрывается за углом уэйры…о зачем
…И теперь весь мир, видный в щель между досками, опустел, но как бы чего-то ждет. Только лес на восточной стороне косогора, уже сплошь освещенный солнцем, кажется, живет своей особой жизнью — оттуда, где он граничит с небом, то и дело взмывает ввысь птица, прочертит круг, черная на голубом, и опять канет в чащу. А все остальное пустынно и ждет, ведь уже не видно ни собак, ни хозяина и хозяйки, ни Джонни. Ждет трава, зеленая теперь и в тех местах, куда раньше падали тени, только влажная от растаявшего под солнцем инея. Ждут пни и иссохшие мертвые деревья у речки, даже зимородок, что прежде скрывался внизу на самом берегу, а теперь взлетел на сук мертвого дерева, сидит неподвижно и ждет.
Весь мир опустел и ждет, ни звука, ни движения, только взлетают над зарослями птицы. Дэйв смотрит, и странное чувство овладевает им, словно что-то притягивает, словно все настойчивей влечет его в этот замерший в ожидании мир,— пусть заросли упорствуют в своей отдельной, особенной жизни, но расчищенная земля опустела и ждет, она бессильна зажить по-своему и зависит теперь от новой, непостижимой связи с жизнью людей и их животных. Дэйв никак не может подобрать слова для своего ощущения, но ясно чувствует эту странную властную тягу и вместе — как бы утрату, будто теряет понапрасну время, упускает случай…
— Надо вставать,— говорит он вслух.
И все равно лежит, зажмурясь, и думает — вечно я на шаг отстаю. Почти всю ночь от холода не мог уснуть и не мог сообразить, чем бы согреться, пока не увидел, как встает Джонни. А потом Джонни вышел в мир, который ждет снаружи, зная, чем он с этим миром связан, едва ли он понимает и осмысливает эту связь — и однако знает ее, вот и пошел доить корову. И жена хозяина уже там, в том мире, и проклинает мороз, который погубил ее рассаду. А потом и хозяин вышел, и собаки ощущали ту же тягу, им пришлось подождать, но и они больше не ждут, они вместе с хозяином уже где-то там, в пути, скрываются среди папоротников, проверяют, не обмануло ли чутье (и не ошибаются), вновь выбегают, уносятся вперед и, поджав хвосты, возвращаются, когда хозяин велит им идти следом, и с высунутых языков каплет слюна.
И Дэйв ощущает утрату, будто теряет понапрасну время, теряет случай. Словно всю свою жизнь он говорил нет…
о зачем
…Лишь слой мертвого дерева толщиной в каких-нибудь полтора дюйма отделяет его от залитого солнцем мира, такого близкого, рукой подать, и все же, кажется, бесконечно далекого,— и откуда взялась мысль, что он, Дэйв, неведомо как заплутался в какой-то пещере и уже никогда не найдет выхода?
— Разве только беда в том, что я просто лентяй,— говорит он вслух.— По крайней мере так, уж наверно, сказала бы мама.
Но, открыв глаза, он чуть не ахнул от изумления: мир по ту сторону щели уже не кажется пустынным и выжидающим. Потому что за собачьими конурами пасется корова, которую подоил Джонни. Видно, как она шарит языком, нащупывая пучки травы, и слышно, как отрывает их. Только дня два назад она казалась косматой, неряшливой в сбившейся комьями зимней шерсти; а потом чуть ли не за одну ночь преобразилась, шелковистая шкура так и лоснится. Вспомнилось, как удивительно и приятно было гладить ее огромный гладкий выпуклый бок. И сейчас от одного ее вида опять вернулось это ощущение, стало удивительно и приятно, и внезапно охватила такая острая радость, что даже в дрожь бросило. Он отшвырнул одеяла, слишком много времени он потерял понапрасну — и ни сам он, ни мир за стеной не могут больше ждать ни секунды.