"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
– Не понимаю, о чем ты? – Я отпустил ее руки.
– Я знаю, что произошло на корабле на той неделе. Ты думаешь, я слепая? Думаешь, если я влюблена, то вообще ничего не вижу и не слышу? – Она решительно стерла со щек слезы. – Я лежала совсем рядом с тобой. Я не только тебя слышала, я чувствовала все твои движения.
Как гром среди ясного неба.
– Как ты мог так со мной поступить? Это было омерзительно!
– Я не делал этого намеренно. Я не знал, что ты там. Я был не в себе, это как будто не со мной происходило.
И тут я ни словом не солгал.
– Ты ошибаешься. Это был ты, настоящий ты, та твоя сторона, которую я отказывалась замечать. Но теперь
– Мы столько лет вместе, и ты не простишь мне одну-единственную ошибку?
Я просто не мог в это поверить.
– Почему ты вынуждаешь меня сказать слова, которые причинят тебе боль? – спросила Акте. – Я люблю тебя. И всегда буду любить, что бы ты ни делал. Но я не могу стать твоей женой. Я куплю виллу под Римом и буду жить там.
Это был настоящий удар.
– Ты… покидаешь меня?
– Я переезжаю в Веллетри, но тебя я никогда не покину, говорю же – я всегда буду любить тебя.
– Но ты не выйдешь за меня и даже не желаешь жить в Риме! И у кого из нас секреты? Ты наверняка планировала переезд в Веллетри, подыскивала подходящее место. Хорошо, покупай лучшую виллу из всех, что найдешь. Я с радостью заплачу. Ты не сможешь обвинить меня в скупости и тем более – в мстительности.
– Я знала, что ты так на это среагируешь. Но моя связь с тобой не оборвется, и, когда я тебе понадоблюсь, просто позови, и я приду. Но этому новому Нерону я еще долго не буду нужна. Или вернее будет сказать – давно не нужна.
– Когда ты уезжаешь?
– Готова ехать завтра.
– Тогда давай проведем эту последнюю ночь вместе, как в те времена, когда мы были юными и невинными.
Я надеялся, эта ночь сможет на нее повлиять и утром она изменит решение. Но хоть мы и любили друг друга в ту ночь, наша близость отдавала горечью и даже приносила боль. Вся радость ушла. А на следующее утро ушла и Акте.
Дневной свет в то утро был для меня невыносим, я закрыл ставни, как будто так мог остановить время. Время, остановись! Нет, вернись назад, пусть никогда не случится со мной эта последняя ночь! Все тщетно. Я сидел, ссутулившись на кровати, жалкий и несчастный, настоящая физическая боль пронзала грудь. Время остановить я не смог, тогда попробовал перестать казнить себя. Тоже ничего не вышло, и я позволил безжалостным мыслям терзать мой разум. Время не остановилось, но я перестал ощущать его ход.
Наконец в дверь постучали, и настойчивый голос дважды позвал:
– Цезарь! Цезарь!
Я не среагировал. Постучали громче, к первому голосу присоединился еще один, а потом послышался такой звук, будто кто-то пытался выбить дверь ногой. Стражники решили, что со мной что-то случилось. Так оно и было, но совсем не то, чего они боялись.
Я встал и, еле волоча ноги, подошел к двери. Открыл. У порога стояли два стражника, один как раз чуть отступил, чтобы снова ударить в дверь ногой.
– Цезарь! Скоро полдень, а ты не выходил из спальни. Наш долг…
– Да, я знаю. Со мной все в порядке, беспокоиться не о чем.
Желая остаться наедине со своей печалью, я стал закрывать дверь, но тут увидел, что за спиной стражников стоит Эпафродит, мой секретарь.
– Посланники из Иудеи, они здесь с самого утра, – доложил он и, взглянув на меня внимательнее, спросил: – Сказать им, что ты нездоров?
Они ждали уже несколько лет, я не мог заставить их ждать еще дольше.
– Нет, не надо. Скажи, что я приму их сегодня, но немного позже.
Я позволил своим личным рабам одеть меня, а
сам в это время думал, что вот такой и будет теперь моя жизнь. Я стану исполнять свои обязанности, но стена, которую я воздвиг между собой и всеми остальными и которая в результате оттолкнула от меня Акте, никуда не денется. Никто не узнает обо мне правду, никто не сможет мне доверять и тем более – полюбить меня. Отныне я только через искусство смогу без ущерба для себя открыться людям.Делегацию иудеев я встретил в самом маленьком из приемных залов. Дни в середине ноября стоят холодные, и я распорядился, чтобы разожгли огонь в жаровнях. В центре зала, сбившись в кучку, стояли иудеи, а рядом с ними их переводчик.
– Великий цезарь, мы благодарны, что ты уделил нам свое внимание, – сказал он и низко поклонился.
– Как я понимаю, вы прождали уже достаточно долго, – ответил я.
Иудеи что-то тихо забормотали между собой, и переводчик сказал:
– Да, префект Антоний Феликс послал нас сюда.
Феликс! Он в отставке уже почти два года.
– Какова природа вашей миссии?
Приглядевшись к ним внимательнее, я заметил, что все они худые и изможденные. Их что, не кормили?
– Мы представляем первосвященника Иерусалимского храма. Храм – центр религиозной жизни нашего народа, он был построен в точности как заповедовал наш бог, имя которого мы можем произносить вслух только во время молитв, прости, цезарь. Царь Агриппа построил башню возле своего дворца, чтобы с нее можно было наблюдать, что происходит во внутреннем дворе храма. Чтобы пресечь это, мы возвели стену. Он приказал разрушить ее, но мы отказались. Тогда префект сказал, что этот вопрос следует решить в Риме, и послал нас сюда.
Что за глупые и мелкие вопросы приносят к ногам императора! Почему не разобраться на месте? Об этом я и спросил.
Эпафродит быстро зашептал мне на ухо:
– Отношения между строго придерживающимися своей веры иудеями и примиренцами очень натянутые. Они яростно спорят из-за каждой мелочи. Феликс не захотел разжигать между ними вражду и решил послать делегацию в Рим.
– Правильно его отправили в отставку, если он не смог найти лучшего решения, – пробормотал я и повернулся к посланцам. – Можете не сносить вашу стену. Сожалею, что вам так долго пришлось ждать решения вопроса.
Когда они услышали перевод моих слов, их истощенные лица озарили улыбки.
– Цезарь, мы глубоко тебе благодарны.
Дело было сделано, и я решил расспросить иудеев об их родине. Через переводчика мне отвечал их лидер по имени Иорам.
– Буду честен, цезарь, мы живем в страшные времена. Повсюду убийцы, которые готовы напасть на тех, кого сочтут за сторонника подавления или сторонника сопротивления.
– А в чем разница?
– Подавление, прости меня, цезарь, – это Рим. Сопротивление – это те, кто согласен жить только в чистом Израиле и подчиняться только закону Моисея. Это касается любого, кто принял обычаи Рима или Греции, так что у нас есть и внешние, и внутренние враги.
– Зелоты сеют ужас повсюду, – вступил в разговор другой мужчина, – на рынках, на улицах, даже во внешних дворах храма – это часть их сопротивления Риму.
Надо взять это под контроль. Потребую заменить Феликса на Феста.
– Как я понимаю, вы не из тех, кто ассимилировался, – предположил я.
– Нет, хотя некоторые выдвигают подобные обвинения даже в адрес самого первосвященника. Но мы здесь, в Риме, с самого первого дня питаемся только орехами и инжиром – нам не позволено есть мясо животных, которых могли принести в жертву вашим богам.